– Это не так. Ольга больна. Болезнь ее прогрессирует. Ее мать умерла в сумасшедшем доме. У самой Ольги осталось немного времени. Довольно скоро ее придется поместить в психиатрическую клинику. В вашу первую ночь Ольга пыталась предупредить тебя, что вам не следует быть вместе. Она говорила, что не хочет сделать тебя несчастным.
– Но ты ничего не перевела…
– Нет!
– Ты не перевела и то, что она говорила потом! Почему?
– Потому что я зарабатывала хорошие деньги на ваших отношениях, ты платил мне половину моей зарплаты, к тому же я вместе с вами развлекалась. До того самого момента…
– До какого момента?
Бессердечная Людмила внезапно заплакала.
– До того момента, когда я в нее влюбилась! Все произошло внезапно. Любовь поразила меня, как молния, я поняла, что не могу жить без нее, я сходила с ума, когда не могла видеть ее. Я испытывала счастье уже от того, что мы в одной комнате и дышим одним воздухом. По ночам ее лицо стояло передо мной. Обнять ее, защитить от зла этого мира, не позволить никому замарать ее чистую и ранимую душу – все это стало целью моей жизни. Могу сказать тебе, что испытываю к ней бесконечную нежность. Бесконечную и бескрайнюю, как океан, нежность, которая сжигает меня, которая испепеляет меня… Нежность, которую никогда не поймет ни один мужчина. Нежность, гораздо более сильную, нежели ту, что мать испытывает к своему младенцу. Это чувство гораздо больше любви; это потребность двух рек слиться, потребность раствориться друг в друге. Поэтому мне надо было тебя убрать. Поездка в Сочи дала мне такую возможность. Прости, не хотела причинить тебе зла, никогда не хотела. Я была вынуждена так поступить, пойми. Потому что Ольгу я ни с кем не могу делить.
Людмила замолчала. Мы допили бутылку до дна.
– Надеюсь, ты не будешь объяснять мое влечение к Ольге примитивными физическими желаниями, – вздохнула она.
Мне бы и в голову такое не пришло. Людмила рассказывала о духовной, платонической любви к Ольге. Причем здесь физические отношения?
– Я начинаю тебя понимать, – ответил я. – Сначала я был в шоке от твоих слов, но теперь вижу, что тебя на самом деле охватила страсть. Я уже говорил тебе, что готов забыть зло, которое ты мне причинила. Мое единственное желание – забрать Ольгу и уехать. Скажи мне: где она сейчас?
Людмила откинулась на спинку дивана. Закончилось изливание души, которое рождало сочувствие.
– Ты этого никогда не узнаешь, – прошипела Людмила. – А кроме того, за прошедшее время все очень изменилось. Болезнь прогрессирует, Ольге нужна нежность и забота.
– Я буду с ней нежен и заботлив.
– Ни один мужчина не способен на нежность.
– Умоляю тебя, скажи, где она!
– Ни за что. Ольга теперь не может без меня жить. Да и я погибну без нее. Скоро я помещу ее в хорошую психиатрическую клинику. Я не брошу ее одну, буду рядом с ней до ее последнего вздоха.
Тут я понял, что Ольга ускользает из моих рук. Я умолял, угрожал, упрашивал – ничего не помогало. Кровь ударила мне в голову. Я схватил Людмилу за горло, повалил ее на пол и начал душить.
Несколько минут я сжимал ладони и ослаблял хватку: «Ну что, скажешь, наконец?» Она посинела. Я понял, что она сейчас умрет и я окончательно потеряю надежду найти Ольгу. Эта мысль лишила меня разума. Не обращая внимания на то, что все могут услышать соседи, я принялся кричать: «Говори, где она, говори!!!» Людмила хрипела. Я увидел, что глаза ее закатились, но не мог остановиться. Мысль о том, что Ольга может остаться с ней навсегда, так бесила меня, что я не мог выпустить Людмилу живой. Мне показалось, что тонкие кости ее горла уже хрустнули, но продолжал с силой сжимать шею.
В последний момент раздался голос, который меня остановил. Я похолодел и застыл, руки сами собой разжались, силы покинули меня, и я стал беспомощным, как младенец. Потому что понял, – у меня за спиной Ольга. Я повернулся и увидел ее. Она стояла на пороге комнаты, выходившей в гостиную, и смотрела на меня. Она была во всем белом, золотые волосы распущены. Она не была похожа на человека; она напоминала бледное привидение. На лице читалась ярость, но странная ярость: она будто мыслями была не здесь.
Бросив Людмилу, я на коленях придвинулся к ней, обнял ее за ноги. Она не двигалась. Я слышал, как Людмила откашливается, пытается дышать, но стоял на коленях, закрыв глаза, изо всех сил прижавшись к Ольге.
Она заставила меня встать, усадила на диван. Я заметил, что она будто меня не видит. Я взял ее в руки и повернул к себе. «Ольга! – сказал я. – Ольга! Это я, Мехмед. Я пришел к тебе, я пришел за тобой!».
Но Ольга меня не слышала. Она действительно была в другом мире. Она не была уже прежней Ольгой. Время изменило ее. Она не узнавала меня. Она медленно направилась к Людмиле. Села на пол рядом с ней, обняла за голову и начала гладить по лицу. Людмила все еще задыхалась, из ее глаз текли слезы, а по шее разливался огромный синяк, но она смотрела на Ольгу с огромной любовью, нежностью, восхищением – так смотрят на святыню. Было видно: она боготворит ее. Ольга вытащила из рукава белый кружевной платок и вытирала Людмиле слезы. Она гладила ее и пыталась успокоить, а потом, наклонившись, слегка поцеловала в губы. Людмила благодарно улыбнулась. Они обо мне совершенно забыли.
Я был словно во сне. Я встал и направился к выходу. Тихонько закрыл дверь за собой и спустился по лестнице. На улице с неба беззвучно падали мягкие хлопья снега. Пока я шел, не разбирая дороги, хлопья падали мне на плечи. Через какое-то время я заметил машину у обочины. Кажется, не такси, но я достал из кармана деньги и, запинаясь, произнес: «Отель «Международная». Водитель повез меня.
В баре я взял бутылку водки, выпил ее, не успев даже дыхание перевести. Потом вновь отправился на улицу. Я все шел и шел, а на меня падали и падали ватные хлопья снега.
Потом я внезапно оказался на какой-то площади. На площади стоял храм с золотыми куполами. За спиной послышался топот копыт. Звон подков эхом разлетался на площади. По звуку лошадей было несколько, и шли они небыстро. Я обернулся. Лошадей было две – одна черная, другая белая. Две огромные лошади, которые шли прямо на меня. На лошадях сидели две маленькие девочки в жокейских сапогах, костюмах и шапочках. Они ловко держались в седлах, сжимая хлысты и умело управляя огромными лошадями. Эта неожиданная картина поразила меня. Девочки напоминали ангелов. Я направился к ним. Я подошел совсем близко и протянул было руку, чтобы погладить лошадей, но тут обе лошади стали расти, расти, закрыли собой весь мир, закрыли собой даже купола церкви… А в это время одна из девочек запела…»
27Прикосновение и разлука
За окном было так тихо, что, казалось, жизнь остановилась. Не было слышно даже Кербероса. Тишина стояла над бескрайним Черным морем – в глубинах его молчали осьминоги, мидии, рыбы, моллюски. Не было слышно ни моторов машин, ни кошачьего мяуканья. Хранили молчание даже муэззины на минаретах. Молчала лежавшая в могиле Арзу, молчал супруг Хатидже-ханым в кофейне, молчала дорога до городка. Весь мир молчал и слушал историю моего брата.
И я молчал. Сидела молча и девчонка. Какое-то странное напряжение установилось между нами. Отчего-то мне стало жутко стыдно, будто я совершил нечто недостойное, открыв тайну брата. Девушка нахмурила брови, уставившись на пустую рюмку. Ее нижняя губа была выпячена. Она явно о чем-то думала. Мне даже показалось, что она дрожит.
Прошло какое-то время, затем журналистка протянула рюмку и сказала:
– Налейте еще.
Я налил ей и себе. Мы тут же выпили до дна.
– Вы ведь говорили, что эту водку привез Мехмед, правда? – спросила она.
– Да, именно он.
– Как странно.
Я спросил, что же в этом странного.
– Конкретная материальная вещь от абстрактного сказочного героя. Мне эта бутылка напоминает нечто вроде подарка с иного света. Его руки касались этой бутылки. Вам следовало вчера ночью меня разбудить. Я бы хотела хоть краем глаза повидать человека, который пережил такой ад.
– Может быть, увидите его в следующий свой приезд, – предположил я.
Но она решительно отмахнулась:
– Ну уж нет. Никакого следующего приезда не будет. Завтра утром я уеду, и мы больше никогда не увидимся. У вас, двоих братьев, жизнь, конечно, очень интересная, но у меня есть своя, пусть, конечно, не такая яркая и романтичная.
От водки у нее слегка заплетался язык, однако это не мешало ее решительности.
– Знаешь, – задумчиво сказал я, – лошади и маленькие девочки, которых Мехмед видел на площади, вовсе не были его фантазией.
– То есть? – удивилась она.
– Когда Советский Союз развалился, государство перестало поддерживать многие организации, в том числе школы верховой езды. Дети, которые учились в этих школах, по вечерам ездили по Москве, собирая с горожан деньги на пропитание лошадей. Короче говоря, лошадей Мехмед видел самых настоящих. Но когда он в своем страшном обличье подошел к ним, одна из лошадей испугалась и встала на дыбы. Мехмед получил удар по голове. То, что показалось ему песней, было на самом деле криком девочек. Приехала полиция, и Мехмеда забрали в больницу.
– Вы, конечно, ничего об этом не знали.
– Разумеется, не знал. Я ждал его приезда и время от времени звонил Динчу, спрашивал, как у Мехмеда дела. В один прекрасный день мне сказали, что Мехмед опять пропал. Сказали, что он уже несколько дней не показывался в отеле. Динч перепугался, пустился на поиски, но на сей раз моего брата быстро нашли, потому что при нем был паспорт и он попал в полицейские сводки.
– Что значит – «при нем был паспорт»? Он что, сам не мог рассказать, что с ним случилось?
– Потерпи немного, сейчас ты все поймешь. Через два дня после этого случая с лошадьми я прилетел в Москву и увидел Мехмеда в больнице. По словам лечащего врача, у моего брата было сотрясение мозга – но ничего опасного. Копыто задело по касательной, череп не пострадал, правда, Мехмед немножко был не в себе, однако врачи надеялись, что через неделю все пройдет.