Что такое колонка, я хорошо знал – одна такая располагалась напротив дома бабы Беллы в Прилуках, я часто набирал из нее воду. Вода в минводской колонке оказалась ледяная, и, умывшись, я изогнулся всем телом, чтобы одновременно нажимать на ручку и пить. Признаюсь, никогда в жизни я больше не пил такой вкусной воды, и с каждым ее глотком чувствовал себя все лучше – от хмеля и тошноты не осталось следа.
Вырывая, я вроде как-то умудрился не запачкать рубашку, а куски рвоты, попавшие на пиджак, старательно замывал до тех пор, пока вроде бы никакого запаха не осталось.
После этого я побрел дальше, чувствуя, как лезущий откуда-то из самого нутра голод постепенно охватывает все мое существо. Вот так я и дошел до городского рынка, который был полупуст – то ли потому, что вот-вот должен был закрыться, то ли по той причине, что сезон фруктов и овощей только-только начинался, и торговать особо было нечем.
Но самое главное – на рынке стояла почти оглушительная тишина. Настолько оглушительная, что мне казалось, будто я слышу, как стоящая вдалеке впряженную в телегу лошадь хрустит брошенным перед ней сеном.
За годы жизни в Баку я сначала вместе с отцом, а затем и сам постоянно ходил на базар. Я любил его вечный гул, смешанный из криков продавцов дынь и арбузов, громкой торговли за каждую копейку между продавцами и покупателями; грохота бросаемых на чаши весов гирь, приветственных возгласов встретившихся на базаре старых знакомых. Базар бурлил жизнью с раннего утра до позднего вечера, да он и был в Баку самой жизнью.
В любое время года прилавки здесь ломились от овощей и фруктов, а в конце апреля на них появлялись белая и красная черешня, клубника, пахнущие на весь дом помидоры и огурцы, и все это прежде, чем купить, можно было пробовать столько, сколько твоей душе угодно. А не понравилось – можешь немного сморщиться, покачать головой – и не покупать.
Порой, вот так, только пробуя, за один круг по базару можно было досыта наесться.
Но здесь, в Минводах, все было по-другому. Стояла тишина, и на лицах торговцев не было привычной бакинцу улыбки – это были явно не те люди, которые дают попробовать. Да и пробовать-то было особенно нечего – не картошку же с капустой!
Я прошелся по базару, чувствуя, как голод окончательно овладевает всем моим существом. И тут я увидел, как одна из продавщиц картошки – очень дородная, словно сошедшая с картины Кустодиева, типичная русская женщина держит в руках большую круглую сладкую булку, и не спеша откусывает от нее кусочек за кусочком.
Уже не в силах совладать с собой, едва не плача от предстоявшего мне унижения, я заставил себя подойти к ней и сказать:
– Тетя, дайте, пожалуйста, кусочек булочки. Я очень голодный…
Она бросила на меня оценивающий взгляд, а затем, не говоря ни слова, разломала эту огромную, с буханку, булку пополам и дала мне вторую, не надкусанную половину.
– Спасибо большое! – сказал я, и впился в зубами в воздушную хлебную мякоть.
Она, как и вода, была тоже удивительно вкусной, эта булка с изюмом, и утолив первый голод, я стал откусывать ее маленькими кусочками, чтобы продлить удовольствие.
Прошли годы, но передо мной время от времени всплывает лицо той женщины, ставшей для меня одним из символов русского народа – его способности к состраданию, отзывчивости, готовности помочь страждущему, не задавая никаких вопросов. Просто разломав хлеб и протянув другому половину.
Съев булку, я вернулся на вокзал – уже стемнело, а никакого другого места, куда бы я мог пойти, у меня не было.
В то же время после появления ментов я понял, что задерживаться в Минводах дальше не стоит. Уже поздним вечером я сел на поезд, идущий в сторону Ростова, откуда, по моим преставлениям, было не так уж трудно добраться до Москвы.
Устроившись в тамбуре и затянувшись «Явой», я подумал, что в Москве надо будет появиться не с пустыми руками, и было бы неплохо пусть мысленно вести поэтический дневник. И тут же взялся за сочинение о своих минводских впечатлениях:
На вокзале в Минводах,
Пьяный чуть ли не стельку,
Взял я два бутерброда
На последние деньги.
Завернул их в газету
(Пригодятся в дороге!)
И пошел за сюжетом,
Благо шли еще ноги
Вдоль домов деревянных,
Бабьих взглядов простых.
Было видно, что пьян я,
Что карманы пусты;
Что случайно заброшен
В этот их городок
Я не очень хороший
И блудливый щенок…
Поезд покачивался на рельсах, унося меня в ночь, перестук колес сам подсказывал ритм, и потому писалось легко, и почти ничего не надо было придумывать.
Одна станция за окном мелькала за другой, и я уже почти уверился, что смогу спокойно доехать до Ростова, когда полусонный проводник обратил на меня внимание и спросил про билет.
Где-то через час меня ссадили.
Теперь большие буквы над куда более скромным, чем в Минводах, вокзалом складывались в слово «Армавир».
Разумеется, я знал о существовании этого города, и играя в «города», всегда называл его вслед за Архангельском и Арзамасом.
И вот теперь я впервые в жизни стоял перед его вокзалом.
«Ар-ма-вир!» – проговорил я, перекатывая это слово на языке.
Название мне понравилось. Чем-то напоминало Арамиса.
Разумеется, я не мог знать, что в этом городе меня, как котенка Гава, ждут одни неприятности.
Глава 4. Армавир
Вокзал в Армавире оказался куда меньше, чем в Минводах и куда менее презентабельным – во всяком случае, кроме окошечка с надписью «Касса» и стоек в вертящимися с приятным шумом жестяными скрижалями, оживавшими при нажатии на кнопку с названием нужного тебе направления, здесь ничего не было – ни буфета, ни киосков. А может, и было, но я просто не обратил внимания. Главное, что я понял – весь зал вокзала легко просматривается из конца в конец, и, если здесь, как в Минводах, появятся менты, меня мгновенно заметят.
Тем не менее, я так хотел спать, что опустился в ближайшее кресло у выхода, и мгновенно провалился в сон. Открыл глаза уже когда в окна вокзала вовсю било солнце, и он был заполнен людьми.
Я вышел на перрон в надежде сесть на какой-нибудь поезд, чтобы двинуться дальше. Но поезда стояли здесь недолго, проводники не отходили от вагонов, требуя у пассажиров показать билет на входе, так что просочиться мимо них не было никакой возможности. Оставалось одно – выйти в город, найти что-нибудь поесть и попить, а уже затем вернуться сюда и предпринять новую попытку.
Армавир, к моему удивлению, оказался не городком, а самым настоящим городом, причем довольно симпатичным. Чем-то он мне даже напомнил Баку – не его центр, конечно, а тянувшиеся за ним рабочие районы, вроде поселка Монтино.
Здесь были такие же основательные каменные здания сталинской постройки, как и на Монтино; здесь была булочная, из которой доносился запах свежеиспеченного хлеба; какие-то кафетерии с выложенными на прилавок кусочками торта и пирожными «картошка», да и вообще все, что нужно для жизни.
В книжном магазине лежали разные издания трилогии Леонида Ильича, по которой я недавно писал сочинение, сборники неизвестных мне местных поэтов, еще какая-то макулатура. Но тех книг, которые я называл «хорошими», там не было – даже из массовой серии «Классики и современники» в синтетических обложках. И это был добрый знак: значит, в Армавире были те, кто любит книги и разбирается в них, и «хорошая книга» здесь, как и в моем родном городе, была в дефиците.
Деньги я решил зарабатывать тем же путем, что и в Минводах – собирать пустые бутылки. Но, как назло, ни одной такой бутылки мне на глаза не попадалось – город, похоже, убирали чисто. В гастрономе тянулась длинная очередь за маслом – точно такая же, как в Баку. В кондитерском отделе, как и в Баку, лежали несколько сортов тортов, были дешевые карамельки и шоколадные конфеты. В бакалее высились темные эстакады кирпичей хозяйственного мыла, а также моих любимых консервов «Завтрак туриста», «Килька в томатном соусе» и "Килька в масле с овощами". Была там, в других отделах, и какая-то колбаса, и даже творог и плавленый сыр «Янтарь», так что с голоду в Армавире умереть было, безусловно, нельзя. Но вот пустых бутылок и в гастрономе не было!
В совершенном отчаянии я двинулся вперед по улице, прошел пару сотен метров и тут увидел Её – лежавшую на выступе перед витриной магазина «Вино-водочный» пустую бутылку из-под водки!
Как заправский сборщик стеклотары я не стал торопиться, а самым неспешным шагом, чтобы не привлекать к себе внимания, подошел к бутылке, и только потом быстрым движением спрятал ее в карман.
У магазина толклись какие-то люди, «соображавшие на троих», и чтобы не оказаться в их компании, я отошел в сторону и продолжал наблюдать. Когда еще одна троица закончила выпивать и положила бутылку почти на то же место, где лежала первая, я повторил маневр. Через какое-то, показавшееся мне вечностью время, в найденной мной в Минводах эластичной сеточке лежало уже пять бутылок.
– Стеклотару принимаете? – спросил я продавщицу, войдя в магазин.
– 8 копеек бутылка! – бросила она.
Это был наглый обсчет и грабеж, но выхода у меня не было. Я вышел из магазина, зажав в руке 40 копеек, и тут Бог сотворил для меня самое настоящее чудо: я увидел лежащую на асфальте серебристую монетку. Целых 10 копеек! Получалось, что Он вернул мне как раз те деньги, на которые меня обсчитали!
А затем произошло еще одно чудо – я увидел лоточницу, продающую горячие пирожки! С мясом, картошкой и горохом!
Конечно, такой разврат, как пирожки с мясом я себе позволить не мог, и потому купил три пирожка с горохом, да еще и к своему удивлению получил с 10 копеек копейку сдачи – в Баку такое было просто невозможно представить! Сдача в 1-2 копейки у нас всегда считалась законным достоянием продавщицы или кассира!
Хорошо пообедав, я запил пирожки газированной водой с сиропом из автомата, затем купил еще два пирожка и, не разворачивая промасленную бумагу, сунул в карман. Через какое-то время, не удержавшись, купил в хлебном булочку с повидлом, выпил еще воды, и оставшихся денег хватило на пачку сигарет «Прима».