Вот так, пьяный от удачного, как мне казалось, стихотворения, окрыленный своим новым планом, улучив мгновение, когда проводница отвернулась, я и влез в поезд.
Не помню уж куда он следовал, но точно проходил через Ростов…
Глава 5. Ростов
Добраться до Ростова было крайне важно, так как это означало бы, что я проехал больше половины задуманного пути, а дальше, как мне казалось, будет легче.
Я знал, что от Ростова меня отделяет всего несколько часов езды, и, чтобы избежать высадки, стал перемещаться по вагонам. Заглянув в одно купе, я увидел сидевших там двух белобрысых парней в тельняшках. На столике перед ними стояла початая бутылка водки и какая-то еда.
– А, салага! – улыбнулся один из них. – Давай, заходи – гостем будешь!
Прозвучало это вполне дружелюбно, но при виде их крепких бицепсов я невольно отпрянул в сторону.
– Да, заходи, заходи! – повторил парень. – Не бойся – солдат ребенка не обидит!
Лучшего места для того, чтобы спрятаться от проводника, чем купе, не было, и потому я вошел.
– Садись, давай. Пить будешь? – и не дожидаясь ответа, достал откуда-то бумажный стаканчик и плеснул туда водки из стоявшей на столике ополовиненной и, скорее всего, уже не первой бутылки.
Помня о своем опыте в Минводах, я сделал вид, что пью, но лишь слегка смочил губы, и все равно меня передернуло от запаха. Солдаты вроде бы не заметили, что я только пригубил, а я тем временем налег на лежавшую на столе закуску – нарезанный на куски черный хлеб, соленые огурцы и докторскую колбасу.
Как выяснилось, мои новые знакомые были дембелями, и, отслужив положенный срок, ехали домой.
За те пару часов, которые я сидел с ними в купе, я сделал множество удивительных открытий о жизни советской армии.
Например, то, что лучше иметь дочь проститутку, чем сына – ефрейтора. Что нет большего позора, чем служить во внутренних войсках, и дембелям из них прежде, чем показаться дома, лучше срезать нашивки. А вот ВДВ – это как раз самое лучшее, что только может быть.
Затем последовали сладкие воспоминания о последних двух месяцах перед дембелем, когда за них все делали «салаги» и «зеленые», и сентенция о том, что «старикам» гнобить «салаг» сам бог велел, поскольку все через это проходили.
После этих слов я поскучнел – впереди у меня маячила армия, одна мысль о которой наводила на меня ужас. Но если до того меня больше всего страшила мысль, что там придется мыться в общей бане, а значит, и раздеваться перед всеми, то теперь из разговора этих двоих следовало, что в армии бывают вещи и похуже. И потому я понял, что мне надо отмазаться от призыва любой ценой – оказаться в том мире, о котором дембеля так весело вспоминали, было для меня равносильно самоубийству.
На какой-то станции в купе вошла дородная симпатичная женщина с дочкой – моей ровесницей или чуть старше. У них были билеты, и проводник, проводивший их до купе, обратив на меня внимание, спросил, где мое место. Но вроде удовлетворился ответом, что я – из другого вагона, а сюда просто заглянул в гости, и ушел. Женщины тем временем разместили свои вещи под спальным местом, и удалились – видимо, в туалет.
– Ну что? – спросил один белобрысый другого. – Кто кого будет трахать? Давай я маму, а ты – дочку! Или, хочешь, бросим жребий?
Они делили этих женщин, как делят мясо или хлеб – словно были твердо уверены, что и та, и другая уже на все согласны. И, памятуя о случившемся в Минводах, я этому почти не удивился. Только снова стало очень противно, и я отправился курить в тамбур соседнего вагона, где и благополучно простоял до самого Ростова-на-Дону…
* * *
Ростовский вокзал и сама железнодорожная станция оглушили меня своим неумолчным гулом и размерами. Мне показалось, что они даже куда больше, чем в Баку, и затеряться здесь было куда легче.
Прогуливаясь между платформами, я вдруг подумал, что неплохо было бы найти какую-нибудь работу – за рубль или два. У меня даже мелькнула мысль помогать приезжим подносить чемоданы – глядишь, кто-нибудь и даст 20, а то и 50 копеек, но заметив дожидающихся на перроне носильщиков, понял, что с этим может выйти так же, как с бутылками. Поэтому я просто подошел к одному из носильщиков и спросил, нет ли для меня какой-нибудь работы?
В ответ тот популярно и очень картаво объяснил, что на вокзале все давным-давно схвачено, и чужим здесь не место.
Услышав, что он говорит на русском почти так же, как и я, я хотел было заметить, что мы, видимо, друг другу все-таки не совсем чужие, но не решился, и просто отошел в сторону.
Как и в Минводах, здесь на всех платформах стояли киоски, и одна из буфетчиц на вопрос, нет ли у нее для меня какой-нибудь работы, ответила, что, если у меня есть силенка, то работу мне лучше поискать на Товарной – там она есть всегда. И это – всего в паре остановок электрички от вокзала.
Как именно я добрался до Товарной, уже не помню, но работу там и в самом деле долго искать не пришлось.
– Эй, парнёк, хочешь заработать пятерку?! – окликнул меня высокий, крепко сбитый мужик первой или даже второй степени небритости.
Признаюсь, мне бы очень хотелось выглядеть именно так, как он – в смысле небритости. Хотя мне было уже 17 лет, у меня, в отличие от большинства ребят из класса, упорно отказывалась расти борода, да и тот пушок, что пробивался над губой еще никак нельзя было назвать даже усиками.
– Разгружать вагон сможешь? – спросил он, когда я кивнул. – Выдюжишь? Еще один человек нужен…
За все годы учебы в школе у меня было три особо ненавистных предмета: труд, военное дело и физкультура.
Каждый урок физкультуры превращался в муку, так как единственное, что я со своими лишними килограммами умел более-менее хорошо – это кувыркаться. Весь этот бег, прыжки в высоту или через козла, через которого я так никогда в жизни и не сумел перепрыгнуть, были для меня адом, и я считал минуты до конца урока. И, что самое интересное, даже после того, как я похудел в этом смысле ничего не изменилось.
Но природа брала свое, и однажды я с удивлением обнаружил, что выше локтя у меня как-то сами собой появились небольшие мускулы, и толкнуть штангу килограмм в 60-70 особого труда для меня не представляет. А значит, и на погрузке я вполне мог поработать.
Я стал шестым человеком в бригаде, которая должна была разгрузить вагон с молодой картошкой. Технология работы была простая: три человека набирали картошку лопатами в корзины, а остальные трое сбрасывали эти корзины в подъехавший к вагону грузовик. Затем, когда грузовик отъезжал, мы менялись местами.
На время работы я снял пиджак и рубашку и закатал брюки. На улице было довольно прохладно, но холода я не чувствовал – я впервые в жизни занимался физическим трудом, и был какой-то свой азарт в том, чтобы поднимать каждую следующую корзину и вытряхивать ее в грузовик. Да и прислушиваться к разговорам напарников было интересно – почти все они, как выяснилось, были недавно с «зоны», и то и дело вспоминали какие-то истории про блатных, воров в законе и побеги.
Одна из историй – о том, как одна кодла решила дать деру из колонии, взяла какого фраера в качестве «коровы», а тот на первой же стоянке возьми их всех и пореши – почему-то особенно запомнилась.
Небритый мужик, оказавшийся бригадиром, некоторое время присматривался, как я работаю, потом подошел и сказал:
– Не так ты делаешь! Ты корзину не стряхивай, а опрокидывай – иначе руки устанут, и скоро начнут отваливаться!
Совет оказался, кстати – к этому времени руки у меня уже начинали болеть. Начав работу еще до полудня, к сумеркам мы ее закончили, и повалились отдыхать прямо на пол вагона. Потом к вагону подошла женщина в грязном халате и стала рассчитываться с бригадиром.
Получив тонкую пачечку денег, тот раздал каждому по червонцу, а мне – синюю пятерку, и спросил:
– Ну что, хавать будем? Тогда скидываемся по рублю! Без пацана – пацан свое уже заплатил.
Потом кто-то сбегал за жрачкой, мы сели, помнится, под светом фонаря где-то в сторонке, но совсем недалеко от рельсов, и расстелили газету «Известия».
На первой полосе красовалось фото какого-то чернокожего в расшитом золотом то ли платье, то ли халате, и было написано, что в Москву прибыл «большой друг нашей страны».
– Вот потому что у нас друзья такие ху…вые, мы так ху…во и живем! – кинув взгляд на газетное фото, заметил бригадир, бывший, видимо, по совместительству немного философом.
На газете тем временем появились хлеб, копченая и жареная рыба, оказавшиеся просто сказочно вкусными соленые огурцы, упаковка масла и несколько бутылок сладкого вина – может быть, это был знаменитый «Солнцедар», названия на этикетке не помню.
Выпивать и закусывать мы начинали под радио, но тут диктор предложил «прослушать концерт для скрипки с оркестром ми-минор Мендельсона».
– Ну вот буду я еще этого жида слушать! – пробурчал бригадир и выключил радио.
Затем посмотрел на меня, уже надевшего рубаху и пиджак, и добавил:
– Извините, если кого обидел…
Но я и не обиделся. В конце концов, оскорбили ведь не меня, а Мендельсона, и бригадир не мог знать, что у нас похожие фамилии.
Мне нравились эти простые русские люди, и именно о таких я и собирался писать в будущем. Как-то незаметно в нашей компании появился седьмой – невысокий, худенький, такой типичный русский мужичонка, евший и выпивавший наравне со всеми. Возможно, он был приятелем одного из бригады, или даже всех этих мужиков, кроме меня.
Он тоже – может быть, от выпитого – казался мне добрым и милым человеком, как и все остальные. Все мы перешучивались, балагурили, и я тоже пытался вставить в общий разговор свои пять копеек. И тут…
Клянусь, я до сих пор не знаю, что произошло – сказал ли я что-то лишнее, или что-то не так сделал, но вдруг этот мужичок, оскаблился, на полусогнутых ногах, выгнув вперед тело пошел на меня, и тут в его руке блеснула финка.
Его лицо, только что такое добродушное, вдруг резко изменилось, и теперь на меня смотрел и шел самый настоящий зверь, которому не ведомо ничто человеческое и который, начав надвигаться на добычу, уже не остановится.