Снегопад прекратился только три дня спустя. Сквозь тучи пробилось солнце и засияло над бескрайней белой равниной. На каждом шагу возвышались сугробы самого фантастического вида – курганы, пирамиды, лабиринты.
Сквозь заносы прокопали узкие тропинки. В теплом плаще с капюшоном я вышла из дома, и морозный воздух тут же обжег мне щеки. Мы с мисс Салливан с трудом добрались до соснового леса за широким пастбищем, частью по расчищенным тропинкам, частью через небольшие сугробы. Белые и неподвижные деревья стояли перед нами, как фигуры из мрамора. Я не чувствовала аромата сосновых иголок. Лучи солнца освещали ветки, которые осыпались бриллиантовым дождем, когда мы их касались. Свет был таким пронзительным, что проникал даже сквозь завесу мрака, окутавшую мои глаза.
Шли дни, и сугробы начали таять от солнечного тепла, но не успели они исчезнуть, как пронеслась другая снежная буря – и за всю зиму я так и не ощутила голую землю под ногами. Между вьюгами деревья теряли свой бриллиантовый покров, и подлесок совсем обнажился, однако озеро не таяло.
Той зимой мне больше всего нравилось кататься на санках. Берег озера местами круто вздымался, и мы съезжали по этим откосам. Надо было сесть на санки, потом нас подталкивал мальчишка – и вперед! Мы неслись к озеру между сугробами, перескакивая рытвины, и затем по его сверкающей поверхности плавно скользили к противоположному берегу. Радость и блаженство переполняли меня! На один неистовый счастливый миг мы рвали цепь, приковывавшую нас к земле, и, взявшись с ветром за руки, пускались в божественный полет!
Глава 13Я больше не молчу
Весной 1890 года я научилась говорить.
Я с самого детства стремилась издавать звуки, понятные другим. Я старалась использовать голос, держа одну руку на горле, а другой воспринимая движение губ. Мне нравилось все, что способно издавать шум, особенно я любила ощущать лай собаки и мурлыканье кошки. Еще я любила класть руку на горло певца или на рояль, когда на нем играли. Перед тем как лишиться зрения и слуха, я немного выучилась говорить, но после болезни не могла этого делать, потому что не слышала сама себя. Я целыми днями просиживала на коленях у матушки, трогая ее лицо: меня развлекало движение губ. Я тоже шевелила ими, хоть и позабыла, что такое разговор. Близкие рассказали мне, что в то время я плакала и смеялась, а еще какое-то время издавала звуки-слоги. Но я не общалась, а лишь упражняла голосовые связки. Тем не менее было слово, значение которого я помнила. «Вода» я произносила как «ва-ва». Однако даже оно становилось все менее внятным, пока я совсем не перестала что-либо произносить, научившись рисовать буквы пальцами.
Я давно осознала, что общаются как-то по-другому. Однако не думала, что глухого ребенка можно научить говорить, поэтому испытывала неудовлетворение от своих методов коммуникации. Когда целиком зависишь от ручной азбуки, чувствуешь скованность и ограниченность. Я постоянно ощущала досаду, пустоту, которую следует заполнить. Мои мысли бились, как птицы, стремящиеся лететь против ветра, но я продолжала пытаться пользоваться губами и голосом. Близкие не поддерживали это мое стремление, боясь, что вскоре я страшно разочаруюсь. Но я не поддавалась им. Вскоре произошел случай, который позволил преодолеть эту преграду. Я услышала о Рагнхильде Каата.
В 1890 году меня навестила миссис Лэмсон, одна из учительниц Лоры Бриджмен. Она только что вернулась из Скандинавии и рассказала мне о Рагнхильде Каата, слепоглухонемой норвежской девочке, которая сумела заговорить. Не успела миссис Лэмсон закончить рассказ об успехах Рагнхильды, как я уже загорелась желанием их повторить. Я не успокоилась до тех пор, пока мисс Салливан не отвезла меня за помощью к мисс Саре Фуллер, директрисе школы Хораса Манна. Эта очаровательная и милая леди предложила меня обучать, и мы начали наши занятия 26 марта 1890 года.
Метод мисс Фуллер заключался в следующем: она легонько проводила моей рукой по своему лицу, чтобы я почувствовала положение языка и губ, когда она произносила звуки. Я подражала ей с пылким рвением и в течение часа научилась артикулировать шесть звуков: М, П, А, С, Т, И. В общей сложности мисс Фуллер дала мне одиннадцать уроков. И не смогу забыть свои удивление и восторг, когда я произнесла первое связное предложение: «Мне тепло». Правда, я сильно заикалась, но то была настоящая человеческая речь.
Я ощутила прилив новых сил, и душа моя словно вырвалась из оков на волю, потянувшись к миру познания и веры посредством этого ломаного, почти символического языка.
Ни один глухой ребенок, все время пытавшийся выговорить слова, которые никогда не слышал, не забудет того упоения и радости, охвативших его, когда он произнес свое первое слово. Только он сможет по-настоящему оценить восторг, с которым я разговаривала с игрушками, птицами или животными, камнями, деревьями. Или мою радость, когда Милдред откликалась на мое обращение или собаки слушались моей команды. Неизъяснимое блаженство – говорить с другими так, чтобы не требовался переводчик! Я говорила, и мои мысли вырывались на волю вместе с моими словами – те самые, которые так долго и так тщетно пытались выбраться на волю.
Конечно, за такой короткий срок я не научилась говорить по-настоящему. Я могла произносить лишь простейшие элементы речи. Мисс Фуллер и мисс Салливан понимали меня, но большинство людей не узнали бы ни одного слова из ста, произнесенных мною! И конечно, будет неправильно сказать, что, выучив эти элементы, дальше я обучилась всему сама. Если бы не гений моей учительницы, а также ее энтузиазм и настойчивость, я бы не овладела речью так хорошо. Мне приходилось заниматься день и ночь, чтобы меня поняли хотя бы мои близкие. К тому же мне постоянно была необходима мисс Салливан, чтобы она помогала мне четко артикулировать каждый звук и по-разному их сочетать. Даже сейчас она каждый день указывает мне на неправильное произношение.
Все учителя глухих знают, какой это мучительный труд. Я пользовалась руками, чтобы уловить движения рта, вибрации горла и выражение лица в каждом отдельном случае, причем очень часто осязание ошибалось. И тогда мне приходилось часами повторять слова или предложения, пока я не начинала правильно звучать. Я должна была практиковаться постоянно. Нередко меня охватывали усталость и уныние, но в следующий момент мысль о том, что скоро я вернусь домой и покажу своим родным, чему мне удалось научиться, подгоняла меня. Я ярко воображала себе их радость от моих успехов. «Теперь моя сестренка меня поймет!» – эта мысль была сильнее всех препятствий. Я вновь и вновь повторяла: «Я больше не молчу!» Меня изумляло, насколько легче было говорить, а не рисовать знаки пальцами. Тогда я перестала пользоваться ручной азбукой, лишь мисс Салливан и некоторые друзья продолжали использовать ее в беседах со мной, потому что она была более удобной и быстрой, чем чтение по губам.
Пожалуй, нужно рассказать о технике пользования ручной азбукой, потому что она озадачивает людей, редко общающихся с нами. Тот, кто читает мне или говорит со мной, рисует знаки-буквы у меня на руке. Моя рука почти невесомо лежит на руке говорящего, чтобы не затруднять его движения. Меняющееся каждый миг положение руки так же легко ощущать, как и переводить взгляд с одной точки на другую, – насколько я могу это себе представить. Я не воспринимаю каждую букву отдельно, как вы не рассматриваете отдельно каждую букву при чтении. Постоянная практика делает пальцы чрезвычайно подвижными и гибкими, так что некоторые мои друзья пишут на руке так же быстро, как печатает хорошая машинистка. И подобная передача слов по буквам не более осознанна, чем при обычном письме.
Возвращение домой после обучения стало счастливейшим из всех счастливых моментов. Весь путь обратно я не смолкала ни на минуту, общаясь с мисс Салливан, совершенствуясь до последней минуты. Не успела я оглянуться, как поезд остановился на станции Таскамбия, где на платформе собралась вся моя семья. Глаза мои и теперь наполняются слезами, когда я вспоминаю, как прижала меня к себе матушка, дрожащая от радости, как она буквально впитывала каждое произносимое мною слово. Маленькая Милдред, вереща от восторга, схватила меня за другую руку и поцеловала, а отец выразил свою гордость долгим молчанием. Сбылось пророчество Исайи: «Холмы и горы запоют пред вами, и деревья будут рукоплескать вам!»
Глава 14Сказка о Царе Морозе
Зима 1892 года омрачила небосклон моего детства. На долгое время моим сердцем овладели тревоги, сомнения и страхи, а радость, казалось, ушла насовсем. Книги перестали меня интересовать, и даже сейчас воспоминания о тех ужасных днях заставляют мое сердце сжиматься.
А все из-за написанного мной маленького рассказа «Царь Мороз», который мы отослали мистеру Ананьосу в Перкинсовский институт слепых.
Я написала его в Таскамбии как раз после того, как научилась говорить. Той осенью мы задержались в Ферн-Кворри дольше обычного. Мисс Салливан описывала мне красоты поздней осени, и, возможно, эти описания воскресили в моей памяти давний рассказ, который мне когда-то прочли, а я бессознательно запомнила его, причем почти дословно. Но мне казалось, что я «выдумываю» все это сама.
Я записала эту свою выдумку. Мысли текли легко и плавно. Слова и образы вылетали из-под моих пальцев. Я выводила фразу за фразой на брайлевской доске, будучи в восторге от своего занятия. Теперь, если мысли и образы приходят ко мне без усилий, я воспринимаю это как верный признак того, что они не родились в моей голове, а попали в нее откуда-то извне. И с сожалением прогоняю этих подкидышей. Но в то время я жадно впитывала все, что читала, и даже не задумывалась об авторстве. Да и сейчас я не всегда уверена, где пролегает граница между моими чувствами и мыслями и тем, что я вычитала в книгах. Полагаю, так происходит потому, что многое я воспринимаю через чужие глаза и уши.
Когда я закончила, то тут же прочитала свой рассказ мисс Салливан. Я восторгалась наиболее красивыми выражениями и страшно сердилась, когда она прерывала меня, чтобы поправить произношение какого-либо слова. Во время обеда я прочитала сочинение всей семье, и родные были поражены моим талантом. Кто-то спросил меня, не прочла ли я это в какой-нибудь книжке. Я очень удивилась, потому что не помнила, чтобы кто-то читал мне нечто подобное. Я ответила: «О нет, это мой рассказ! Я написала его для мистера Ананьоса, ко дню его рождения».