— Разве на дураков обижаются? — усмехнулся Никита. — Кстати, тебе совершенно незачем ревновать — эта Анна по сравнению с тобой просто бледная поганка.
Михаил крякнул и выразительно глянул на Никиту, исподтишка показав ему кулак.
Впрочем, дело было сделано — хотя Маруся еще изредка позволяла себе сердитые взгляды и колкие замечания, но было совершенно очевидно, что ее нисколько не прельщает перспектива позднего возвращения в Москву, тем более что к ночи мороз достиг двадцати градусов.
Когда все разошлись по своим номерам, Алексей вновь одиноко сидел в холле на том же самом месте и, периодически прикладываясь к стоявшей рядом с ним бутылке портвейна, курил одну сигарету за другой. Никита ушел к Ольге, а Михаил заперся с Марусей в их номере. Алексей даже постоял у двери, прислушиваясь к ее сладострастным стонам и всхлипам.
Черт, черт, черт! Почему же ему так не везет с женщинами? Чтобы переломить эту проклятую ситуацию, надо поскорее «добыть себе славы пером», сочинив какой-нибудь сногсшибательный роман в духе Джеймса Хэдли Чейза, который настолько популярен, что ходит по рукам в виде распечаток на ксероксе. В одном из его романов — кажется, «Мертвые молчат» — частные сыщики ищут пропавшую певичку из бара и находят ее на дне озера, закатанную в бочку с цементом. Почему бы не сделать нечто подобное, но на современном материале? Например, во время студенческой вечеринки бесследно исчезает красивая молодая девушка — кстати, ее портрет можно списать с той же Анны, — и никто спьяну не может вспомнить: когда она ушла и с кем? Милиция не в состоянии ничего сделать, и тогда один из ее однокурсников (допустим, будущий журналист!), который до этого приставал к ней, а потом заперся в ванной с другой, начинает проводить собственное расследование.
Увлеченный этой идеей, Алексей поднес к губам очередной стакан портвейна, проглотил его с огромным трудом и вдруг почувствовал, как в глазах темнеет, а горло сдавливает тошнотворный спазм. Вскочив с места и зажимая рот руками, он бросился в туалет…
Глава 3КАРТОШКА, СЕНО И КОМСОМОЛ
— Первым делом нам надо найти где-нибудь поблизости стог сена, — деловито заявил Юрий, когда они отошли в сторону покурить.
— Зачем это? — живо заинтересовался его новый приятель и однокурсник по фармацевтическому факультету Первого медицинского института Иван — сильный и здоровый парень, недавно отслуживший в десантных войсках. У него было простоватое лицо, бледно-голубые глаза с деревенской хитринкой и ладная фигура, отличавшаяся какой-то звериной ловкостью.
— Как зачем? А куда мы девушек будем водить, ты подумал? Не в бараке же с ними общаться на глазах у двадцати сексуально озабоченных гавриков! Говорю тебе — нужно сено!
— Да, это ты хорошо придумал, — согласился бывший десантник, плотоядно облизываясь. — Сразу после ужина пойдем на разведку.
Лучшая в России погода — это теплые золотые дни бабьего лета. Именно в такие дни состоялся выезд второкурсников мединститута на картошку в подмосковный колхоз «Заря коммунизма». Прямо на картофельном поле, в непосредственной близости от деревни, стояли два длинных обшарпанных барака, в каждом из которых находилось примерно по сорок коек, выстроенных в два ряда. Едва оказавшись внутри, Иван выругался:
«Ну, блин, узнаю родную казарму!»
«Скорее похоже на бывший свинарник», — поводя носом, отвечал Юрий, и, вполне возможно, он был недалек от истины.
Поскольку фармацевтический и санитарно-гигиенический факультеты традиционно являлись факультетами «женскими», в мужском бараке половина коек оказалась свободными, и их в первый же вечер перетащили во второй барак.
Столовая была только в деревне, и именно оттуда вечно пьяный «абориген» три раза в день привозил на телеге большие закопченные котлы.
Впрочем, какое значение имеют все эти мелочи быта, когда тебе еще нет двадцати лет и ты целый день проводишь в окружении хорошеньких девушек!
Поужинав, приятели покинули свой барак и разошлись в разные стороны — Юрий направился в сторону деревни: «Сено должно находиться неподалеку от коров!» — в то время как Иван решительно пошел в сторону леса: «В России где скосят, там и заскирдуют!»
Встретились они часа через полтора на том месте, где расстались, после чего выяснилось, что прав оказался именно Иван, обнаруживший огромный стог сена неподалеку от опушки леса, в получасе ходьбы от барака.
— Ну что, завтра договариваемся с телками на вечер? — спросил он. — Ты кого хочешь взять?
— Василенко, разумеется. — Поступив одновременно с ним, бывшая одноклассница училась на санитарно-гигиеническом факультете, и непостоянный Корницкий, быстренько забыв о своих клятвах Наталье Куприяновой, полностью переключился на Полину. Юрий водил ее на рок-концерты и в кафе, целовал при расставании, но пока не добился «самого главного».
— А я возьму Таньку с нашего факультета, — давя окурок сапогом, заявил бывший десантник.
Танька была высокой белокурой девицей, не слишком красивой, но зато откровенно «блядовитого» вида. Корницкий только усмехнулся, узнав о выборе приятеля:
— Смотри триппер не подцепи!
Утро следующего дня выдалось пасмурным, но уже к полудню сплошная серая пелена постепенно растаяла, обнажив нарядно-голубой купол неба.
План работы на полях был достаточно прост — девушки собирали картошку в корзины, после чего высыпали их в огромные пыльные мешки, кучами сваленные в разных местах поля. Как только очередной мешок наполнялся, они подзывали двоих ребят. Те волоком тащили мешок до машины, где передавали его в руки следующей пары, которой предстояла самая тяжелая, но зато одномоментная задача — оторвать его от земли и закинуть в кузов. Там находился еще один студент, расставлявший мешки.
Разумеется, Юрий и Иван предпочитали покуривать возле грузовика, периодически прерывая ленивую беседу и сноровисто выполняя роль грузчиков. Вскоре Корницкому окончательно надоело спорить с напарником о политике — а после женщин Ивана больше всего на свете волновало то, что на языке газеты «Правда» называлось «наращиванием американской военной мощи». Вообще говоря, в голове бывшего десантника царила жуткая мешанина, когда «советский патриотизм» мирно соседствовал с едким скептицизмом по поводу «коммуняк» — при том, что он вступил в партию еще в армии, — а ярый национализм ничуть не мешал дружбе с Юрием — едва ли не единственным евреем на их курсе.
Найдя глазами салатово-белую куртку Полины, Корницкий быстрым шагом, торопливо переступая через борозды, направился к ней.
— Привет.
— А, это ты. — Сидя на корточках, она вскинула на него спокойные карие глаза. — Привет.
— Очаровательно выглядишь.
— Надеюсь.
— И это действительно так, — заверил Юрий, вожделенно поглядывая на нее.
Пушистые, небрежно сколотые на затылке темно-русые волосы, нежными завитками падавшие на ясный и чистый лоб, легкий румянец на изумительно свежей, матово-белой коже, розовые, сосредоточенно сжатые губы, умевшие дарить такие чувственные поцелуи! — и никакой косметики, разве только глаза слегка подкрашены. Даже занимаясь столь грязной работой, Полина ухитрялась сохранять врожденную опрятность — темно-синие джинсы были ловко заправлены в старенькие, заляпанные грязью красные сапожки, а из-под куртки выбивался красивый цветной шарфик.
Полина не была писаной красавицей — на их факультете были девушки гораздо ярче ее, однако никто из них не обладал тем врожденным чувством изящества, которое чувствовалось у нее буквально во всем — в походке, повороте головы, каждом движении маленьких рук. А чего стоило это бессознательно-ленивое кокетство, в котором не было ни грана притворства, но лишь интуитивное сознание своей неповторимой привлекательности!
Чтобы хоть немного справиться с охватившим его волнением, Юрий закурил и, не обращая внимания на копошившихся неподалеку однокурсниц, то и дело бросавших в их сторону любопытно-завистливые взгляды, присел рядом.
— Мне кажется, ты сегодня не выспалась.
— Еще бы тут выспаться, — сердито отозвалась Полина, — если нас в этом чертовом бараке набилось, как сельдей в бочке! Я не могу спать, когда постоянно кто-то перешептывается, ходит, скрипит кроватью…
— Ну и как же ты собираешься терпеть все это целый месяц?
— А я и не собираюсь… возьму да уеду.
— Отчислят!
— Да плевать.
— У меня для тебя есть предложение получше.
— Какое же?
— Надо побольше гулять перед отбоем, и тогда будешь спать как убитая. Мы тут с Иваном нашли одно чудное местечко, где можно спокойно уединиться на свежем воздухе…
— В стогу сена, что ли? — усмехнулась Полина.
— Как это ты догадалась? — искренне изумился Юрий.
— А чего тут догадываться, ты меня совсем дурой считаешь?
— Нет, разумеется.
— Ну и где же вы этот стог нашли?
— Неподалеку, минут двадцать ходьбы в сторону леса. Давай сегодня вечерком сходим туда, прогуляемся?
Полина призадумалась, медленно перекатывая в руках небольшой розовый клубень. Юрий нетерпеливо ждал, лихорадочно перебирая в уме новые доводы на случай отказа.
— А что мы там будем делать? — наконец невозмутимо спросила она.
Ответ был давно готов:
— Любоваться звездным небом и беседовать о любви и смысле жизни!
— Ну, если так…
— Корницкий! Я не понимаю — ты сюда кадриться приехал или работать? — послышался издалека возмущенный вопль комсорга курса — толстого и рыхлого жлоба по кличке Вата, сумевшего поступить в институт лишь с третьего раза и потому являвшегося самым старшим на курсе.
— В восемь я буду ждать тебя возле сенокосилки, — поднимаясь на ноги, торопливо проговорил Юрий.
— Какой еще косилки?
— Ну, старая, ржавая, валяется позади вашего барака. — И он быстро пошел в сторону машины, откуда ему уже нетерпеливо махал Иван. Проходя мимо комсорга, Юрий насмешливо оглянулся на него: — Звиняйте, гражданин начальник!
— Давай-давай, работай, салага!