История одного пробуждения
Зоар Лео Пальфи
ISBN 978-5-0067-2808-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Дорогой Читатель
Перед вами не просто книга. Перед вами – путешествие. Путешествие в самые потаённые уголки человеческой души, где боль переплетается с надеждой, а отчаяние рождает невероятную силу.
«История Одного Пробуждения» – это история Элиаса Бёртона, талантливого художника, чью жизнь разрушило одно предательство, заперев его в добровольном затворничестве. Но даже в самой непроглядной тьме всегда есть место для света. И когда на пороге его старого дома появляются загадочные письма, а в глубинах разбитого зеркала мерцает неуловимая тень, Элиас начинает своё мучительное, но необходимое возвращение.
Этот роман проведёт вас через лабиринты обмана и самопознания. Вы станете свидетелями борьбы за справедливость, раскрытия давних тайн и непростых встреч с прошлым. Вы почувствуете, как каждый мазок кисти, каждая нота, каждое слово в этой истории наполнено искренними эмоциями – от жгучей боли до всеобъемлющего прощения.
В «История Одного Пробуждения» нет однозначных ответов. Она призывает вас размышлять о природе таланта и зависти, о цене выбора и о способности человека найти свой путь к искуплению. Возможно, в истории Элиаса вы узнаете частичку себя, свои собственные сомнения и стремления.
Надеюсь, что эта книга захватит вас с первых страниц и оставит глубокий след в вашей душе. Пусть она станет для вас не просто прочитанной историей, а зеркалом, в котором вы увидите свои собственные возможности для Рассвета.
Приятного чтения.
Пролог
Тишина всегда была его спутницей. Не та утешительная, глубокая тишина, что обнимает душу в лесной чаще или на вершине уснувшей горы. Нет. Это была другая тишина – плотная, липкая, словно паутина, сотканная из невысказанных слов и забытых обещаний. Она просачивалась сквозь толстые стены старого дома, забивалась в щели оконных рам, висела тяжёлой, давящей пеленой в воздухе. Он давно научился дышать ею, эту тишину, эту пыль забвения, что осела на каждом предмете, на каждом воспоминании.
Десять лет. Десять лет, разделённых пропастью между тем, кем он был, и тем, во что он превратился. Между Элиасом Бёртоном, гением, чьи мазки кисти шептали миру о невидимом, и Элиасом, затворником, чьи руки могли лишь дрожа отнести чашку кофе к губам. Его мастерская, некогда залитая светом и наполненная запахом красок, теперь была склепом. Мольберт стоял в центре, прикрытый выцветшим холстом, словно немое обвинение. Под ним – сотни других, таких же немых, запечатанных полотен, каждое из которых хранит в себе не картину, а обломок души, застывшей во времени.
Он помнил тот день, когда его мир рухнул. Вспышки камер, шум восхищённых голосов, обещания славы. И её глаза. Глаза Анны, в которых тогда он видел только любовь и веру. Глаза, которые несли в себе нечто иное – предвестник неминуемой катастрофы. А потом – её слова, хлёсткие, как удар бича, превратившие его талант, его будущее, его самоё существование в прах. Она продала его. Продала за деньги, за власть, за место, которое должно было принадлежать ему.
С тех пор он умер для мира. И мир умер для него.
Но даже в этой плотной, всепоглощающей тишине, порой слышался шёпот. Шёпот, приносимый ветром, просачивающийся сквозь щели под дверью в виде белого конверта с одним-единственным словом. Слова, которые были абсурдны, бессмысленны, но которые, подобно каплям яда, медленно разъедали его апатию. «РАССВЕТ». «ТЕНЬ». «ЛАБИРИНТ».
И однажды, сквозь пыль и забвение, в глазах нарисованной Анны, на старом портрете, что стоял в его мастерской, Элиас увидел нечто. Едва уловимый блик. Крошечное, искажённое отражение. Отражение, которое несло в себе гораздо больше, чем просто свет. Оно несло в себе намёк. Намёк на присутствие третьего. Намёк на ложь, которая была глубже, чем он мог представить.
Тишина. Она по-прежнему была его спутницей. Но теперь она была не мёртвой. Она была напряжённой. Наполненной предвкушением. Потому что Элиас Бёртон, человек, похоронивший себя заживо, почувствовал, как в нём просыпается что-то забытое. Что-то, что было сильнее апатии, сильнее страха.
Жажда истины.
И он знал, что, когда наступит настоящий рассвет, он будет не просто новым днём. Он будет концом долгой ночи. И началом его личной битвы за справедливость.
Глава 1: Шепот Холста и Эхо Прошлого
Утро Элиаса всегда начиналось с тишины. Не той успокаивающей, мирной тишины, что бывает в глухом лесу или на вершине горы, а плотной, давящей тишины старого дома, поглощающей звуки, как густой туман. Она просачивалась сквозь толстые стены, забивалась в щели оконных рам, висела тяжелой пеленой в воздухе, словно паутина, сотканная из невысказанных слов и забытых воспоминаний. Он не просыпался, нет. Он просто медленно выныривал из небытия сна, где единственным его спутником был все тот же безмолвный сумрак, в небытие бодрствования.
Солнце, если и удосуживалось пробиться сквозь вечно прикрытые жалюзи, лишь скользило бледными полосками по вытертому паркету его мастерской на втором этаже. Это была самая большая комната в доме, с огромными окнами, которые когда-то должны были заливать ее светом, но теперь казались скорее порталами в невидимый мир. На самом деле, Элиас сам закрыл их. Слишком много света, слишком много реальности.
Он никогда не ставил будильник. Зачем? Дни давно перестали отличаться один от другого. Подъем в семь, без завтрака. Кофе, черный как его душа, на старом, щербатом кухонном столе. Затем – неспешный, почти ритуальный подъем по скрипучим ступеням в мастерскую. Там, в центре комнаты, под покрывалом из выцветшей холстины, стоял он – мольберт. Его единственное пристанище, его молчаливый исповедник, его проклятие.
Элиас не рисовал. Уже много лет. Его руки, когда-то творившие чудеса на холсте, были теперь лишь инструментами для самых базовых нужд: поднять чашку, перевернуть страницу газеты, стереть пыль с полированных поверхностей, за которыми никто, кроме него, не наблюдал. Холсты, сотни их, стояли вдоль стен, аккуратно сложенные, прислоненные друг к другу. Каждый из них был запечатан, словно могильная плита, погребающая не картину, а часть его души. Он не мог выбросить их, не мог сжечь. Они были частью его, и каждая такая «плита» была немым укором, свидетельством былого величия и нынешнего краха.
Сегодняшнее утро ничем не отличалось. Элиас медленно провел рукой по пыльной поверхности старого комода. Его пальцы, когда-то чуткие к малейшим нюансам текстуры, теперь ощущали лишь шершавую пыль. Он вздохнул, и этот вздох пронесся по комнате, будто старый патефон, издавший последний скрип перед остановкой. Подойдя к окну, он осторожно приоткрыл одну из ламелей жалюзи. Узкая полоска света разрезала полумрак, словно лезвие, и он машинально зажмурился. Улица внизу была пуста. Ни машин, ни людей, ни даже бродячих собак. Старый, поросший плющом забор, казалось, держал не только периметр его участка, но и само время, заставляя его течь медленнее, вязче.
Он отпустил жалюзи. Обыденность снова обволокла его. Почтальон. Он должен скоро прийти. Единственная связь с внешним миром, и даже она была сомнительной. Не то чтобы он ждал чего-то. Просто привычка. Многолетняя, въевшаяся в подкорку, как запах скипидара в его прежней, живой мастерской.
Элиас двинулся к старому креслу, обитому выцветшим бархатом. Он опустился в него, ощущая, как пружины вздыхают под его весом. В руке зажата старая, потрепанная книга. Он не читал ее, просто держал. Тяжесть тома, его запах – все это было частью ритуала. Глаза скользили по строчкам, но разум был далеко. Он был в другом времени, в другой жизни, которая, казалось, принадлежала совершенно другому человеку.
«Талант – это проклятие, Элиас, если им не управлять», – послышался в голове голос, который он тщательно пытался заглушить годами. Голос Анны. Её слова всегда были острыми, как карандаш, и точными, как мазок кисти. Она знала его лучше, чем кто-либо. Она была его музой, его критиком, его менеджером. И его предателем.
Воспоминание накатило внезапно, как морская волна на берег, оставив после себя лишь горький привкус соли. Он почувствовал, как сердце сжалось. Старая, ноющая боль, которую он научился игнорировать, но которая никогда не уходила до конца. Она всегда была там, тлела под поверхностью, готовая вспыхнуть в любой момент.
Это было десять лет назад. Или сто? Время стерло четкие границы, оставив лишь размытое пятно жгучей боли. Его выставка. Кульминация всей его жизни, годы кропотливого труда, десятки картин, в каждую из которых он вложил часть своей души. Критики называли его гением, новым голосом в искусстве, пророчили ему мировую славу. Анна была рядом, всегда, ее блестящие глаза светились гордостью, ее слова поддержки были бальзамом для его вечно сомневающейся натуры.
Он помнил тот день, когда пришел на открытие. Зал был полон. Шум голосов, вспышки камер, блеск бокалов с шампанским. Он стоял в центре, ощущая себя на вершине мира. А потом…
А потом Анна отвела его в сторону. Ее лицо было бледным, глаза лихорадочно блестели. «Элиас, я… я не смогла удержаться. Мне предложили сделку. Огромные деньги. Они хотели твой… твои работы. Для себя. Я обещала им эксклюзив. Навсегда. Ты больше не сможешь выставляться. Никогда.»
Её слова тогда казались абсурдными, шуткой. Но ее взгляд… Он не мог поверить. Анна, его Анна, продала его талант, его будущее, его жизнь, словно товар на рынке. Он помнил, как воздух вышел из его легких, как земля ушла из-под ног. Галёры, крики, вспышки – все это вдруг приобрело сюрреалистический оттенок, превратившись в декорации самого страшного кошмара. Его имя, его слава, его будущее – всё это было украдено у него, продано за деньги, которые он никогда не видел, не хотел видеть.