Только с Дженни.
— Доставай свою скрипку, Джоан, — сказал мистер Стайн.
— Ты с ума сошел? — возразила она. — Я абсолютно не в форме.
— Ты слишком много занимаешься медициной, — возразил он. — Тебе следует столько же времени уделять музыке. Кроме того, Баха я оставил специально для тебя.
— Нет, — твердо сказала Джоанна.
— Да брось ты! Оливер хочет послушать именно тебя.
Теперь она покраснела. Я попытался дать ей какой-то сигнал, но бесполезно. Затем мистер Стайн повернулся ко мне:
— Велите своей подруге, моей дочери, настроить скрипку. Прежде, чем я успел прореагировать, Джоанна, чье лицо приобрело цвет спелой вишни, перестала протестовать.
— О’кей, папа, будь по-твоему. Но хорошего звучания не будет.
— Будет, будет, — отвечал он. Когда она отошла, он снова повернулся ко мне: — Вам нравятся Бранденбургские концерты?
Внутри у меня всё сжалось. Потому что эти концерты Баха были из тех немногих, которые я действительно знал. Разве я не сделал предложение Дженни после того, как она сыграла Пятый, и мы пошли гулять по берегу реки в Гарварде? Разве не эта музыка была чем-то вроде прелюдии к нашей свадьбе? От мысли, что я сейчас услышу ее, у меня начало болеть сердце.
— Ну? — спросил мистер Стайн. И я понял, что не ответил на его дружеский вопрос.
— Да, — сказал я. — Мне нравятся Бранденбургские концерты. Который из них вы исполняете?
— Все! Зачем нам выделять какой-то один?
— А я как раз играю один, — отозвалась его дочь, притворяясь обиженной. Теперь она сидела со скрипками и разговаривала с каким-то старым джентльменом, с которым у них был общий пюпитр. Музыканты снова настраивали инструменты, но так как во время перерыва подали спиртные напитки, музыка зазвучала громче.
Мистер Стайн решил дирижировать.
— Какие преимущества у Ленни Бернстайна передо мной? Прическа! — Он легонько постучал по телевизору, который служил и подиумом.
— Теперь, — сказал он вдруг с немецким акцентом, — мне требуется резкое начало. Слышите? Резкое.
Оркестр замер в ожидании. Стайн поднял карандаш вместо палочки, чтобы начать дирижировать.
Я затаил дыхание, надеясь остаться в живых.
И вдруг прогремел пушечный выстрел.
То есть, раздался стук кулаком в дверь, похожий на артиллерийский залп. Слишком громкий — и если мне позволят высказать свое мнение — совсем не в такт.
— Открывайте! — взревел какой-то нечеловеческий голос.
— Полиция? — спросил я у Джоан, которая вдруг оказалась рядом со мной.
— Ее никогда не бывает в наших краях. — Она улыбнулась. — Это гораздо опаснее. Нет, это Годзилла с верхнего этажа. Его настоящее имя Темпл, и он против всяких проявлений жизни.
— Открывайте!!
Я огляделся. Нас было около двадцати человек, и тем не менее оркестр казался перепуганным. Этот тип Годзилла, должно быть, очень опасен. Луи Стайн открыл дверь.
— Черт вас побери, сукины дети, каждое вонючее воскресенье я вам твержу, прекратите шум!
Он произнес все это, нависая над мистером Стайном. Прозвище «Годзилла» действительно подходило этой огромной волосатой твари.
— Но мистер Темпл, — сказал мистер Стайн, — мы всегда заканчиваем наши воскресные концерты ровно в десять.
— Говно! — фыркнул монстр.
— Да, я заметил, что вы оставили следы оного снаружи, — парировал мистер Стайн.
Темпл бросил на него свирепый взгляд.
— Не подначивай меня, подонок. Вы и так довели меня до ручки. — В звуках его голоса таилась ненависть. Я понял, что цель его жизни терроризировать своего соседа мистера Стайна. И сейчас он был близок к осуществлению своей мечты.
Оба сына Стайна, хотя и явно напутанные, подошли к отцу.
Темпл продолжал орать. И теперь, когда миссис Стайн была уже рядом с мужем, Джоанна ускользнула от меня и направилась к двери. (Драться? Перевязывать раны?) Все происходило очень быстро. И приближалось к кульминации.
— Ах вы проклятые, гнусные мерзавцы, разве вы не знаете, что нарушать покой других людей противозаконно?
— Извините, мистер Темпл, но я думаю, что именно вы нарушаете закон.
Эти слова произнес я. Даже не осознав этого. И что поразило меня еще больше, я поднялся и начал приближаться к непрошеному гостю. Теперь он повернулся ко мне.
— А тебе что надо, блондинчик? — спросила эта тварь.
Я заметил, что он выше меня на несколько сантиметров и, по-крайней мере, на двадцать килограммов тяжелее, но надеялся, что эти килограммы не только в мышцах.
Жестом я показал Стайнам, чтобы они предоставили это дело мне. Но они остались на месте.
— Мистер Темпл, — продолжал я. — Вы когда-нибудь слышали о статье сорок уголовного кодекса? Нарушения границ частного владения. Или о статье семнадцать — об угрозе нанесения телесного повреждения? Или о разделе…
— Ты что, полицейский? — прорычал Темпл. Ясно было, что кое с кем из них ему приходилось иметь дело.
— Просто адвокат, — ответил я, — но тебя мог бы посадить за решетку на длительный отдых.
— Блефуешь, — сказал он.
— Нисколько. Но если вы хотите разрешить этот вопрос поскорее, существует другой способ.
— Да, осел ты этакий? Он поиграл своими налитыми мышцами. Позади я ясно ощущал беспокойство оркестрантов. А внутри — крупицу собственного. Но все-таки я спокойно снял пиджак и заговорил тихим голосом, чрезвычайно вежливо.
— Мистер Темпл, если вы сейчас не уберетесь, мне придется медленно, как и подобает одному интеллигентному человеку по отношению к другому, вышибить ваши ослиные мозги.
После того, как незваный гость поспешно удалился, мистер Стайн открыл бутылку шампанского («импортная, прямо из Калифорнии»). Оркестранты проголосовали за исполнение самого громкого произведения из всех, какие они знали, и с большим подъемом сыграли «Увертюру 1812 года» Чайковского. И даже я играл на инструменте — пушке (пустой пепельнице).
Спустя несколько часов (по-моему, слишком быстро) вечеринка закончилась.
— Приходите еще, — сказала миссис Стайн.
— Конечно, он придет, — сказал мистер Стайн.
— Почему ты так уверен? — спросила она.
— Он нас полюбил, — ответил Луи Стайн.
Так оно и было.
Никому не пришло в голову сказать мне, что я обязан проводить Джоанну домой. Хотя было очень поздно, она все-таки настояла, чтобы мы сели на автобус номер пять, который идет по Риверсайду, а потом выходит на Пятую авеню. Она немного устала, но была в хорошем настроении.
— О Боже, вы потрясли меня, Оливер, — сказала она. И положила свою руку на мою.
Я спросил себя, что я чувствую от ее прикосновения.
Но ответа найти не мог.
Речь Джоанны продолжала струиться.
— Темпл не посмеет снова показать свою рожу, — сказала она.
— Послушайте, Джо, чтобы запугать хулигана, много ума не требуется.
Жестикулируя, я поднял руку и освободился от ее руки. (Облегчение?)
— Но всё же…
Она не закончила. Возможно, ее озадачило, с каким упорством я продолжал настаивать, что я просто спортсмен-придурок. А моей единственной целью было дать ей понять, что в сущности ей не стоит тратить на меня время. Дело в том, что она очень мила. И почти хорошенькая. Ну, по-крайней мере, нормальный парень с нормальными чувствами счел бы ее такой.
Она жила недалеко от больницы на четвертом этаже, без лифта. Пока мы стояли у ее двери, я заметил, что она меньше ростом, чем показалось сначала. Ей приходилось поднимать голову, чтобы со мной разговаривать. Я заметил также, что мне не хватает дыхания. Это не могло быть от того, что мы поднялись на четвертый этаж (я ведь много бегаю). И при разговоре с этой умной, мягкой докторшей мною стало овладевать смутное чувство тревоги.
Что если она вообразит, будто нравится мне не только платонически. Что, если…
— Оливер, — сказала Джоанна. — Я бы хотела пригласить вас зайти. Но я заступаю на дежурство в шесть утра.
— В другой раз, — сказал я. И внезапно почувствовал в легких больше кислорода.
— Надеюсь, Оливер.
Она поцеловала меня. В щеку. Вся ее семья очень любила целоваться.
— Спокойной ночи, — сказала она.
— Я вам позвоню, — ответил я.
— Я провела чудесный вечер.
— Я тоже.
И все же я чувствовал себя невыразимо несчастным…
В ту ночь, возвращаясь домой, я пришел к выводу, что мне нужен психотерапевт.
7
— Давайте начнем с того, что совершенно забудем об эдиповом комплексе.
Так я представился врачу, все хорошо обдумав. Чтобы найти надежного психотерапевта, нужно совершить определенные действия. Сначала вы обзваниваете всех своих друзей-врачей и говорите им, что кому-то из ваших приятелей может потребоваться помощь. Потом они рекомендуют доктора для этого озабоченного человека. Потом вы долгое время ходите вокруг телефона, наконец набираете нужный номер и договариваетесь о первом визите.
— Послушайте, — бессвязно говорил я, — я прошел курс и знаю профессиональный жаргон, который мы можем использовать. Например, как можно квалифицировать мое поведение по отношению к отцу, когда я женился на Дженни. По-моему, все, что сказал бы по этому поводу Фрейд, это вздор, которого я не хочу слышать…
Однако доктор Эдвин Лондон, — «очень высокой квалификации», по словам приятеля, который его рекомендовал, — не был склонен к длинным речам.
— Зачем вы пришли? — спросил он без всякого выражения.
И тут я испугался. Вступительная часть прошла хорошо, но сейчас мы оказались в стадии перекрестного допроса.
В самом деле, почему я здесь? Что именно я хотел услышать? Глотнув воздуха, я ответил так тихо, что едва слышал собственные слова.
— Хочу узнать, почему я ничего не чувствую.
Он молча ждал.
— С тех пор, как Дженни умерла, я просто неспособен что-либо чувствовать. Да, время от времени, приступы голода. Обеды на скорую руку снимают эту проблему. Но в других отношениях… в течение полутора лет… я абсолютно ничего не чувствую.
Он слушал, пока я с трудом пытался выловить из глубины сознания свои мысли. Они беспорядочно изливались в потоке обиды. Я чувствую себя ужасно. Поправка — я не чувствую ничего. Что гораздо хуже. Без Дженни я пропал, Филипп помогает. Нет, по-настоящему он помочь не может. Хотя и пытается. Ничего не чувствую. Почти целых два года. Нет реакции на нормальных людей. Опять молчание. Я обливался потом.