В 1300 году, как об этом свидетельствует Софийская летопись, этот сторожевой пост захватили шведы и переименовали в Ландскрону. В 1301 году сын Александра Невского Андрей отвоевал его у шведов, но через два с половиной столетия шведы вновь возвратили себе этот важный стратегический пост. Теперь они возвели здесь портовый город Ниен и крепость для его защиты – Ниеншанц. К началу XVIII века крепость представляла собой пятиугольное укрепление с бастионами и равелинами, орудия которых контролировали оба невских берега.
Как мы знаем, в ночь на 1 мая 1703 года русские войска овладели Ниеншанцем. По одной из легенд, взятию крепости способствовал не то русский лазутчик, вошедший в доверие к шведам, не то некий швед, предавший своих соотечественников. Во всяком случае, ворота крепости, едва к ним подошли русские солдаты, неожиданно распахнулись настежь. Может быть, именно эта внезапность появления петровских войск внутри крепости породила другую легенду, согласно которой шведы не успели спасти несметные «сокровища Ниена». Будто бы сразу после начала осады они начали рыть подземный ход, чтобы либо вывезти драгоценности за пределы крепости, либо спрятать их в подземелье до лучших времен. Однако «вмешались пресловутые петербургские грунты», и сундуки с золотом затопило невской водой. Добраться до них шведы уже не успевали, и поэтому смогли только «искусно замаскировать следы подземных работ».
Если верить фольклору, через пару дней после взятия Ниеншанца Пётр приказал сравнять его с землёй, будто бы сказав при этом: «Чтобы шведского духа тут не было». Ныне о некогда неуязвимой шведской крепости напоминает бронзовый мемориал, повторяющий в миниатюре один из бастионов Ниеншанца с подлинными орудиями того времени.
Некогда на развалинах поверженного Ниеншанца рос древний дуб, который Петр I будто бы лично посадил на братской могиле воинов, погибших при взятии крепости. Ограда вокруг него была сделана из пушек, извлечённых со дна реки Охты. Легенда эта документального подтверждения не находит. Однако в старом Петербурге ей настолько верили, что к 200-летию города была даже выпущена юбилейная почтовая открытка с изображением мемориального дуба и надписью: «Дуб Петра Великого, посаженный в 1704 году на Мал. Охте». Насколько нам известно, это единственное изображение старого дуба. Правда, многие утверждают, что петровский дуб давно погиб, а на его месте находится дуб более позднего происхождения, да, говорят, и надмогильного холма вообще будто бы никогда и не было. Так ли это – автор не знает. Пусть дуб на территории исчезнувшей крепости Ниеншанц будет ещё одной легендой нашего города.
По другой легенде, Пётр на месте разрушенного Ниеншанца посадил четыре мачтовых дерева, «в знак выхода России к четырем морям».
В геральдической символике современных ингерманландцев, ведущих своё происхождение от древнего народа, населявшего Ижорский край, преобладают три цвета: жёлтый – цвет хлебного поля, означающий изобилие; голубой – цвет воды: Невы, озер; и, наконец, красный цвет, символизирующий власть. По преданию, весьма популярному среди современных коренных жителей Всеволожского района и Карельского перешейка, крепостные стены Ниеншанца были красного цвета.
Как помнит читатель, 1 мая 1703 года Ниеншанц пал. Великодушно позволив шведскому гарнизону, сохраняя боевые порядки, с оружием и знаменами покинуть город, Пётр превратил стены крепости в руины. По некоторым сведениям, это был первый строительный материал для Петербурга. Хотя есть и другие легенды. По одной из них, Меншиков предложил использовать для строительства Петербурга брёвна погибших в огне войны домов ближайших слобод. Но и от этого Пётр отказался, приказав для строительства рубить лес. Он хотел, чтобы новый город начинался с чистого листа.
До основания города оставалось пятнадцать дней.
Основание Санкт-Петербурга
СТРОГО ГОВОРЯ, ТОТ ОФИЦИАЛЬНО признанный факт, что Петербург был основан 16 мая 1703 года, является не более чем легендой. На самом деле речь шла только о закладке крепости, и нет никаких доказательств, что одновременно с крепостью предполагалось строительство какого-либо поселения. Нет, как утверждают ученые, и никакого царского указа об основании нового города.
В своей книге «Время Петра Великого», изданной к 200-летию Петербурга, С. Князьков приводит предание о том, что мысль построить после падения Ниеншанца крепость в отвоеванном крае подал Петру его ближайший сподвижник, граф Фёдор Алексеевич Головин – генерал, отвечавший за внешнюю политику России. По мнению Головина, мощная крепость с корабельной гаванью при ней должна была прервать сообщение между Финляндией и Лифляндией, разъединив шведские войска. К тому же, устроив в крепости склады армейских припасов и сосредоточив в её стенах большие воинские силы, можно было бы направлять их отсюда в обе стороны – на запад и на север – против шведов.
Возможно, именно тогда в походном журнале Петра появилась запись о непригодности для этой цели бывшего Ниеншанца. Выбор пал на расположенный почти у самого залива остров Енисаари, что в переводе с финского языка на русский означает «Заячий остров». Правда, русские легенды утверждают, что это название родилось при Петре I от зайца, которого царь будто бы первым увидел на острове, едва ступил на него. Позже появилась другая легенда о зайце. Якобы однажды Петр, недовольный ходом строительства Петропавловской крепости, разгневался на плотников и прибыл на остров, чтобы примерно их наказать. Но как только ступил на остров, навстречу ему выбежал заяц и стал тереться о ботфорт царского сапога. Пётр рассмеялся, поднял зайца на руки, сказал, что возьмёт его во дворец для царевны, а плотников простил. К 300-летию Петербурга этому легендарному зайцу поставили памятник. Маленький зайчишка пристроился на деревянной свае Иоанновского моста. Автор памятника – скульптор Владимир Петровичев. Но вернемся в начало XVIII века.
Памятник Зайчику
Очертания Заячьего острова поразительно напоминали очертания боевого судна, рассекающего водную гладь. Остальное дорисовывало воображение. Согласно местным преданиям, ещё в XVII веке этим островом владел некий швед, который превратил его в место для увеселений. Остров так и назвали Люстгольм – Веселый. Но природа, если верить легендам, распорядилась иначе. Во время одного из наводнений всё, что было построено на острове, смыло. С тех пор остров прозвали Чёртовым, и он пребывал в полном запустении. Однако в самом конце XVII века сюда вновь стали наезжать шведские офицеры. Они прибывали на лодках и устраивали пирушки на грубо сколоченных столах, ножками которым служили сосновые пеньки. Согласно преданиям, впервые прибыв на этот остров, Пётр устроил совет именно за этими столами. «Быть крепости здесь», – будто бы сказал царь, и в это время, согласно другой легенде, над островом стал парить орел.
Петр утвердил выбор места для крепости и уехал – скорее всего, на Олонецкую верфь.
Итак, при закладке крепости Пётр отсутствовал. Во всяком случае, так считают некоторые историки. Правда, другие исследователи утверждают обратное. Они выстраивают сложную цепочку доказательств в пользу личного присутствия Петра при основании Петербурга. История эта довольно путаная, но, так или иначе, фольклор без тени сомнения приписывает акт торжественной закладки крепости 16 мая 1703 года лично Петру I. Вот как об этом рассказывает уже цитированный нами апокриф «О зачатии и здании царствующего града Санкт-Петербурга».
«По прибытии на остров Люистранд и по освящении воды и по прочтении молитвы на основание града и по окроплении святою водою, взяв заступ, [царь] начал копать ров. Тогда орел с великим шумом парения крыл от высоты опустился и парил над оным островом. Царское величество, отошед мало, вырезал три дерна и изволил принесть ко означенному месту. В то время зачатого рва выкопано было земли около двух аршин глубины и в нем был поставлен четвероугольный ящик, высеченный из камня, и по окроплении того ящика святою водою изволил поставить в тот ящик ковчег золотой, в нем мощи святого апостола Андрея Первозванного, и покрыть каменною накрышкою, на которой вырезано было: „По воплощении Иисус Христове 1703 майя 16 основан царствующий град Санкт-Петербург великим государем царем и великим князем Петром Алексеевичем, самодержцем Всероссийским“. И изволил на накрышку онаго ящика полагать реченные три дерна с глаголом: „Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь. Основан царствующий град Санкт-Петербург“».
До недавнего времени были основания полагать, что эта легенда, давно уже ставшая канонической и в различных вариантах кочующая из книги в книгу, – единственная, повествующая о первых мгновениях жизни нового города. Но вот совсем недавно автору довелось услышать другую легенду. Принципиально иную. Согласно ей, то место, где течет «большая река Нева, очень понравилось царю-батюшке Петру. И он решил на берегах реки построить город, а реку в гранит одеть. Он собрал люд работящий, стал молиться Богу, а потом вскочил на коня и крикнул: „Богово и моё!“ – и перелетел Неву. Второй раз крикнул: „Богово и моё!“ – и опять перепрыгнул Неву. В третий раз крикнул царь: „Моё и Богово!“… и не долетел – шлёпнулся вместе с конем в воду. Народ же гудел и радовался. Царь вышел из воды, снял свой треух, поклонился на все четыре стороны и объявил: „Люд православный! Прежде Богово, а потом уж наше! Начнём! С Богом!“.
А через несколько лет царица-матушка Екатерина повелела на том месте поставить памятник Петру и его коню. Бают, что он и сейчас стоит, а в известный день в году летает над Невой».
Нетрудно заметить разницу между высоким «штилем» официальной литературы в первом случае и непритязательным слогом народного сказа – во втором. Мы ещё встретимся с противоречием между «моё» и «Боговым», безошибочно подмеченным фольклором. Но это будет в другое время и по другому поводу.
Одновременно с крепостью, согласно фольклорной традиции, царь закладывает Петропавловский собор и крепостные ворота. При закладке храма царь опять, как утверждают легенды, под шум крыльев парящего орла, «взяв у солдата багинет и вырезав два дерна, положил дерн на дерн крестообразно и, сделав крест из дерева и водружая в реченные дерны, изволил говорить: „Во имя Иисус Христово на сем