тельства александрийский епископ Феофил принялся за разгром великого храма Сераписа в Египте: во главе разъяренной толпы монахи взяли громадное укрепленное здание штурмом. Разрушили его до основания, сожгли при этом большую часть знаменитой александрийской библиотеки, заключавшей в себе ученое и литературное творчество античной Греции.
Феодосии умер в цвете сил – 49 лет (в 395 г.). Незадолго до смерти он взял в свои руки запад империи; в последний раз накануне германских нашествий объединилась громадная держава, простиравшаяся от Атлантического океана до Евфрата, от Северного моря до песков Сахары. По завещанию Феодосия империя разделилась между двумя малолетними сыновьями, Аркадием и Гонорием, причем старшему досталась восточная половина с Константинополем, младшему западная с Римом; из этого разделения видно, что старый Рим уступил свое первенство новому. На западе Феодосий назначил главнокомандующим Стилихона, по рождению вандала, поднявшегося на римской службе и сделавшегося зятем императора; войско, которым располагал Стилихон, состояло из германских наемников и германских поселенцев: одни варвары защищали империю от нашествия других.
Конец Рима. Напрасно римское посольство пыталось остановить германцев напоминанием о громадном количестве жителей вечного города. Аларих только посмеялся: «Чем гуще трава, тем легче косить!» Когда под страхом голода Рим открыл свои ворота завоевателю, готы обрушились со всею жадностью варваров до сокровищ и три дня грабили столицу мира.
Старинной неукротимости римлян не было и в помине; ослабевшее, отвыкшее от оружия население равнодушно отнеслось к разгрому: одни отдавались прожиганию жизни в грубых наслаждениях, другие тупому отчаянию. Лишь немногие, подобно монаху Иерониму, до которого весть дошла в далекий Вифлеем, плакали об участи Рима: «Мой голос пресекся, когда я услыхал, что покорен город, которому покорялся весь земной шар. Когда погас самый яркий светоч и голова римской державы отсечена от туловища, когда вместе с Римом погиб весь мир, я поник духом, я уже не вижу нигде добра, меня точно пожирает внутреннее пламя».
Совершенно иначе отнесся к гибели столицы другой церковный писатель, африканский епископ Августин, для которого Рим был не лучше, чем грешный Вавилон, осужденный на сожжение.
Августин находил в событиях лишь новое подтверждение своей веры, что государства, составляющие дело рук человеческих, должны неминуемо разрушаться, тогда как Божья, церковная община будет все расти и крепнуть. «Не надо, – говорил он, – приходить в отчаяние от тяжких испытаний судьбы. Все равно, как при шатании стен от землетрясения люди быстро спасаются в спокойные места, так христиане, видя разрушение сего мира, должны устремиться к превращению земных богатств в сокровища небесные».
Аларих умер вскоре после занятия Рима, а его преемник Атаульф заключил с императором соглашение, в силу которого готам предоставлялась юго-западная Галлия с главным городом Толозой (нын. Тулуза на реке Гаронне). Увлеченный блеском имперской культуры Атаульф оделся в римский костюм, взял себе в жены захваченную в плен сестру Гонория. Он уверял, что хочет силами готов восстановить прежнюю славу и могущество римской державы. Все эти возвышенные речи не мешали варварам водворяться среди империи полными господами. В северо-восточной Галлии утвердились перешедшие через Рейн франки; в юго-восточной Галлии по р. Роне сели бургунды; визиготы, помимо юго-западной Галлии, заняли по другую сторону Пиреней север Испании. Еще раньше них пробилось в Испанию племя вандалов; под начальством предприимчивого и необузданно-жестокого вождя своего Гейзериха вандалы переправились через пролив, отделяющий Испанию от африканского материка, и, пройдя мавританским берегом, обрушились на цветущую область Карфагена.
Визиготы и бургунды сели в провинциях империи с согласия Рима, в качестве гостей и сотрапезников, присоединившихся к римским владельцам земель и домов. Вместе с разорением прежних землевладельцев пришли в упадок и города, где они проживали большую часть года, разорились служившие им поставщики товаров, художники, ремесленники, врачи, адвокаты. У самих варваров не было никакого интереса к городской жизни; они остались в деревнях, продолжали ходить в своих овчинах; только те, кто был побогаче, выкрашивали тулуп в пурпуровый цвет.
Весьма равнодушно отнеслись к перемене владельцев крепостные крестьяне, работавшие на господской земле; скорее они были даже рады приходу варваров, так как он их избавлял от всех тягостей римского управления, от дорожной, подводной и других повинностей, от доставки припасов в армию и уплаты налогов на содержание войска. Наконец клир (духовенство) вовсе не приходил в уныние от водворения германцев. Правда, варвары местами сильно пограбили ризницы и церкви, но зато епископы утешались прибавлением новой многочисленной паствы, в которой они надеялись найти людей простых, со свежими чувствами, более доступных проповеди, чем утонченное, избалованное римское общество.
Церковные споры восточной империи. «Новый Рим», спокойный в своем безопасном положении, с поразительным равнодушием относился к судьбе своего старшего собрата. В то время как Стилихон выбивался из сил в борьбе с варварами, громившими Италию, константинопольский двор утопал в роскоши и удовольствиях; столичное духовенство вело жизнь светскую и развращенную; церковь забыла свою первоначальную заботу о неимущих и угнетенных, в полном небрежении находилась участь многочисленной городской бедноты.
Впечатления несправедливости и греха заставили людей идеального склада мысли искать в монашестве спасения своей душевной и телесной чистоты. В своем рвении многие из них впадали в противоположную крайность, отдаваясь изнурительным постам и жестоким самоистязаниям. Возвращаясь в города, эти подвижники встречали глубокое сочувствие народных масс тем более, что они поднимали голос против роскоши, против жадности священников, призывали богатых к покаянию, напоминали им о великом долге в отношении обездоленных. Речи эти внушали немалые опасения высшим классам и самому императорскому двору, который чувствовал себя задетым обличениями проповедников. Но, с другой стороны, нельзя было и преследовать отшельников, столь же строгих к другим, как и к самим себе: в этот век религиозной ревности императоры не раз объявляли, что «государство держится не столько внешними средствами, сколько молитвами и подвигами святых людей».
В 397 г. архиепископом константинопольским сделался один из таких ревнителей – антиохийский священник Иоанн.
Иоанн Златоуст сурово преследовал вольные нравы столичного духовенства; по его мнению, только отрекшийся от благ сего мира, самоотверженный аскет может быть достойным пастырем народа. В большой соборной церкви, куда приходила во главе своего двора расточительная императрица Евдоксия, Иоанн гремел против безумных трат на шелковые наряды и жемчужные украшения. Перед большой толпой народа он любил противопоставлять несправедливому строю своего века коммунистический идеал первоначальной церкви, когда не было бедных, так как «все христиане составляли одно целое, все у них было в общем пользовании, богатые продавали свои владения и имущества и разделяли между всеми смотря по надобности» (слова новозаветной книги Деяний Апостольских). Единственное средство поправить вопиющую неправду роскоши одних и голодания других он видел в широкой, постоянной и обильной помощи бедным. «Богатство, остающееся в пользовании немногих счастливцев, – говорил он, – становится великим грехом; богачи, не уделяющие части своего имущества, – не что иное, как грабители и разбойники».
Чем более благоговейно внимала толпа пламенному оратору, который вместе с тем вызывал преклонение своей святой жизнью, тем больше беспокойства испытывал императорский двор. Наконец Евдоксии удалось добиться смещения и ссылки сурового иерарха. Но следом за его отъездом произошло землетрясение; испуганная Евдоксия бросилась к императору и настояла на возвращении святого человека, приписывая несчастие гневу Божию за изгнание его. Скоро после этого, однако, Иоанна одолело духовенство, возмущенное его строгостью: нашли, что при смещении епископов за дурную жизнь он нарушал церковные правила, и добились заключения его в дальний монастырь в Армянских горах, где он скоро и окончил свои дни (407 г.).
Так же, как в свое время греки делились на философские кружки, жестоко между собою враждовавшие, теперь в восточных эллинистических странах кипели споры между сторонниками религиозных учений. Как только выступал ученый богослов с особым взглядом и собирал вокруг себя секту, противники его объединялись, объявляли новое учение ересью, требовали созыва собора для его осуждения.
В 428 г. константинопольским патриархом (так стали зваться епископы крупнейших городов) сделался Несторий, крайне заносчивый и нетерпимый. От усердия патриарха борьба религиозных партий еще больше усилилась, переходя нередко в уличные столкновения и кровопролитные побоища. Когда патриарх приказал отнять у ариан еще остававшуюся в их руках часовню в столице, еретики подожгли ее, пожар быстро распространился и уничтожил значительную часть города.
Среди преследований враги Нестория сделали открытие, что строгий судья церкви впал в ересь: он отрицал учение о Богоматери, признавая и Марию, и рожденного ею Иисуса за смертных людей. По его мнению, с личностью Иисуса, величайшего пророка и праведника, лишь временно соединялся Сын Божий. Адвокат Евсевий однажды прервал проповедь Нестория в церкви, крикнувши: «Ложь и богохульство!» Враги Нестория раздавали народу листки, в которых возвещалась «анафема тому, кто Сына Божия отделяет от сына Марии».
Всего опаснее для Нестория было выступление александрийского ученого патриарха Кирилла. Заручившись поддержкой римского епископа, за которым собор 381 г. признал первое место среди иерархов, Кирилл потребовал суда над Несторием. В 431 г. сошлись в Эфесе епископы на третий вселенский собор. Несторий, опираясь на поддержку императора, явился со своими приверженцами; сначала образовались два собора, заседавшие отдельно и посылавшие друг другу проклятия. Но противники Нестория взяли верх, император от него отступился; его лишили сана и послали в дальний египетский монастырь.