Помимо требований, которые предъявил ислам к своим приверженцам в религиозно-культурном отношении, имеет, конечно, значение та этика, которую провозгласила новая религия.
Как и в любой другой религии, здесь не могло появиться ничего того, что не созрело в общественных отношениях и в быту людей. Так как ислам распространялся в различных социальных средах, нравственные понятия которых не совпадали, то по ряду этических проблем ему приходилось принимать компромиссные решения, удовлетворяющие как земледельцев Медины, как торговцев Мекки, так и кочевников-бедуинов. Ислам давал этим решениям не только религиозную санкцию, но и религиозное направление.
У доисламских арабов, в особенности бедуинов, такая черта характера человека, как воинская доблесть, считалась представляющей наибольшую нравственную ценность. Ислам сохранил это представление, но трансформировал его в религиозном направлении — доблесть должна проявляться в борьбе за торжество веры, в войнах с неверными. Высоко ценилось у всех арабов такое свойство человека, как верность близким, готовность заступиться за любого из них в любых обстоятельствах. Речь при этом шла о племенных и родовых общностях, и защищать надо было своего родича, что, кстати сказать, и делал весьма последовательно в отношении Мухаммеда глава его рода Абу Талиб, несмотря на то что проповедь ислама не вызывала у него сочувствия. В новой религии такая солидарность приняла вероисповедный характер и составила один из элементов ее этической системы. Вообще вопрос об отношении человека к другим людям, составляющий по существу основу всего нравственного поведения, не получил в исламе однозначной разработки. То, что сказано по этому вопросу в Коране, противоречиво, как, впрочем, и в любом другом религиозном документе мировых религий. Не обходится, в частности, без призывов к гуманности и милосердию.
В исламоведческой литературе нередки ссылки на тексты Корана, во многом повторяющие евангельскую проповедь непротивления злу. А. Крымский приводит такую цитату из Корана: «Старайся делать добро за зло, и тогда тот, у кого была вражда с тобою, сделается твоим другом-защитником». Правда, он тут же ослабляет эффект цитаты тем, что приводит ее продолжение: «Однако этого совершенства достигают только те, которые терпеливы — достигают только большие счастливцы» 57. В переводе А. Николаева это место выглядит еще более выразительно: «Воздай добром за зло, и ты увидишь, как враг твой обратится тебе в друга и покровителя… Но только человек настойчивый достигнет такого совершенства: только тот достигнет его, кому оказывается особое благорасположение» 58. Можно указать в этой связи и на такой коранический текст в переводе А. Николаева: «Воздай им добром за зло» (XXIII, 98) 59. Казалось бы, перед нами клише евангельской Нагорной проповеди. Однако в новейшем переводе Корана, сделанном И. Крачковским, эта фраза выглядит значительно более неопределенно: «Отклоняй зло тем, что лучше» (23, 98). Как известно, Крачковский в своем переводе придерживался принципа буквальной точности, нередко в ущерб литературности изложения и даже понятности текста. Надо полагать, что и в данном случае этот высококвалифицированный арабист передал смысл текста во всей его неопределенности; прежние же переводчики не столько переводили эти слова, сколько интерпретировали, вкладывая в них свое понимание того, что мог бы сказать в данном случае Мухаммед. Тем не менее тенденция к кротости и доброте здесь обнаруживается. Можно привести еще одну цитату того же порядка, которая, по переводу И. Крачковского, сулит небесную награду «для богобоязненных… сдерживающих гнев, прощающих людям». Продолжение этого аята гласит: «Поистине, Аллах любит делающих добро!» (3, 128). Добро здесь идентифицируется с прощением обид.
Как и во всех религиях, с самого начала практика деятельности мусульман и Мухаммеда представляла собой разительный контраст с проповедью не только всепрощения, но и элементарной гуманности. После сражения при Бедре Мухаммед обнаружил среди пленных поэта Надр ибн Хариса. Поэт еще в Мекке обидел его тем, что чтением своих стихов привлек внимание людей, которым пророк хотел читать проповедь. Как только Мухаммед узнал пленника, он мгновенно изрек свой приговор: «Голову долой!» 60 Известно, с какой беспощадностью Мухаммед после «войны у рва» истребил всех мужчин иудейского племени Бену Корейза за то, что они не поддержали его в этой войне61.
Было бы неправильно усматривать здесь лишь противоречие практики и религиозной теории. Для коранической теории не характерна проповедь прощения и кротости. А. Крымский пишет по этому поводу: «Восхваляется (в Коране. — И. К.) доброта и снисхождение, например, к бедным должникам, вдовам, сиротам, рабам и т. п.; но нарушением доброты не считается самое-то рабовладельчество (оно последовательно проходит по всему Корану) и месть» 62. Можно было бы привести немало коранических текстов, узаконивающих месть, в том числе кровную, призывающую к кровавой расправе с обидчиками, с отказывающимися покориться, с неверными и т. д.
Небезынтересны следующие предписания Корана: «Прелюбодея и прелюбодейку — побивайте каждого из них сотней ударов. Пусть не овладевает вами жалость к ним в религии Аллаха, если вы веруете в Аллаха и в последний день. И пусть присутствует при их наказании группа верующих. Прелюбодей женится только на прелюбодейке или многобожнице, а прелюбодейка — на ней женится только прелюбодей или многобожник. И запрещено это для верующих» (24, 2–3). Можно понять эту непримиримость к греху, которую обнаруживает здесь Мухаммед: эта сура Корана преподана им верующим сразу после неприятного казуса с одной из его жен, Айшей, заподозренной в измене, так что еще не успел улечься гнев оскорбленного собственника. Важно, однако, другое: все филиппики Корана против прелюбодеяния должны рассматриваться в свете того несомненного факта, что сам Коран в ряде других текстов узаконивает весьма вольное поведение.
Как и в древних религиях, прелюбодеянием считается сожительство лишь с женой или рабыней, принадлежащими другому. Каждому мусульманину разрешается иметь одновременно четыре законные жены. При этом можно в любое время развестись с любой из них и взять вместо нее новую. Процедура развода предельно проста: надо лишь трижды произнести формулу: «Ты разведена». Этой возможностью широко пользовались многие высокопоставленные мусульмане.
Предусмотрены Кораном и некоторые запреты, относящиеся к пище и питью63. Пищевые запреты распространяются преимущественно на те продукты, которые, и помимо ислама, были непопулярны у арабов, например, на свинину. Вряд ли есть основания усматривать здесь влияние Ветхого завета, ибо, например, конина, запрещенная в употреблении иудеям, исламом приемлется. Очевидно, религия в данном случае возводила в ранг божественного установления именно то, что складывалось в ходе реальной жизни народа. Особо следует сказать о запрещении Кораном вина (5, 92–93). Но вопрос этот довольно неопределенен: неясно, идет ли речь об употреблении лишь пальмового или виноградного вина или вообще опьяняющих напитков. Не исключено, что употребление крепких напитков в целом не возбранялось. Важно, что в истории ислама данная моральная норма всегда оставалась лишь благим пожеланием, как, впрочем, и большинство других религиозных нравственных предписаний.
Ислам унаследовал от иудаизма запрещение изображать живые существа. Но здесь было не простое заимствование, а повторение исторического опыта в аналогичных условиях. Как и иудаизму, исламу пришлось преодолевать политеистические культы, в которых большую роль играло поклонение и плоскостным, и в особенности рельефным изображениям богов-«идолов». Запрещение изготовлять любые изображения живых существ было наиболее радикальной формой борьбы с теми культами, которые предстояло вытеснить вновь возникшей религии. Надо все же отметить, что, как и в случае с запретом вина, исламский поход против изобразительных искусств остался лишь пожеланием, ибо художественные потребности людей оказались сильнее религиозного запрета. Искусство исламских народов оставило образцы высокого художественного мастерства в изображениях животных и человека.
Соответствие или противоречие жизненного поведения мусульманина всем требованиям и предписаниям Корана, по учению Мухаммеда, вознаграждается или, наоборот, наказывается в будущей жизни. Для некоторых умерших предполагалось воздаяние или возмездие в индивидуальном порядке сразу после смерти. Воины, павшие на поле брани за веру, попадали сразу после своей гибели в рай 64; видимо, такой же участи должны были удостаиваться и иные заслуженные и благочестивые мусульмане. С другой стороны, в раннем исламе бытовали представления о том, что расправа с грешниками начинается уже через короткое время после смерти: два специальных ангела-мучителя являются для исполнения своих обязанностей к могиле и воздают покойнику предварительную порцию страданий в возмездие за совершенные им при жизни грехи. Главная же расплата предполагалась после вселенской драмы, связанной с неизбежным светопреставлением.
Эсхатология занимала в раннем исламе одно из центральных мест. Некоторые исследователи даже колеблются в вопросе о том, что было главным в первоначальной исламской проповеди — единственность Аллаха или возвещение грядущего конца света. Очевидно, противопоставлять эти две идеи нет надобности, так как в идеологии раннего ислама они сочетались достаточно органично. Неверие в «последний день» рассматривается в Коране как столь же тяжкий грех, что и неверие в Аллаха и его пророка.
Первоначальная проповедь Мухаммеда повторяла основной мотив призывов и предупреждений Иоанна Крестителя в Новом завете: «…покайтесь, ибо приблизилось царство небесное» (Матф., III, 2). Мекканский период формирования Корана изобилует страшными описаниями неизбежных космических потрясений: «…когда звезды померкнут, и когда небо расколется, и когда горы развеются…» (77, 8—10); «…задрожит земля и горы и станут горы холмом сыпучим!» (73, 14); «…со