ертву на общественный счет.
Он совершил некоторые искупительные священнодействия[78], переданные потом роду Горациев, перекинул через дорогу жердь и, закутав голову юноши, как бы провел его под ярмом. Эта церемония по сей день ежегодно устраивается на общественный счет и именуется «сестрин брус» [79]. На могиле Горации, устроенной на том месте, где она была убита, воздвигнут памятник, состоящей из квадратных плит.
27. Мир с Альбой продолжался недолго. Негодование народа, что судьба государства поручена была трем воинам, поколебало неустойчивый ум диктатора, и так как справедливым его начинаниям не посчастливилось, то он пожелал снова привлечь к себе сердца соотечественников преступными средствами. И вот, как прежде, во время войны, он искал мира, так теперь, во время мира, начал искать войны; но видя, что у его государства больше храбрости, чем силы, он побуждает другие народы начать войну открытую, а для своих, под видом союзников римлян, приберегает роль изменников. Вооруженную борьбу начинают Фидены, римская колония, в союзе с Вейями, обеспечив себе переход альбанцев на их сторону. Когда Фидены открыто отпали, то Тулл, вызвав из Альбы Меттия с войском, двинулся на неприятеля. Перейдя Аниен, он располагается лагерем при слиянии рек. Между этим местом и Фиденами перешло Тибр вейское войско. Они заняли правый фланг строя, расположенный около реки, а на левом, ближе к горам, стали фиденяне. Тулл направляет своих против вейян, а альбанцев помещает против отряда фиденян. У альбанцев было столько же храбрости, сколько и верности. Итак, не дерзая ни оставаться на месте, ни открыто перейти на сторону врага, Меттий понемногу двигается к горам. Затем, считая, что достаточно подвинулся, он вытягивает весь строй и в нерешительности, чтобы оттянуть время, расставляет ряды. План его был – склониться на ту сторону, на которой будет перевес. Близко стоявшие римляне сперва удивлялись, видя, что их фланги за уходом союзников остаются открытыми; затем всадник, пришпорив коня, возвещает царю, что альбанцы уходят. В критическом положении Тулл дает обет учредить двенадцать салиев[80] и построить храм Страху и Ужасу[81]. Выражая порицание всаднику так громко, что враги могли слышать, он приказывает ему вернуться на место: нечего-де бояться; альбанское войско делает обходное движение по его распоряжению, чтобы ударить на открытый тыл фиденян. Вместе с тем он велит всадникам поднять вверх копья; это загородило большей части римской пехоты вид удаляющегося альбанского войска; а те, которые видели, доверяя словам царя, сражались с тем большею храбростью. Страх теперь переходит на неприятелей; они ясно слышали слова царя, и так как бóльшая часть фиденян были римскими колонистами, то понимали по-латыни; так, чтобы не быть отрезанными от города внезапным движением альбанцев с гор, они обращают тыл. Тулл наступает, рассеяв фланг фиденян, с ожесточением бросается на вейян, смятенных чужим страхом. И они не выдержали натиска, но поспешному бегству мешала находившаяся сзади река. Добежав до нее, одни, позорно бросая оружие, в ослеплении кидались в реку, другие, остановившись на берегу и не зная, сражаться или бежать, были смяты римлянами. И никогда до того римляне не сражались с бóльшим ожесточением.
28. Тогда альбанское войско, оставшееся зрителем битвы, выведено было на равнину. Меттий поздравляет Тулла с решительной победой над врагами; Тулл, со своей стороны, приветливо разговаривает с Меттием. Затем, что да послужит ко благу, приказывает альбанцам присоединиться к римскому лагерю; на следующий день приготовляется очистительное жертвоприношение.
С рассветом, когда все было готово, согласно обычаю, царь приказывает созвать оба войска на собрание. Глашатаи, начав с конца лагеря, сперва позвали альбанцев. Эти, заинтересованные делом, бывшим им в новинку, стали ближе всех, чтобы слышать речь римского царя. Римское войско нарочно становится вокруг с оружием; центурионам приказано было немедленно исполнять приказания. Тогда Тулл начинает так: «Римляне! Если когда раньше во время войн вам следовало прежде всего благодарить бессмертных богов, а затем уже свою доблесть, то это было во вчерашнем сражении. Ибо сражались мы не столько с врагом, сколько с изменой и вероломством союзников, а такое сражение и важнее, и опаснее. Не оставайтесь в заблуждении – альбанцы без моего приказания двинулись к горам, не делал я такого распоряжения, а сообразил и притворился, будто они повинуются мне, чтобы вы, пребывая в неведении, что вас покидают, продолжали храбро сражаться, неприятели же, думая, что их обходят, испугались и бросились бежать. И преступление, в котором я обвиняю их, совершено не всеми альбанцами: они последовали за вождем, что сделали бы и вы, если бы я вздумал куда-нибудь направить войско с места битвы. Меттий – тот вождь, который повел их по этому пути, Меттий же устроил эту войну, Меттий – нарушитель договора римлян с альбанцами. Пожалуй, и другой когда-нибудь отважится на такое дело, если я не покажу на нем пример, знаменательный для всех».
Вооруженные центурионы становятся вокруг Меттия, а царь продолжает: «Да послужит это ко благу, счастью и благополучию народа римского, мне и вам, альбанцы, – я решил весь альбанский народ переселить в Рим, плебеям дать право гражданства, старейшин назначить в отцы, сделать один город, одно государство. Как некогда альбанское государство разделилось на два народа, так теперь пусть соединится в один». На эту речь безоружная альбанская молодежь, окруженная вооруженными римлянами, отвечала молчанием, к чему вынуждал их общий страх, хотя желания у них и были различны. Затем Тулл сказал: «Меттий Фуфетий! Если бы ты мог научиться держать свое слово и блюсти договоры, то я живого тебя поучил бы этому; теперь же, так как ты неисправим, то, по крайней мере, научи человеческий род своей казнью считать священным то, что ты осквернил. Итак, подобно тому как недавно ты колебался между фиденянами и римлянами, так растерзано будет теперь на части твое тело». Затем подъехали две четверки и к колесницам был привязан распростертый Меттий; после того настеганные кони были пущены в разные стороны и разнесли на колесницах привязанные к ним члены. Все отвернулись от столь страшного зрелища. Это была первая и последняя казнь у римлян, явившая собою пример забвения законов человечности; в других случаях можно похвалиться, что ни один народ не употреблял более мягких наказаний.
29. Тем временем в Альбу уже посланы были вперед всадники перевести поселение в Рим. Затем отправлены были легионы разорить город. Когда они вступили туда, то не было там шума и смятения, как обыкновенно бывает во взятых городах, когда ломаются ворота, рушатся под ударами тарана стены, или как бывает по взятии крепости, когда крик врагов и бегающие по городу вооруженные люди мечом и огнем приводят все в смешение; напротив – печальное молчание и тихая грусть так поразили всех, что, не помня себя от страха, люди в недоумении спрашивали друг друга, что оставить, что взять с собой, они то стояли у дверей, то бродили по домам, чтобы в последний раз взглянуть на покидаемое. И когда раздался уже крик всадников, приказывавших уходить, когда на краю города послышался треск разрушаемых домов и поднявшаяся с разных сторон пыль точно облаком окутала все, – быстро вынося, что было можно, они начали выходить, покидая и ларов с пенатами[82], и жилища, где они родились и выросли; и уже непрерывная вереница удалявшихся заняла дорогу, взаимное сострадание при виде других вновь вызывало слезы, а порой слышны были жалобные возгласы, преимущественно женщин, когда они проходили мимо священных храмов, занятых вооруженными, и покидали как бы полоненных богов. По выходу альбанцев из города римляне сравняли с землей все общественные и частные здания и в один час предали разрушению то, что сооружалось в течение четырех столетий, которые просуществовала Альба; впрочем, храмы богов, согласно приказанию царя, были пощажены.
30. Между тем Рим с разрушением Альбы усилился: число граждан удвоилось, присоединен был Целийский холм и, чтобы он гуще заселялся, Тулл избрал его местом для дворца и жил там с того времени. Старейшин альбанских он избрал в отцы, чтобы усилить и эту часть государства; тут были Юлий, Сервилий, Квинкций, Геганий, Куриаций, Клелий. Священным местом собраний[83] усиленного им сословия он сделал курию, именовавшуюся до времени наших отцов Гостилиевой[84]. А чтобы с присоединением нового народа усилились все сословия, он набрал из альбанцев десять отрядов всадников[85], из того же источника он пополнил старые легионы и набрал новые.
Опираясь на такие силы, Тулл объявляет войну сабинянам, племени в то время самому могущественному после этрусков по многочисленности войск. С обеих сторон были нанесены обиды и напрасно требуемо удовлетворение: Тулл жаловался, что у храма Феронии[86] во время многолюдного торжища захвачены римские купцы, сабиняне – что еще раньше их граждане бежали в рощу и были приняты в Риме[87]. Такие выставлялись предлоги к войне. Сабиняне, хорошо помня, что Таций переселил в Рим часть их войска и еще недавно Римское государство было усилено присоединением альбанского народа, тоже стали искать союзников. По соседству была Этрурия и ближе всех этрусков – вейяне. Так как там народ вследствие раздражения, оставшегося от войн, особенно легко поддавался соблазну нарушить договор, то оттуда они и привлекали добровольцев, а некоторых бродяг из неимущей черни приманивала и плата; от лица же государства они не получили поддержки, и вейяне остались верны заключенному с Ромулом перемирию; верность других народов не представляется столь удивительной. Во время напряженных приготовлений обеих сторон к войне, когда выяснилось, что все дело зависит от того, кто первый нападет, Тулл предупреждает врагов и переходит в Сабинскую область. У Злого леса произошла ожесточенная битва, в которой римляне получили перевес частью благодаря силе пехоты, но особенно благодаря недавнему увеличению конницы. Ряды сабинян были приведены в замешательство внезапным нападением конницы, а затем уже они не могли ни устоять в битве, ни беспрепятственно бежать, не терпя большого урона.