не раз подвергал побоям вторую жену за ее жестокое обращение с Никитой; но так как он по своим делам подолгу отлучался из дому, то она в это время вымещала свою злобу на пасынке. Не раз от ее козней самая жизнь его в детстве подвергалась опасности; но его спасали провидение и любовь бабушки.
Отец отдал мальчика учиться грамоте. Владея чрезвычайными способностями, Никита скоро научился чтению и письму; но по возвращении в родительский дом стал было забывать грамоту. Тогда, захватив у отца несколько денег, он тайком ушел в нижегородский Печерский монастырь, внес за себя вклад и вступил в число послушников. Тут он оказал большое усердие к церковной службе и чтению Священного Писания. Узнав о месте пребывания Никиты, отец едва упросил его воротиться домой для того, чтобы закрыть глаза ему, то есть отцу, и бабушке. После их кончины родные уговорили Никиту вступить в брак и заняться хозяйством. Вскоре его, как человека грамотного, крестьяне одного соседнего села пригласили быть в их церкви псаломщиком, а потом и священником. Отсюда Никите удалось переместиться в Москву. Но и здесь он пробыл недолго. Беспокойный нрав и жажда аскетических подвигов влекли его в пустыню, к подражанию тем угодникам, жития которых возбуждали его благочестие и настраивали его воображение. Потеряв всех детей, Никита после десятилетнего супружества уговорил жену поступить в один из московских монастырей, а сам ушел на далекий север и поселился в уединенном Анзерском скиту, который состоял из нескольких келий, разбросанных на острове Онежской губы, и отличался строгим монашеским уставом. Здесь он постригся в иноческий сан с именем Никон и, казалось бы, вполне мог удовлетворять своему стремлению к уединенной подвижнической жизни, посвященной молитве и борьбе с плотью, посреди дикой суровой природы севера. Однако и тут недолговременно было его пребывание. Вместе с настоятелем скита он побывал в Москве за сбором денег на сооружение каменной скитской церкви. Но когда настоятель стал отлагать построение и собранные деньги лежали без употребления, Никон предложил отдать их на хранение в Соловецкий монастырь, ссылаясь на опасности от разбойников. Его советы и упреки не понравились настоятелю. Происшедшие отсюда столкновения побудили Никона покинуть Анзерский скит. Он отправился в Кожеезерскую пустынь; причем едва не погиб от морской бури. Его лодку прибило к одному островку (Кию); тут он водрузил крест в память своего спасения и дал обет построить на этом месте церковь или монастырь, если получит к тому возможность.
В Кожеезерской обители (на озере Кожо, Каргопольского уезда) с трудом приняли Никона, так как вместо вклада он мог предложить только две бывшие у него богослужебные книги. Общежительный устав этой обители не пришелся по вкусу новому иеромонаху; он отпросился у игумена и братии на близлежащий островок, где устроил себе особую келью, по образцу Анзерского скита, предавался уединению и питался рыбной ловлей. Когда же в Кожеезерской пустыни скончался игумен, братия на его место выбрала Никона, приобретшего ее уважение своей строгой жизнью и знанием Священного Писания. Снабженный заручным челобитьем братии, Никон поехал в Новгород Великий, где митрополит Афоний поставил его в игумены. В этом сане Никон впервые мог проявить свои властительские наклонности и домостроительные способности, в то же время подавая братии пример трудов, богослужебных и хозяйственных. Но бедный монастырь, расположенный в глухом краю, очевидно, не удовлетворял своего нового игумена, и он пробыл здесь не более трех лет. Его влекло в столицу, где у него уже были некоторые связи и знакомства и где представлялась возможность сделаться известным при самом царском дворе. По каким-то делам или нуждам своего монастыря Никон отправился в Москву. Жизнеописатель не сообщает нам, при каком именно посредстве он получил доступ к нововоцарившемуся Алексею Михайловичу. Начитанный в божественных книгах, обладавший внушительным даром слова, звучным, вкрадчивым голосом и видной наружностью, кожеезерский игумен по всем признакам произвел большое впечатление на юного, благочестивого и книголюбивого государя и очень понравился ему своей душеспасительной беседой. Особую силу и приятность этой беседе придавала способность Никона подкреплять свои слова удачными примерами из священной истории или изречениями из Писания, которыми он обильно украшал свою речь благодаря превосходной памяти. Алексей Михайлович пожелал иметь сего игумена поближе к себе, и, по его соизволению, патриарх Иосиф посвятил Никона в архимандриты московского Новоспасского монастыря, часто посещаемого царем; ибо здесь, как известно, находилась семейная усыпальница бояр Романовых.
На сем новом месте Никон получил возможность широко развернуть свои таланты и свою энергию. Он деятельно занялся благоустроением и украшением своего столичного монастыря; ввел в нем более строгое исполнение монашеских правил и церковного благочиния и выхлопотал утверждение за ним некоторых вотчин. А главное, он сумел возбудить большое к себе расположение в добром чувствительном сердце государя. По царскому приказу он каждую пятницу приезжал к утрене в дворцовый храм; а после нее царь наслаждался его беседой. Пользуясь сим расположением, Никон начал ходатайствовать за несчастных вдов и сирот, вообще за слабых, притесняемых сильными, за обиженных неправедными судьями. Царь благосклонно относился к его ходатайству и даже назначил ему день для представления челобитных, по которым давал милостивые решения. Разумеется, по Москве скоро распространилась слава Новоспасского архимандрита как усердного заступника бедных и сирых, и они стекались к нему отовсюду. В этом сане Никон принимал участие в заседаниях Великой земской думы 1648–1649 годов. Вскоре потом новгородский митрополит Афоний за старостью лет и болезнями покинул свою кафедру и удалился на покой в Спасский Хутынский монастырь. По царскому соизволению, патриарх Иосиф торжественно в Успенском соборе рукоположил на Новгородскую митрополию Никона 9 марта 1649 года. В сем рукоположении вместе с освященным собором сослужил Иосифу пребывавший тогда в Москве иерусалимский патриарх Паисий, который дал новопоставленному митрополиту грамоту на право носить мантию с червлеными источниками.
Заняв место в ряду важнейших иерархов Русской церкви, Никон еще в больших размерах продолжал свои труды благотворения и церковного благоустройства. В Новгородском краю случился голод, и митрополит отвел у себя при архиерейском доме особую странноприимную палату, в которой ежедневно кормили нищих и убогих, а раз в неделю раздавали денежную милостыню из архиерейской казны. Кроме того, митрополит устраивал для сирот и бедных богодельни, на которые испрашивал вспомоществование у государя. Сам посещал темницы; причем не ограничивался подачей милостыни заключенным, но и рассматривал их вины и нередко возвращал свободу неправедно осужденным, так как государь поручил ему надзирать за гражданским управлением и правосудием в его митрополии. Алексей Михайлович успел так привязаться к Никону, что скучал по нему, поддерживал с ним оживленную переписку и требовал, чтобы он каждую зиму приезжал в Москву для доклада о нуждах своей епархии, а главное, для личной с ним беседы и богослужения. В то время для русских иерархов никто более Никона не обладал даром и умением устроять церковное благолепие и благочиние. Митрополит заботился о внешнем украшении церквей, благообразии и приличном одеянии клира, о чинном и благоговейном служении; завел в Новгородской Софии греческое и киевское пение, выбирал хорошие голоса для архиерейского хора и усердно наблюдал за его обучением. Скоро его певчие стали славиться не только в Новгороде, но и в Москве. И когда он приезжал с ними в столицу, то царь в праздники поручал ему отправлять церковную службу в своих придворных храмах. Сравнивая его благолепное служение с существовавшим в столичных церквах нестроением и разногласием в чтении и пении, государь, с благословения своего духовника Стефана Вонифатьева, начал требовать от московского духовенства изменения церковных порядков по образцу новгородскому; но встретил немалое прекословие со стороны патриарха Иосифа, не желавшего вводить никаких перемен.
При таких обстоятельствах застигло Никона народное возмущение на его митрополичьей кафедре.
Хотя мятежные движения 1648 года в Москве и некоторых других городах затихли, однако возбужденное ими брожение все еще продолжалось. В старых вечевых городах, Новгороде и Пскове, это брожение было, очевидно, сильнее, чем где-либо, и при первом же поводе перешло в открытый мятеж. Он начался с Пскова.
Из русских областей, уступленных Швеции по Столбовскому договору, многие православные жители, питая нелюбовь к иноверному правительству, убегали в русские пределы. Вопреки договору и требованиям шведов, московское правительство не выдавало беглецов. Чтобы прекратить возникшие отсюда неудовольствия, решено было выкупить их у правительства королевы Христины; по обоюдному соглашению, Москва обязалась уплатить известную сумму (190 000 руб.), частью деньгами, частью хлебом. Между прочим из царских житниц в Пскове велено было отпустить 11 000 четвертей хлеба. Закупка и сбор этого хлеба поручены были гостю Федору Емельянову. Последний не преминул, ради собственной наживы, злоупотребить данным ему поручением; под предлогом отсылки всего хлеба шведам он стеснил хлебную торговлю в городе, заставляя покупать только у него, и притом по возвышенной цене. Угрожавшая дороговизна не замедлила возбудить псковичей и против шведов, и против московских чиновников; начались сборища и зловещие толки по кабакам. В конце февраля 1650 года на Масленице народ заявил архиепископу Макарию и воеводе Собакину требование, чтобы не отпускать в Швецию хлеба, который был сложен в Псковском кремле. Вдруг приходит известие, что из Москвы едет немец с казной. То был шведский агент Нумменс, который действительно вез с собой 20 000 рублей, уплаченных ему в Москве в счет выкупной суммы. Сопровождаемый московским приставом, он пробирался по загородью на Завеличье к немецкому гостиному двору. Народная толпа бросилась из города, схватила Нумменса, избила его, отняла у него казну, бумаги и заключила его на подворье Снетогорского монастыря, приставив стражу. На том же подворье запечатали и отнятую казну. Потом толпа с оружием, с криками при звоне набата пошла на двор к Федору Емельянову; но он успел скрыться; жена его выдала государеву грамоту об отпуске хлеба. Так как в грамоте был наказ не разглашать о ней никому, то буяны или гилевщики зашумели, что это грамота тайная, неведомая государю. На площадь прискакал воевода окольничий Н.С. Собакин, но тщетно пытался успокоить толпу; потом явился архиепископ Макарий с духовенством и иконой Святой Троицы и уговаривал исполнить государеву грамоту. Толпа кричала, что не позволит немцам вывозить хлеб из кремля до подлинного государева указа. На площади положили один на другой два больших пивоваренных чана, на которых поставили несчастного Нумменса, чтобы его видел весь народ; допрашивали с кнутьями в руках, издевались над ним. Как и в Смутное время, главной опорой псковского мятежа выступили стрелецкие приказы, с которыми соединились казаки, просты