румынского языка (II–VIII вв.)(Кориолан Хорациу Опряну)
Bellum Dacicum[13] императора Траяна
Дакийское царство и Римская империя в эпоху Флавиев. Первые контакты между жившими к северу от Дуная дако-гетами и Римом носили торговый характер и датируются II–I вв. до н. э., когда римская политика в отношении Нижнего Подунавья еще не вполне определилась.
В 11 г. до н. э. Август основал провинцию Паннония. Уже в этот период даки серьезно угрожали безопасности римских владений. Трудность в установлении с даками мирных отношений типа amicitia[14] вынудила Римскую империю принять решение о создании некоей буферной зоны между Паннонией и даками. С этой целью равнину между Дунаем и Тисой заселили сарматами-язигами. Вторжения даков опасались и в придунайских областях будущей провинции Мёзия. Так возникла идея политики «безопасного пространства», которую римляне проводили на северном берегу Нижнего Дуная в I в. н. э. Первый важный шаг в этом направлении сделал Элий Кат, переселив в области к югу от Дуная 50 тыс. гетов. В годы правления Тиберия, когда была образована провинция Мёзия, в Нижнем Подунавье стоял всего лишь один легион.
При Нероне «безопасное пространство» к северу от Дуная укрепили, а Плавтий Сильван Элиан, возможно, даже расширил его, /38/ переселив в Мёзию еще 100 тыс. «задунайцев». За этим переселением последовало размещение на Дунае – к востоку от Новы – других гарнизонов.
Политика «безопасного пространства» и переселения жителей на южный берег Дуная еще со времен Августа осуществлялась параллельно с заключением дипломатических соглашений с разными дако-гетскими династиями. Такие отношения развивались на фоне политической ситуации, сложившейся в Дакии после распада царства Буребисты. При Августе в Буридаве (Окница), возможно, правил местный царь, обозначенный в одной надписи титулом basileus. Наличие римского импорта, в особенности вооружения и предметов военного римского снаряжения, датированных I в. н. э., подтверждает гипотезу о существовании amicitia между Римской империей и политическим центром в Буридаве. Для времени правления Августа мы имеем также подтверждение о поддержании римлянами amicitia с гетским царем Ролом.
Эта политика имела успех вплоть до года «четырех императоров».[15] В это время в Мёзию, ослабленную выводом войск для участия в Гражданской войне в Италии, вторглись роксоланы. Гето-даки также не преминули воспользоваться ситуацией. Они атаковали римские военные лагеря и завладели землями по обоим берегам Дуная. Стало ясно, что система, созданная Августом, себя изжила.
События на Дунае в 68–69 гг. н. э. вынудили императоров из династии Флавиев изменить политику на дунайской границе. Первым ее начал осуществлять Веспасиан. В размещении римских легионов произошли значительные перемены, и постепенно были заложены основы новой стратегической концепции. Оккупационная армия из провинции была выведена к границе. Тогда же была образована и Classis Flavia Moesica[16] дунайская флотилия.
Несмотря на эти изменения, результатом которых стало установление более четкой демаркационной линии по Дунаю между Мёзией и варварскими территориями, от политики «безопасного пространства» на северном берегу реки полностью отказываться /39/ не собирались. Провал римской дипломатии в отношении дакийского государства со всей очевидностью обозначился в 85 г., когда даки совершили нападение на Мёзию. Его опустошительные последствия показали неэффективность политики «безопасного пространства».
Начиная с правления Домициана ситуация радикально меняется. Первым шагом к преобразованиям стал раздел мёзийского «фронта» на два сектора – провинции Верхняя и Нижняя Мёзии. Важнейшими событиями последующих лет явились две экспедиции Корнелия Фуска и Теттия Юлиана, предпринятые против Дакийского царства Децебала в Трансильвании. Несмотря на разный масштаб и характер, результаты этих походов показали, как трудно будет завоевать Дакийское царство и превратить его впоследствии в римскую провинцию. В общем контексте политической и военной ситуации в Среднем Подунавье самым рациональным и быстрым решением для Римской империи стало бы превращение побежденного Децебала в дружественного царя (rex amicus). Это было вполне естественным, особенно если принять во внимание, что врагом Римской империи на севере выступал не племенной союз, а государство, сравнимое с такими царствами, как Македонское и Понтийское, а Децебал проявил себя не менее талантливым военачальником, чем Филипп V и даже Митридат. Договор, заключенный в 89 г. н. э. между Римской империей и Дакийским царством, переводил Децебала в категорию rex amicus populi Romani.[17] По всей видимости, с ним поступили так же, как с армянским царем Тиридатом{1} во времена Нерона. Из рассказов Диона Кассия можно сделать вывод, что по отношению к дакийскому правителю римляне{2} действовали по всем правилам, прибегнув к appelatio,[18] и полностью соблюли все официальные формальности.
Expeditio I. «Traianus de Dacis triumphavit».[19] Причины, приведшие к возникновению конфликта между зависимым Дакийским царством и Траяном, недостаточно хорошо отражены в повествовательных источниках. В них можно обнаружить туманные упоминания о возрастании мощи даков и «постыдном, позорном» до- /40/ говоре, заключенном Домицианом.{3} Современные историки выдвинули свои предположения о возможных причинах. К ним могут быть отнесены и богатства недр Дакийского царства, и экономический кризис в Италии, и желание Траяна добиться славы Александра Македонского. Позднее среди основных политических и военных мотивов стали выделять угрозу создания широкой антиримской коалиции варваров во главе с Децебалом, а также мнение Траяна, согласно которому, благодаря поддержке Римом своих политических «друзей», мощь Дакийского царства стала превосходить допустимые для зависимой страны пределы.
Сохранились свидетельства о двух войнах Траяна с даками. Основными историческими источниками, по которым можно восстановить события, считаются колонна Траяна в Риме и фрагменты сочинения Диона Кассия. На рельефах колонны обе войны представлены по-разному. Изображение первого конфликта начинается с воспроизведения десяти сцен, рассказывающих непосредственно о военной кампании. Вторая война отражена по-другому. В первых девяти сценах воссоздается путешествие по морю из Италии, которое является как бы введением в войну. К этому добавляется рассказ Аммиана Марцеллина{4} о двух клятвах Траяна: «sic in provincia- rum speciem redactam videam Daciam» и «sic pontibus Histrum superem».[20] Это главные цели императора, провозглашенные в период между войнами. К доказательствам о непосредственной связи двух войн добавляется сцена на колонне, изображающая два трофея и богиню Викторию. Все это побудило итальянского историка Санто Мадзарино высказать мысль, что следует говорить о единой дакийской войне, подразделенной на expeditio Dacica prima,[21] удостоверенную эпиграфически надписью Луция Минуция Наталия,{5} и о secundo expeditione,[22] о которой сообщает надпись Гая Цецелия Марциала {6} в Коринфе.
Предположительно, первая экспедиция началась в мае-июне 101 г. н. э., если учитывать, что Траян покинул Рим 25 марта.{7} Римская армия во главе с самим Траяном перешла через Дунай в Верхней Мёзии и начала продвижение по Банату, вероятно, /41/ по тому же маршруту, которым следовал Теттий Юлиан в 88 г. н. э., в направлении резиденции дакийских царей на юго-западе Трансильвании. В то же время Маний Либерий Максим, наместник Нижней Мёзии, двигался на север вместе со своей армией по долине реки Алут (Олт). Его основной целью, судя по всему, был политический центр гетов в Буридаве, о чем свидетельствуют найденные там фрагменты черепицы с клеймами Первого Италийского и Пятого Македонского легионов.{8} Так началась первая военная кампания.
Прибыв на юго-восток Трансильвании после победы в битве при Тапах, император добрался до низменности Хацег и продолжил путь к царской резиденции в горах Себеша. Трудно поверить, что Траян готовился начать самую тяжелую часть кампании – осаду горных крепостей даков – в преддверии наступления дождливого и холодного времени года. По всей вероятности, он подготовил зимние лагеря и запасся провизией, а последний бросок решил совершить следующей весной. Единственным объяснением рискованного поступка Децебала, оставившего свою резиденцию в горах, чтобы, перейдя через Карпаты и Дунай, атаковать Нижнюю Мёзию, служит то, что в этот момент царская столица Сармизегетуза не подвергалась опасности. Эта вылазка знаменует начало второй кампании. Траян был вынужден покинуть горы Юго-Западной Трансильвании и вместе с армией поспешить для оказания поддержки римским военным лагерям и городам Нижней Мёзии. Атака даков сочеталась с нападением их союзников с востока, с территории нынешней Молдовы. Это была смешанная коалиция варварских племен, самыми грозными из которых были роксоланские панцирные конники. Понеся большие потери, Траян разбил варварскую коалицию в ходе решающих битв под Никополем и крепостью Трофей Траяна (Адамклисси). На месте последней в 109 г. воздвигли памятник в честь победы и алтарь в память о 3 тыс. римских солдат, павших на поле боя.
Весной 102 г. началась третья кампания. В то время? как Траян возвращался на юго-восток Трансильвании для подготовки решающего штурма политического центра даков, армия Нижней Мёзии вторглась на территорию, населенную варварами, преследуя восточных союзников Децебала. Дион Кассий{9} приводит интересный эпизод: Маний Либерий Максим взял в плен сестру Децебала и одновременно захватил мощную крепость. Отчаяние Децебала, /42/ получившего дурную весть, можно объяснить лишь тем, что он терял важного союзника на востоке (Молдова), дружба с которым была подкреплена, по всей вероятности, политическим брачным союзом тамошнего правителя с сестрой царя даков. Такая гипотеза основывается на упоминании о браке между благородной дакийской девицей Зией и правителем костобоков Пиепором.{10} Это известие исходит из Италии, где «царица» костобоков и два ее внука, вероятно, находились в качестве obsides, т. е. политических заложников. А поскольку костобоки жили на севере Молдовы, нельзя исключить, что этот эпизод связан именно с завоеванием их главного центра.
Продолжая военные действия, армия Нижней Мёзии заняла равнину Мунтении и перешла через горы на юго-востоке Трансильвании. Операция проводилась с целью установления контроля над основными путями, ведущими через горы из Трансильвании к Дунаю. На местах самых важных переправ и перевалов возводились мощные каменные военные лагеря, как, например, в Хогизе и Брецку в долине Олта в Трансильвании и Верхней Дражне, Рукэре и Тыргшоре в Южных Карпатах в Мунтении. Об этом говорят найденные в этих укреплениях фрагменты черепицы с клеймами легионов Нижней Мёзии. Восточная часть Олтении, Мунтения, юг Молдовы и юго-восточная часть Трансильвании в 102 г. становятся территориями, расположенными intra provin- ciam[23] (Нижняя Мёзия). Это вытекает из текста так называемого папируса Ханта, в котором упоминаются римские гарнизоны Буридавы и Пироборидавы и уточняется, что они располагаются intra provinciam.
Между тем на главном направлении в Юго-Западной Трансильвании римская армия под командованием Траяна захватила укрепленные высоты на подступах к Сармизегетузе. Дион Кассий рассказывает, что после того, как Децебал потерял всякую надежду остановить наступление Траяна, он, чтобы не потерять трон, согласился на все условия римлян и начал мирные переговоры. В конце концов, дакийский царь предстал перед Траяном, отбросив оружие, преклонил колена и, исполнив требуемый церемониал, признал себя побежденным. Если бы Траян хотел уничтожить Дакийское царство в 102 г., он бы уже тогда мог взять в плен или убить Децебала. На рельефах колонны Траяна изображено, как Децебал выражает готовность к повиновению неподалеку от рим- /43/ ского лагеря, где, по всей вероятности, располагался штаб Траяна. Это место должно было находиться недалеко от Сармизегетузы. Из близлежащих населенных пунктов, где археологи находят следы присутствия римлян, наиболее значительным является место, носящее название Суб-Кунуне. Здесь обнаружен клад из 500 римских серебряных монет, последние из которых относятся к периоду правления Траяна до присвоения ему титула Дакийский (т. е. до 102 г.), а также найдены стены из камня, скрепленные раствором, римская черепица и кирпичи. Большой интерес представляют и две надписи. Одна сделана в 156–157 гг.{11} от имени наместника Верхней Дакии Марка Стация Приска и посвящена Виктории-Августе, а другую наместник-консул трех Дакий Луций Эмилий Кар в 175 г. поставил в честь Аполлона-Августа.{12} Эти люди жили много позже гибели Сармизегетузы и последнего дакийского правителя. Единственным объяснением следов римского присутствия в тех местах и появления упомянутых надписей служит алтарь, поставленный Траяном после поражения и капитуляции Децебала в 102 г. Эту версию подтверждают и письменные источники, упоминающие о сооружении Траяном во время первой войны алтаря, на котором он приказал совершать ежегодные жертвоприношения.{13} В румынской историографии гипотетическим местом расположения алтаря считаются Тапы. Этот населенный пункт предположительно находился у горного перевала, ведшего из Баната в Трансильванию, – у Железных Ворот рядом с Карансебешем. Однако на этом месте не найдено следов поселений римской эпохи. Алтарь и святилище в честь богини Виктории, возведенные в 102 г., следует искать ближе к царской Сармизегетузе. Скорее всего, в местечке Суб-Кунуне, расположенном всего в нескольких километрах от нее. Впрочем, Дион Кассий мог говорить и о другом алтаре.
О победе над даками упоминается и в Fasti Ostienses.[24] Отмечается, что Траян «de Dacia triumphavit».[25] Он отпраздновал в Риме триумф и принял титул Дакийский в конце 102 г., после 10 декабря.
Дакийское царство и захват римлянами территорий на северном берегу Дуная в 102–105 гг. н. э. К завоеванным римлянами в 102 г. территориям Дакийского царства относятся Банат, юго- /44/ запад Трансильвании, в том числе горный укрепленный регион в окрестностях царской Сармизегетузы, и запад Олтении. Восток Олтении, Мунтения, юг Молдовы и крайний юго-восток Трансильвании, не входившие в пределы Дакийского царства, отошли под управление наместника Нижней Мёзии. Территории между Дунаем и средним течением Муреша, завоеванные самим императором, также оставались занятыми римлянами. Точные сведения об их административно-территориальном устройстве между 102 и 105 гг. (был ли это военный округ, провинция в стадии образования или новая территория Верхней Мёзии) отсутствуют. Известно только, что Траян назначил командующим оккупационными войсками Лонгина, vir consularis[26] (о котором упоминает Дион Кассий). Он идентифицируется в просопографии империи как Cn. Pinarius Aemilius Cicatricula Pompeius Longinus, т. е. Гней Пинарий Эмилий Цикатрикула Помпей Лонгин, бывший наместник провинций Верхняя Мёзия и Паннония. По своему статусу он должен был иметь под командованием, по крайней мере, два легиона, т. е. обычную для провинции армию. Возможно, провинция еще находилась в стадии образования. Граница региона, включавшего большую часть Южных Карпат, на севере проходила по реке Муреш и трансильванскому участку Олта. Эти естественные рубежи являлись одновременно южными пределами нового царства Децебала. Таким образом, Траян достиг основной цели экспедиции 101–102 гг. Центр управления в Сармизегетузе и каменные укрепления в горах Юго-Западной Трансильвании, т. е. ядро дакийского государства, были разрушены и перешли под контроль римских войск. Отныне под властью Децебала находилось зависимое Дакийское царство, территория которого значительно уменьшилась.
Это Дакийское царство охватывало Центральную и Северо-Западную Трансильванию. Оно не имело достаточных военных сил. Новая стратегическая ситуация в Северном Подунавье и позиции, занятые римской армией, не позволяли Децебалу добиться сплочения северодунайских варваров вокруг своего царства и угрожать с их помощью римскому порядку на южном берегу Дуная, как то было раньше. Самым важным в римской политике по отношению к варварскому миру в эпоху принципата было поддержание его политической и военной стабильности, а также создание в нем таких властных структур, которые при необхо- /45/ димости можно было бы использовать в борьбе против других враждебных варварских племен, осмелившихся угрожать Римской империи. Именно этим объясняется сохранение за Децебалом царского титула. Он был опытным военачальником и пользовался большим уважением среди варваров. Такие его качества были чрезвычайно полезны для империи и отвечали римским интересам.
Новый статус Дакийского царства был закреплен в договоре, который мог считаться заключением как мира, так и перемирия. По его условиям, Децебал обязывался сдать оружие, осадные машины и военных мастеров, выдать римских перебежчиков, срыть крепости, очистить захваченные римлянами территории, считать своими друзьями и врагами тех же лиц, что и римляне, т. е. отказаться от проведения собственной внешней политики.{14} Согласно терминологии римского права капитуляция Децебала определялась как deditio in fidem.[27] Он становился socius Imperii.[28] Конкретной формой реализации этого перехода являлся foedus,[29] посредством которого Децебал становился дружественным царем и союзником империи (rex amicus et socius Imperii).
Особый интерес вызывает условие мирного договора, обязывающее Децебала и его двор очистить захваченные римлянами территории. Это означало: дакийский царь должен был покинуть свою царскую резиденцию в Сармизегетузе, что входило в противоречие с логикой. Царство, которым он правил, с этого момента находилось далеко от бывшей царской резиденции. В уже цитированном пассаже Дион Кассий говорит, что в 102 г. н. э. Траян оставил в Сармизегетузе некий «stratopedon». Эта книжная информация получила недавно блестящее эпиграфическое подтверждение. В стенах так называемой «крепости» Дяле-Грэдиште в Грэдиште-Мунчелулуй (место, гипотетически отождествляемое с Сармизегетузой дакийских царей) обнаружены блоки со строительными надписями с указанием названий строивших ее легионов: IV Flavia Felix (Четвертый Счастливый Флавиев), II Adiutrix (Второй Вспомогательный) и VI Ferrata (Шестой Железный). Очевидно, что эти блоки принадлежали римскому лагерю, а не дакийской крепости. Стены были возведены характерным для легионов /46/ образом в виде opus quadratum.[30] Это именно тот самый stratopedon – термин, многократно употреблявшийся Дионом Кассием для обозначения римского лагеря. С этого момента Сармизегетуза оказалась на римской территории. Смысл строительства такого лагеря полностью соответствовал римской традиции захвата центров управления побежденных племен. Таким образом, Децебал был вынужден искать для себя другую резиденцию на свободных территориях в Центральной Трансильвании. На севере от Муреша единственной каменной крепостью, расположенной в стратегически удачном месте и одновременно являвшейся торговым и промышленным центром, была Пятра-Крайви, стоявшая на скалистой вершине горы на высоте 1083 м. Децебал мог выбрать ее в качестве новой резиденции, руководствуясь именно такими соображениями.
Expeditio II. «Universa Dacia devicta est».[31] Децебал, будучи яркой и незаурядной личностью, не мог легко смириться со своим новым статусом. Римляне обвинили его в несоблюдении положений мирного договора. Отрывочные данные позволяют лишь предполагать, что произошло в реальности. Вероятно, эти обвинения и послужили главной причиной начала новой войны. Не исключено, что Траяну, главной целью которого являлся окончательный захват Дакийского царства и превращение его в римскую провинцию, было выгодно именно перемирие, а не прочный мир. Сенат во второй раз объявил Децебала врагом римского народа. Четвертого июня 105 г. Траян морским путем отправился из Италии в Мёзию, что отмечено в «Хронике Остии».{15}
Поход начался летом 105 г. Децебал попытался вступить в переговоры с Траяном.{16} Он заманил Гнея Помпея Лонгина, командующего римскими войсками к северу от Дуная, в западню и захватил его в плен. Учитывая выгоды своего положения, Децебал потребовал у Траяна вернуться к статус-кво, существовавшему до первого похода: возвратить ему территории до Дуная и возместить ущерб, нанесенный войной. В этом случае он обещал освободить Лонгина. Траян отверг его предложения и потребовал, чтобы Децебал сдался и сложил оружие. Лонгин покончил с собой; поход римлян продолжался. Его основной целью было пленение Децеба- /47/ ла и захват его резиденции, полная ликвидация Дакийского царства и создание на его обломках римской провинции. В 105–106 гг. военные операции римской армии сосредоточились в Трансильвании, к северу от Муреша.
Весть о новых успехах императора достигла Кирены после 30 июля 106 г. Вероятно, речь шла о падении царской столицы. Мы уже объясняли, что ею не могла быть старая дакийская Сармизегетуза. Считается, что на рельефах колонны Траяна представлена последняя большая осада Сармизегетузы во время второй экспедиции. Известный толкователь рельефов колонны К. Цихориус заметил, однако, что в этой сцене изображается крепость, расположенная на труднодоступном скалистом плато, а это не соответствует топографии Сармизегетузы. На таком основании Цихориус выдвинул идею о существовании второй царской столицы. Стены осажденной крепости отличаются от других изображений Сармизегетузы на колонне. Они больше походят на обнаруженные при раскопках в крепости Пятра-Крайви, чем на стены старой столицы даков, не говоря о топографическом несоответствии.
Упоминание о провинции Дакия появляется уже 11 августа 106 г. Предположительно, территория между Пятра-Крайви и северной частью Дакийского царства была захвачена в течение месяца. И это еще один аргумент в пользу того, что новая царская резиденция располагалась к северу от Сармизегетузы. Упомянутая надпись в Коринфе уточняет, как завершилась вторая экспедиция против Дакийского царства: «secunda expeditione qua universa Dacia devicta est».[32] После падения столицы Децебал, преследуемый вспомогательными отрядами римской конницы, пытался спастись бегством. Знаменитая надпись в Филиппах (Греция) рассказывает о Тиберии Клавдии Максиме, который возглавлял отряд римлян и стал свидетелем самоубийства Децебала. Именно он принес Траяну голову дакийского царя. Надпись указывает место, где это произошло: «Ranisstoro». Это было переведено как «в Ранистор», т. е. туда, где якобы находился штаб Траяна на последнем этапе войны. По правилам латинской грамматики, однако, следует переводить, скорее, как «из Ранистора», что станет указанием на место самоубийства Децебала. Как бы то ни было, это место было гипотетически идентифицировано с местностью к северу от Му- /48/ реша, то ли в Апуле (М. П. Шпайдель), то ли в Пятра-Крайви (Дж. Беннетт). К сожалению, трудно установить дату самоубийства Децебала: покончил ли он с собой до образования провинции Дакия или уже после. Некоторые историки (Ф. Леппер и С. С. Фрер) предполагают, что это могло случиться между 2 и 20 декабря 106 г.
Образование провинции Дакия
Траянова Дакия. В военном дипломе, найденном в Поролиссе и датируемом 11 августа 106 г. (но изданном только в 110 г.), впервые упоминается провинция Дакия.{17} На легенде одной из монет 110 г. можно прочесть: «Dacia Augusti Provincia».[33]{18} Территория провинции Дакия охватывала большую часть бывшего Дакийского царства, т. е. Банат, значительную часть Трансильвании и запад Олтении. Это дает представление о том, насколько обширным было царство Децебала. Когда римляне преобразовывали царства варваров в римские провинции – вне зависимости от способа их присоединения, – они очерчивали границы провинций в пределах прежних царств. Для примера возьмем царство Аминтаса в Малой Азии. Оно было преобразовано в провинцию Галатия в соответствии с kleronomia,[34] но осталось в тех же границах.{19} Дакийское царство присоединили военным путем, но сам принцип остался незыблемым.
Траянова Дакия была единой провинцией, на территории которой дислоцировались три легиона. Поэтому управлял ею наместник в ранге legatus Augusti pro praetore,[35] резиденция которого находилась, вероятнее всего, в Апуле. Первым наместником был назначен Юлий Сабин, занесенный в самый старый военный диплом провинции от 14 октября 109 г., найденный в Рановаке (Сербия).{20} Он сражался под командованием Лонгина в начале второй дакийской войны, а став наместником новой провинции, оставался на этом посту, по меньшей мере, до 107 г., когда император отбыл из Дакии. Другие историки считают, что, возможно, он сохранял свою /49/ должность до 109 г. После отъезда Юлия Сабина управлять Дакией был назначен Децим Теренций Скавриан,{21} долгое время считавшийся ее первым наместником. Новый военный диплом, однако, показывает, что он правил Дакией позднее, в 108/109–111/112 гг. За ним последовали Гай Авидий Нигрин{22} и Гай Юлий Квадрат Басc.{23} Должность консула-наместника Дакии в эпоху Траяна, как и должность губернатора Сирии или Британии, представляла собой вершину военной карьеры любого консула.
Траянова Дакия и северодунайские территории Нижней Мёзии имели стратегическое значение для разделения варварских племен на левом берегу Дуная (от Аквинка до устья реки), препятствуя угрозе создания широкого антиримского «фронта» в дунайском регионе.
Daciae tres.[36] Первому испытанию созданная Траяном провинция Дакия подверглась в конце его правления. Вследствие сложившейся военной и политической обстановки в Римской империи разразился настоящий кризис, серьезно угрожавший римскому владычеству на широком пространстве от среднего течения Дуная до Северного Причерноморья.
В 116–117 гг., когда экспедиционный корпус армии Дакии отправился на войну с парфянами, в провинцию из долины Тисы вторглись соседние варварские племена язигов и потребовали отдать им западные территории. Летом 117 г. Траяном для управления Дакией был направлен с Востока vir militaris,[37] военачальник Гай Юлий Квадрат Басc. Девятого августа 117 г., когда Басc продолжал сражаться с язигами, Траян умер в Киликии. Новый император Адриан, проведя зиму в Никомедии, весной 118 г., встревоженный «заговором четырех», вернулся в Рим. Гибель Басса в боях за Дакию сильно осложнила обстановку как в самой Дакии, так и во всем дунайском регионе. Возможно, этой ситуацией попытались воспользоваться роксоланы, обитавшие севернее устья Дуная. Впрочем, достоверных сведений об их вторжении в Нижнюю Мёзию нет. Точно известно, однако, что роксоланы пожаловались на уменьшение субсидий, которые они получали еще со времен Траяна.{24} Вероятно, именно из-за этих событий Адриан направился, прежде всего, на Дунай, в провинцию Нижняя Мёзия. Здесь он /50/-/51/ провел переговоры с царем роксоланов, возможно Элием Распараганом,{25} изменив его статус на статус «дружественного царя». Для восстановления мирной обстановки в провинции Адриан назначил наместником ad tempus[38] Дакии{26} и Нижней Паннонии верного человека – всадника Квинта Марция Турбона. В момент возвращения Адриана в Рим (9 июля 118 г.) Турбон завершал победоносную войну с язигами. Уже находясь в Риме, император назначил его наместником Дакии, пожаловав ему дополнительное звание praefectus Aegypti,[39]{27} необходимое для законного оформления власти всадника над провинцией, где стояли три легиона.
Следы этих событий помогают найти и археологи. В римских деревоземляных укреплениях на северо-западе Дакии (Джилэу, Болога, Бучуми, Илишуа и др.) обнаружены сильные разрушения. В прикарпатской зоне Мунтении, входившей в Нижнюю Мёзию, были сожжены военные лагеря, охранявшие подступы к Дакии. Самые поздние из найденных там монет относятся к 117 г. По-видимому, летом или осенью 118 г. с равнин Мунтении в эти районы вторгались роксоланы, нарушив заключенный незадолго до этого договор с Адрианом об amicitia. Скорее всего, основной отпор нападавшим, которые намеревались прорваться в Дакию, должны были дать войска под командованием Турбона. Такой вывод напрашивается потому, что в каменном военном лагере в Хогизе на месте переправы через Олт, неизбежной после спуска с гор, не обнаружено следов разрушения, как и в лагерях к югу от Карпат.
Глубокий кризис, охвативший Дакию, и необходимость вести оборонительную политику вынудили Адриана наряду с другими мерами отдать приказ о разрушении верхней, деревянной, части моста через Дунай в Дробете (шедевр архитектора Аполлодора Дамасского{28}), который начали строить в 103 г.
Империи удалось сохранить завоевания Траяна к северу от Дуная ценой значительных военных усилий в Нижней Паннонии, Дакии и Нижней Мёзии, потери некоторых территорий, а, главным образом, с помощью административных и военных преобразований в этих римских владениях. Скорее всего, план переустройства разработали в Риме, и исполнение его было поручено (mandatum) Квинту Марцию Турбону и наместнику Нижней Мёзии. Война 117– 118 гг. показала, что отводившаяся Траяновой /52/ Дакии роль – разделение варварских племен к северу от Дуная – в сущности, оказалась неэффективной.
Концепция Адриана предполагала уход с некоторых наиболее уязвимых для вторжения равнинных территорий, таких, как Мунтения и юг Молдовы. Наряду с этим римляне, по всей видимости, вынуждены были уступить язигам некоторые земли на западной границе Траяновой Дакии, поскольку с этого момента конфликт с язигами, по всей видимости, угас. Области, действительно оказавшиеся под римским контролем, подверглись новому территориально-административному делению. На основе большей части бывшей Траяновой Дакии Адриан создал провинцию Верхняя Дакия, охватывавшую Банат, большую часть Центральной и Южной Трансильвании, а также запад Олтении. Из северо-западной части Трансильвании, ранее входившей в Траянову Дакию, была образована Дакия Поролисская (Dacia Porolissensis). В состав Нижней Дакии вошли некоторые бывшие земли Нижней Мёзии на северном берегу Дуная (полоса западной части Мунтении, расположенная по левому берегу реки Олт, и юго-восточная часть Трансильвании) и восточной части Олтении. Известно, что общий периметр трех Дакий составлял 1000 римских миль, или миллион двойных шагов (1478 км).{29}
Первое документальное свидетельство о новой системе отмечается в военном дипломе от 13 декабря 119 г. (Верхняя Дакия), затем в трех военных дипломах от 29 июня 120 г. (Поролисс, Кэшей и Ромынащи).{30} С этого времени в Верхней Дакии дислоцировался один легион, а провинцию возглавлял императорский наместник в ранге legatus Augusti pro praetore. Двумя другими провинциями (Дакией Поролисской и Нижней Дакией), не имевшими на своих территориях легионов, управляли procuratori Augusti [40] из сословия всадников.
Правильность решения Адриана о выводе войск и консолидации римских территорий была подтверждена и в последующие десятилетия. По сути, меры, предпринятые Адрианом, имели стратегический и политический характер. Дакия Поролисская прикрывала северо-западный фланг Верхней Дакии, и поэтому там находились многочисленные вспомогательные отряды, проводились фортификационные работы, посредством которых блокировались или ставились под контроль основные пути, ведшие с за- /53/ падных и северо-западных равнин во внутреннюю часть Трансильвании. Нижняя Дакия была предназначена для решения других задач. Ее основная роль состояла в обеспечении пути (почти 250 км) между Верхней Дакией и Дунаем, жизненно важного со стратегической и торговой точек зрения для межкарпатской зоны после демонтажа моста в Дробете.
Эти установления Адриана были подвергнуты пересмотру в правление Марка Аврелия во времена Маркоманских войн (166–180 гг.), от которых пострадали и дакийские территории. Войны выявили необходимость перемен в военной сфере. В 168 г. в Потаиссу на территории Дакии Поролисской был введен для постоянной дислокации Пятый Македонский легион из Троесма в Нижней Мёзии. Тогда же две из трех провинций получили новые названия: Дакия Апульская (Apulensis; вероятно, Верхняя Дакия), Дакия Мальвенская (Malvensis; скорее всего, вместо Нижней Дакии); Дакия Поролисская сохранила прежнее название. Самым важным новшеством явилось объединение всех Дакий под единым военным управлением: во главе их встал императорский legatus Augusti pro praetore trium Daciarum[41] в ранге консуляра с резиденцией в Апуле, столице Дакии Апульской. Первым наместником в 169 г. был назначен Марк Клавдий Фронтон,{31} которому было суждено погибнуть в оборонительных боях за Дакию. Новые провинции представляли собой, скорее, финансовые округа, а при организации вспомогательных отрядов римляне пользовались, по-видимому, прежним принципом административного деления. Такой вывод можно сделать на основании диплома из Дробеты от 1 апреля 179 г., где указывается, возможно, как анахронизм, название Верхняя Дакия, а не Дакия Апульская, как на каменных надписях.
Население и общество
Колонисты. Сразу же после захвата Дакии в нее со всех концов империи устремились потоки колонистов. Они составили подавляющее большинство населения новой провинции. Такой вывод можно сделать исходя из эпиграфических документов и данных археологических раскопок, проводившихся в целом ряде поселений провинции Дакия. /54/
Изучение ономастики, религии и культуры переселенцев показывает, что колонисты прибывали из Италии, Иллирика, Фракии, Норика, Паннонии, Германии, Мёзии, Малой Азии и даже из Африки, Сирии или Египта. Большинство происходило из европейских западных провинций, где говорили на латыни и где население отличалось высокой степенью романизации. Несмотря на это, этническое происхождение колонистов: иллирийское, фракийское, кельтское или германское – иногда просматривается в некоторых антропонимах, родоплеменных названиях, в сохранении культов собственных местных божеств в их римских ипостасях или в некоторых чертах повседневной жизни. Недавние исследования в области ономастики и археологии показали, что в Верхнюю Дакию эпохи Траяна, а позднее в Дакию Поролисскую колонисты прибывали, главным образом, из Паннонии и Норика. Бывшие жители Восточной Паннонии селились в основном на западе Дакии, а жители Норика – по большей части на ее востоке в сельской местности. На основе анализа 4 тыс. надписей, найденных в Дакии, можно сделать вывод о преобладании там латинского языка. Среди них только 40 греческих надписей и 7 пальмирских. Все остальные – латинские. Из 3 тыс. антропонимов на надписях 74 % являются италийскими и римскими, 14 – восточногреческими, 4 – иллирийскими, около 4 – кельто-германскими, 2 – фракийско-мезийскими, 2 % – семитскими (сирийско-пальмирскими), прочие имеют другое происхождение (иранское, африканское, египетское). В Траяновой Сармизегетузе латинские cognomina[42] составляли 76 %, а в Апуле – 72 %, что является доказательством полной романизации городов провинции.
Наряду с колонистами, прибывавшими, чтобы получить землю, важную роль среди латиноязычного населения играли ветераны и их семьи. Первую большую общину ветеранов образовали завоевавшие Дакию легионеры. Траян поселил их в земле Хацег (Ţara Haţegului), где была основана единственная «выведенная колония» (colonia deducta) – Colonia Ulpia Traiana Augusta Dacica/55/Sarmizege- tusa.[43] Согласно обычаю, поначалу в колонии должно было поселиться около 2 тыс. человек. Ветераны в основном происходили из бывших легионеров, призванных на военную службу в Италии и в провинциях, подвергшихся романизации в период правления Флавиев, – Испании или Нарбонской Галлии. Как уже указывалось, в Сармизегетузе римские cognomina составляли 76 % (больше, чем в других городах и даже самом Риме), 20,5 % cognomina имели греческое происхождение, 1,5 – сирийско-пальмирское, 0,4 – фракийское, 0,5 % – иллирийское. Из почти 800 надписей, обнаруженных в Сармизегетузе, только пять являются греческими, остальные – латинскими. С течением времени в провинции остались многие ветераны-легионеры, служившие в армии Дакии или во вспомогательных отрядах. Для последней категории показательны 40 военных дипломов дакийской армии – из 50 найденных в провинции на сегодняшний день.
Считается, что поселение колонистов продолжалось и в эпоху Адриана, и в правление Марка Аврелия, и даже позднее. Если период, последовавший за кризисом 117–118 гг. и реформированием Дакии, отмечен значительной миграцией населения, связанной с уходом и прибытием войск, то для последующих периодов прямых доказательств таких перемещений становится все меньше. В Западных Карпатах, в зоне золотодобычи, обнаружены надписи, подтверждающие, что приток населения туда из других провинций продолжался как после войн с маркоманами, так и в первой половине III в. Очевидно, это происходило в ходе освоения золотых рудников.
Военные. Поскольку Дакия являлась императорской приграничной провинцией, игравшей важную стратегическую роль, римское военное присутствие в ней было очень сильным. Отдельные монеты времен Адриана несут на себе легенду Exercitus Dacicus;[44] это свидетельство того, что армия здесь была единой. Впрочем, некоторые найденные черепицы имеют клеймо EXDP, трактуемое как E(xercitus) D(aciae) P(orolissenis).
В эпоху Траяна (106–117 гг.) армию Дакии составляли три легиона: Тринадцатый Сдвоенный (XIII Gemina) – его основной /56/ гарнизон дислоцировался в Апуле, в лагере «Крепость», Первый Вспомогательный – гарнизон стоял, вероятно, также в Апуле, в лагере «Партош», и Четвертый Счастливый Флавиев с гарнизоном в Берзобисе. Поблизости от них размещались многочисленные вспомогательные войска, главным образом, из Верхней Мёзии и Паннонии.
Система обороны Траяновой Дакии не может быть охарактеризована как limes[45] в полном смысле этого слова, как то было на территории Паннонии, Ретии и Германии. Она состояла из деревоземляных военных лагерей и связывавших их дорог, обеспечивая охрану основных путей с целью недопущения варварских вторжений. Поэтому лагеря строились также и в глубине провинции, а не только на демаркационной линии.
В период, совпавший с окончанием кризиса 117–118 гг., а также после нового административно-территориального деления Дакии и других римских территорий к северу от Дуная Первый Вспомогательный легион отошел в Верхнюю Паннонию, а легион Четвертый Счастливый Флавиев – в Сингидун (Singidunum) в Верхней Мёзии. В Дакии остался единственный легион – квартировавший в Апуле Тринадцатый Сдвоенный.
Перемены произошли и в размещении вспомогательных войск. Из вспомогательных войск армии Нижней Мёзии была сформирована новая армия Нижней Дакии. Многочисленные изменения коснулись и территориального расположения вспомогательных войск в Дакии Поролисской. Отдельные алы[46] заменили когорты времен Траяна. Тунгарская ала Фронтона была переведена из Вршаца в Верхней Мёзии на север Дакии Поролисской, в Илишуа, где сменила Вторую Британскую тысячную когорту, отведенную в Кэшей. В Джилэу переместили Силианскую алу из Нижней Паннонии, сменившую, вероятно, Первую Паннонскую когорту.
Эти перемещения, похоже, объясняют, почему в одних и тех же лагерях найдены клейма разных частей. Самым известным примером служит лагерь «Помэт» в Поролиссе. Передвижения войск нередко влекли за собой строительство других, более мощ- /57/ ных лагерей. Вспомогательная армия Дакии Поролисской была, таким образом, начиная со времен Адриана усилена большим количеством мобильных конных отрядов, нехватка которых так ощущалась в период кризиса 117–118 гг.
В последующие десятилетия лагеря Дакии были обнесены каменными стенами, хотя в большинстве случаев нет четких указаний на время, когда это произошло. Важной в стратегическом отношении считалась приграничная северо-западная зона Дакии Поролисской, центральным военным пунктом которой был лагерь «Помэт».
Армия Дакии подверглась новой реорганизации в начале Маркоманских войн, после 168 г., когда Пятый Македонский легион перевели из Троесма в Нижней Мёзии в Потаиссу в Дакии Поролисской. С этого момента все три Дакии: Поролисская, Апульская и Мальвенская – оказались под единым централизованным военным управлением подобно тому, как это было в эпоху Траяна. Отличие состояло в дислокации войск. Северо-западную зону, ставшую Дакией Поролисской, укрепили дополнительно, разместив там легион из Потаиссы (Турда). Как бы то ни было, ни Траян, ни Адриан, ни Марк Аврелий, ни императоры, правившие в III в., не расставляли легионы Дакии вдоль демаркационной линии между империей и варварским миром, а также вдоль рубежей провинций, например на Среднем Дунае. Оборонительная стратегическая концепция II–III вв. заметно отличалась от той, которой следовали в I в. н. э.
Последние значительные перемены в армии Дакии произошли во времена Галлиена, когда Римская империя была поделена между ним и узурпаторами. Галлиен, убедившись в верности дакийской армии, перевел в 264 г. вексилларии[47] из Тринадцатого Сдвоенного и Пятого Македонского легионов в Петовион (Poetovio) в Верхней Паннонии, чтобы создать там мобильную, способную к активным действиям армию для защиты Италии, что стало особенно важно после перехода армии Ретии[48] на сторону «Галльской империи». Свидетельств о последующем возвращении этих войск в Дакию не найдено. Многочисленные воины из этих двух легионов оставили надписи на севере Италии, где, скорее всего, задержались на долгое время, поскольку их сопровождали семьи. /58/ После смерти Галлиена, во второй половине 269 г., на золотых денариях для легионов, отчеканенных в Трире, впервые были приведены названия дакийских легионов, перешедших на сторону галльского узурпатора Викторина. Возможно, речь шла о вексиллариях из Петовиона и с севера Италии. Вернулись ли они в Дакию до 271 г., когда северодунайская Дакия официально перестала быть римской провинцией, неизвестно.
Есть данные о размещении на территории Дакии в общей сложности 104 лагерей вспомогательных отрядов и легионов. Количество размещенных в провинции воинов достигало в среднем 35–40 тыс. человек. Найдены свидетельства о 79 вспомогательных отрядах и легионах. Время от времени боевые задания на территории Дакии выполняли и вексилларии, относившиеся к армиям других провинций. Армию – и легионы, и вспомогательные отряды – с момента ее вхождения в Дакию сопровождали семьи, а также другие категории населения, например lixae[49] и negotiatores,[50] следовавшие за ней в основном из соображений экономической выгоды.
Коренное население. Доказательств присутствия в римской Дакии дакийского коренного населения сохранилось намного меньше, чем свидетельств о проживании в более старых римских провинциях иллирийцев, фракийцев, кельтов или германцев. Анализ теонимов в надписях Дакии показывает полное отсутствие среди них дакийских, а антропонимы встречаются очень редко. В то же время упоминания об отдельных даках часто содержатся в надписях других провинций и даже в надписях, обнаруженных в Италии и Риме. В Сирии, Каппадокии, Британии и Паннонии найдены свидетельства о вспомогательных отрядах, рекрутированных во времена Траяна, Адриана и Марка Аврелия, в название которых входил этноним Dacorum.[51] Те из них, что были созданы при Траяне, вполне возможно, состояли из коренных жителей только что побежденного царства. А небольшое число таких отрядов указывает, скорее всего, на то, что в результате двух походов Траяна людские ресурсы Дакии были существенно истощены. Под этническим обозначением Dacorum скрываются /59/ и даки, оказавшиеся за пределами провинции в более позднее время. Некоторые воины, выехавшие за пределы Дакии, в их числе даже римские преторианцы, уточняли в надписях, что они «по рождению даки» (natione Dacus). Они могли быть даками, полностью подвергшимися романизации, или просто происходить из провинции Дакия, что не обязательно означает их принадлежность к коренным дакам.
В недавнее время была изучена богатая эпиграфия, касающаяся даков, рекрутированных в римскую армию сразу же после захвата их царства. Речь идет о многочисленных глиняных черепках (остраконах), на которых встречаются имена воинов дакийского происхождения. Их обнаружили в лагерях в Монс-Клавдиане (Mons Claudianus), Крокодилоне (Krokodilo), Максимианоне (Maximaianon; совр. Аль-Зарка) и Дидимах (Didymoi; совр. Хашм-эль-Мених), охранявших римскую дорогу из Восточной пустыни в Египте. Новые дакийские имена выявлены среди солдат Априевой алы, Первой конной Флавиевой Киликийской когорты, Воконтийской алы, Второй конной Итурейской когорты и Первой Лузитанской конной преторианской когорты: Bastiza, Komakiza, Dablosa, Dadazi, Dardiolai Dezibalos, Diengi, Dotouzi, Petipor, Rolouzis, Thiais, Tiatitis, Zoutoula. В Риме и других городах Италии обнаружены упоминания о жителях, носивших такие имена, как Silvinius Decebalus, S. Rufius Decebalus, Diuppaneus qui Euprepes Sterissae f(ilius) Dacus, Q. Decimius Dacus, Vibia Dacia, Iulia Dacia, P. Aquilius Dacus, L. Avilius Dacus, Nonia Dacia, Ziais Daca (Сильвиний Децебал, Секст Руфий Децебал; Диуппаней, сын Евпрепа Стериссы, Дак; Квинт Децим Дак, Вибия Дакийка, Юлия Дакийка, Публий Аквилий Дак, Луций Авилий Дак, Нония Дакийка, Зия Дака). Большинство этих людей полностью подверглись романизации, но нет сомнений в их принадлежности к этническим дакам. Два ветерана, урожденные даки, известны по военным дипломам из Британии: Itaxa Stamillae f(ilius) Dacus (Итакса, сын Стамиллы, дак){32} и Thiodus Rolae f(ilius) Dacus (Тиод, сын Ролы, дак).{33} Последние два примера интересны тем, что включают редкие среди даков имена. Первое имя обнаружено в дипломе от 20 августа 127 г. и весьма вероятно, что звавшегося так человека рекрутировали сразу же после захвата царства. Тем более интересно, что он попал во Вторую Лингонскую когорту.[52]/60/
На территории, входившей в состав провинции Дакия, к настоящему времени обнаружен единственный эпиграфический памятник. Это золотая вотивная плитка с надписью Decebalus Luci(i) filio (Децебал, сын Луция) с посвящением нимфам. Ее обнаружили в одном из бассейнов в Джермисаре (Джеоаджиу-Бэй). Вероятно, речь идет о коренном романизированном даке. Для сравнения: в Норике коренные жители представлены 1200 кельтскими антропонимами, которые встречаются в латинских надписях.
Что касается поселений и некрополей коренного населения, существовавших до прихода римлян, то среди них нет ни одного сохранившегося в целости в эпоху империи. Все найденные археологами дакийские укрепленные и неукрепленные поселения и даже крепости подверглись сильным разрушениям при вторжении римлян. Неизвестно ни одного случая, когда новое римское поселение строилось бы на прежнем месте проживания коренных даков, что было распространено, например, в Галлии. Большинство названий основных римских городов имеют, тем не менее, местное дакийское происхождение. Дакийская колония Сармизегетуза получила название от бывшей царской столицы Sarmizegetusa regia (to basileion),[53] хотя и находилась почти в 100 км от нее. Собственно Sarmizegetusa regia оказалась единственным поселением доримской эпохи, сохранившим свое название, известное по письменным источникам, которое удалось идентифицировать при раскопках. В отношении остальных поселений можно лишь делать предположения. Сведений о поселениях даков в окрестностях Напоки, Потаисса, Дробеты, Поролисса и других, более мелких населенных пунктов не обнаружено. Это позволяет сделать вывод, что их названия, скорее всего, изначально принадлежат к местной топонимике. То же характерно для Паннонии и Норика, где Целея, Петовион, Салла, Савария, Солия – важные римские города – унаследовали свои названия от местных кельтских топонимов. Данный факт указывает на изначальное присутствие коренных жителей в этой области, хотя процентное соотношение старого и пришлого населения неизвестно. Похожая ситуация сложилась и с названиями основных рек Дакии: Maris (Муреш), Samus (Сомеш), Crisia (Криш), Tibiscus (Тиса), Alutus (Олт), – они были переняты римлянами от местных жителей. Сходная тенденция характерна и для других провинций. /61/
В римской Дакии не зафиксированы civitates[54] коренного населения, из чего можно заключить, что их просто не существовало. Как же объясняется эта особенность провинции Дакия по сравнению с другими провинциями, где civitates местных жителей хорошо известны? По нашему мнению, основная причина этого заключается в том, что дакийское общество до римского завоевания уже миновало родоплеменную стадию и перешло к этапу формирования государства. Ни кельты, ни германцы в древности не достигли такого уровня развития. Результатом перехода к стадии формирования государства явилось, вероятнее всего, насильственное уничтожение прежних племенных структур и племенной знати. Факт подобной социальной унификации и полное уничтожение местной специфики находят подтверждение во всех литературных свидетельствах и латинской эпиграфике, где для коренных жителей используется только общее название «даки» и не приводятся названия племен, упомянутых Птолемеем{34} и проживавших на этой территории в период, предшествовавший образованию дакийского царства. Дополнительным аргументом в пользу данной трактовки является исчезновение из письменных источников упоминания о большинстве дакийских племен, существовавших в доримский период и, как уже говорилось, упоминаемых Птолемеем. После завоевания Дакии литературные источники продолжают сообщать лишь об анартах, таврисках (оба племени были кельтскими) и костобоках (фрако-гето-дакийского происхождения). Все три народа во II–III вв. оставались за пределами Римской империи. Сказанное позволяет сделать вывод, что они не входили в Дакийское царство Децебала и обитали к северу и востоку от него. Именно в этом кроется разгадка того, почему им удалось сохранить в неприкосновенности свою родоплеменную идентичность, в отличие от других дакийских племен, вошедших в дакийское государство.
В силу перечисленных особенностей общественное устройство Дакии радикально отличалось от общественного устройства Галлии, Британии, Норика или Паннонии, где названия племен часто встречаются в латинских надписях. Например, на границе между Паннонией и Нориком, в области, заселенной кельтами, в надписях встречаются названия некоторых civitates, включа- /62/ ющие этнонимы кельтских племен: Taurisci, Boii, Serretes, Ias, Latobici (тавриски, бойи, серреты, язы, латобики). Таким образом, во вновь образованной провинции Дакия отсутствовал важнейший социальный партнер римлян – местная знать. Этот социальный партнер был хорошо им известен по опыту управления другими провинциями. Но при контактах с родовыми общинами Дакии они не обнаружили там слоя аристократии, обладавшего земельной собственностью (поскольку земля, вероятнее всего, находилась во владении царя). Дополнительным признаком отсутствия коренной аристократии служит прекращение чеканки собственных монет сразу же после прихода римлян, в отличие, скажем, от Галлии, где властные позиции местной кельтской аристократии существенно не изменились. Из этого следует, что, даже если исключить мысль о насильственном переселении коренного населения во вновь образованные римлянами специальные поселки, выдвинутую отдельными румынскими историками (при отсутствии каких-либо указаний исторических источников), следует признать: даков легко могли вытеснить из новых общин, занявших ager publicus,[55] на периферию, на земли, менее пригодные для колонизации. Поэтому большинство коренных жителей не влилось ни в городские, ни в сельские общины, основанные колонистами.
Тем не менее, мы можем допустить, что среди новых граждан, носивших имена Ульпий и Элий, были не только чужеземцы из числа колонистов, но и даки, получившие вознаграждение от римской власти. Возможно, это были отдельные представители правящего слоя, которые во время войн предпочли сотрудничать с римлянами, – в таком ключе можно интерпретировать отдельные сцены на колонне Траяна. Одним из немногих даков, ставших представителями муниципальной знати, возможно, является Публий Элий Дациан, декурион Напоки.{35} В то же время в Траяновой Ульпий Сармизегетузе, городе, основанном ветеранами, где в ходе раскопок не было обнаружено присутствия коренных даков, имя Марк Ульпий (М. Ulpius) носили 10 % жителей. Это означает, что нельзя строить предположения о дакийском происхождении жителей других провинций, исходя лишь из того, что они носили это имя. Такая же ситуация сложилась и в Апуле, где люди, носившие имя Публий Элий (P. Aelius), составляли 23 % всех жите- /63/ лей; археологических или иных следов присутствия коренных жителей там также не обнаружено. Свидетельства о многочисленных М. Ульпиях и П. Элиях, относящихся к колонистам-чужеземцам, встречаются в Альбурне Большом. В то же время там также не найдено никаких следов сколь-нибудь существенного присутствия коренного населения. Основываясь на исторических источниках, мы попытались найти правдоподобное объяснение факта мнимого отсутствия упоминаний о коренных жителей в надписях, а также того, что их богам не нашлось места в гостеприимном римском пантеоне.
Археологические данные, которыми мы на сегодняшний день располагаем, помогают дополнить образ, формирующийся на основе исторической и эпиграфической информации. В ходе раскопок археологи обнаружили сельские общины коренных жителей на юге Трансильвании (в таких местах, как Слимник, Шура-Микэ, Боарта, Окна-Сибиулуй, Чернат и Симонешти). Тип жилища в этих поселениях относится к концу железного века, однако в быту наряду с изделиями местных мастеров использовались товары римского производства. Тем не менее, в целом римская цивилизация представлена здесь фрагментарно: каменных построек, приспособлений для отопления и надписей на латинском языке сохранилось очень немного, а денежное обращение, судя по всему, было довольно вялым. Можно предположить, что подобное положение было характерно и для других отдаленных районов на востоке Трансильвании. В южных и юго-восточных областях Трансильвании местом обитания римлян в условиях отсутствия городов и загородных вилл служили военные лагеря. Так, в Цара-Фэгэрашу-луй (Ţara Făgăraşului) из-за обилия лесных массивов единственным местом проживания римлян оказался лагерь в Хогизе. Социальное устройство этих поселений, по всей видимости, было общинным.
Не сохранилось никаких следов захоронений коренных жителей, относящихся к доримскому периоду или к эпохе провинции. Впрочем, причиной может быть то, что на данном этапе румынские археологи еще не провели всех необходимых раскопок.
Как уже отмечалось, большие племенные союзы, существовавшие на этих территориях до образования Дакийского царства и перечисленные Птолемеем, исчезли, возможно, еще до римского вторжения. Этот процесс не только радикально изменил структуру общества в самом царстве, но и серьезно затронул соседние /64/ области. В результате здесь сформировались новые общины, группировавшиеся вокруг центральных поселений. Об этом известно из латинских источников и надписей, оставленных римлянами. Ряд племен, соседствовавших с Дакийским царством, но не подчинившихся ему, был покорен римлянами еще до завоевания самого царства. Формой их общественного устройства стали уже упоминавшиеся civitates. В Галлии этим термином Цезарь обозначал племена, каждое из которых состояло из территориально-родовых общин, в латинской терминологии именуемых pagi.[56] Так, известно, что в ходе весеннего наступления 102 г. против союзников Децебала армия Нижней Мёзии заняла где-то на юге территории современной Молдовы центр коренного населения в Пироборидаве. Другим туземным поселением, захваченным теми же войсками, была Буридава (Стольничени) в долине Олта. Хотя, возможно, римляне обосновались здесь намного раньше (римское оружие, найденное в доримском поселении, датируется I в. н. э., временами Августа, когда между местным царьком в Буридаве и империей могли сложиться «дружественные» отношения на основе клиентелы). В двух этих центрах для надзора были расквартированы римские военные отряды, на что указывает так называемый папирус Ханта.
Такая же судьба постигла еще одно поселение коренных жителей на юго-востоке Трансильвании – Кумидаву (Рышнов), где также был выстроен военный лагерь. Другой римский лагерь был создан за пределами провинции Дакия (как и Дакийского царства), неподалеку от политического и военного центра варваров Бытка-Доамней (Молдова). Обозначение латинским источником жителей как Buridavenses и Cumidavenses показывает, что в отношении них применялась римская система организации коренного населения на основе civitates, так как названия поселений образованы от названий племен Buri, Cumi (?) и Pirobori (?).[57] Поскольку эти племена не фигурируют в перечне Птолемея (за исключением Buridavenses), они не были тождественны доримским племенам, а представляли собой, скорее, социокультурные общины: в римской терминологии – паги. Впрочем, и на северной границе Галлии элементы доримской структуры пагов сохранялись еще и римскую эпоху, когда образовались новые смешанные группы. Доримские /65/ паги в Галлии имели армию и собственных «царьков», ритуалы и богов. Подобные формы устройства источники отмечают и у буров Дакии. Вернемся к упомянутым трем населенным пунктам в Дакии. Сначала они находились под военным управлением в Нижней Мёзии, которая еще не подверглась колонизации. После проведенного Адрианом административно-территориального размежевания эти населенные пункты оказались на территории Верхней Дакии. Сходное явление, связанное с названием Суцидава и такими похожими названиями поселений, как Рамидава, Русидава, Ацидава, по всей видимости, наблюдалось и в Верхней Дакии. В данном ряду могли бы находиться и другие поселения на юго-востоке Трансильвании, например в Мерешти (Сангидава). Эти наблюдения подтверждают тот факт, что римляне по-другому относились к общинам коренного населения, расположенным за пределами Дакийского царства, главным образом, из-за низкой ступени их общественного развития. Трудно сказать, принадлежали ли коренные жители этих общин к племени даков. Скорее всего, они имели гетское происхождение. Стоит также отметить, что топонимы, оканчивающиеся на dava, отсутствуют в той части Дакии, где имели место сильная колонизация и урбанизация (за исключением Ацидавы в Банате, где, возможно, существовало поселение коренных жителей, занятое римлянами еще в 101 г. н. э.).
О коренных даках в провинции Дакия не осталось почти никаких упоминаний в документах. Возможно, их небольшие группы работали на римских землевладельцев в качестве свободной рабочей силы либо как домашние рабы. Лучше представлены сельские поселения коренного населения на окраинах провинции и в областях, не подвергшихся колонизации и урбанизации. Из сказанного следует, что коренные жители, процент которых среди населения провинции трудно вычислить, не играли важной роли в ее жизни. Это объясняется множеством причин. Часть коренных жителей покинула провинцию в момент ее захвата, направившись на север, что подтверждается сообщениями II–III вв. о «свободных даках»; множество мужчин погибло на войне, большую часть увели в рабство. Немало было и тех, кто, как уже отмечалось, вступил в римскую армию, тогда как другие полностью утратили свою прежнюю идентичность, растворившись в массе римского населения Дакии. Анализ источников показывает, что ко- /66/ ренные даки и геты продолжали жить как в провинции, так и на прилегавших к ней территориях. Историки же, поддерживавшие в свое время абсурдный тезис о полном истреблении коренного населения, руководствовались отнюдь не научными интересами. И поскольку они, защищая идею об истреблении даков, выдвигали как аргумент литературные памятники IV в. (например, Евтропия), то в качестве контраргумента достаточно процитировать Диона Кассия. Последний, являвшийся современником событий, без сомнения, был лучше осведомлен обо всем происходившем. Он утверждал, что в период, предшествовавший второму походу императора, «многие даки перешли на сторону Траяна».{36} И трудно поверить в то, что Optimus Princeps[58] вознаградил их, расправившись с ними!
Общественное устройство. Этническая пестрота колонистов предопределила сложность общественного устройства. Ядро переселенцев составляли римские граждане. В начале правления Адриана в источниках говорится о «multi cives Romani»[59] в Дакии. В разных областях Дакии римские граждане создавали поселения «de cives Romani»{37} с двумя magistri[60] во главе, как, например, в Потаиссе. Есть свидетельства о поселениях «ветеранов и римских граждан» («veterani et cives Romani») в Миции и Апуле. Такое же социальное положение занимали ветераны, основавшие колонию Дакия Сармизегетуза. Именно из этих групп населения вышла муниципальная аристократия дакийских городов и правящий слой поселений иных типов.
Столь же многочисленными были колонисты, входившие в категорию перегринов («чужеземцев»), в различной степени романизированные. Так, например, в сельских областях на юге и востоке Трансильвании кельтские общины перегринов из Норика появились в Кашолце, Калборе, Сигишоаре, а кельты с востока Паннонии, также принадлежавшие к категории перегринов, оказались на западе Дакии, как, например, кельты из Напоки. Большое количество перегринов проживало в общинах иллирийских горняков, переселенных из Далмации в Альбурн Большой и Ампел с целью добычи золота. Многие перегрины получали в Дакии рим- /67/ ское гражданство путем заключения брака с гражданами. Римскими гражданами становились и в индивидуальном, и в массовом порядке, как после знаменитого эдикта Антонина Каракаллы, когда право на гражданство было предоставлено всем свободным. Именно изданием этого эдикта объясняется частое появление одних и тех же имен: Ульпий, Элий и особенно Аврелий, дававшихся в честь императоров.
Рабы и отпущенники относились к двум особым социальным категориям, пребывая в которых человек, занимавший с рождения низшую общественную ступень, порой имел прекрасное материальное положение. Сведения о рабах, проживавших в Дакии, довольно скудны, что позволило румынским историкам сделать вывод об их очень незначительной роли в общественной жизни провинции. Некоторую информацию об этой категории населения можно почерпнуть из восковых дощечек, найденных в Альбурне Большом. Это три договора о купле-продаже рабов, заключенные между горняками и купцами из золотодобывающих районов и воинами Тринадцатого Сдвоенного легиона в Апуле. На восковой дощечке, датируемой 139 г. н. э.,{38} речь идет о продаже девочки-рабыни Пассии за 205 денариев. Другая дощечка,{39} от 142 г., касается покупки ребенка 10–15 лет по имени Апалавст неким иллирийцем, перегрином Дазием Бевком, за 600 денариев. В третьей дощечке,{40} от 160 г., говорится о рабыне критского происхождения Тевдоте, проданной за 420 денариев солдату из канабы[61] Тринадцатого Сдвоенного легиона в Апуле. Данные примеры показывают, что рабов покупали не для работы на золотых рудниках, а для ведения домашнего хозяйства. Скорее всего, в других областях Дакии труд рабов не использовался. Это мнение основано на том, что в Дакии отсутствовали крупные латифундии. Тем не менее, нельзя исключить, что как в городе, так и в римских лагерях труд рабов мог использоваться в домашнем хозяйстве. Некоторые рабы, особенно в первые годы образования провинции, возможно, были коренными даками. Рабовладельцами могли стать не только граждане, но и перегрины, простые солдаты, отпущенники или даже сами рабы, что видно из приведенных выше примеров. /68/
Привилегированным положением среди рабов пользовались императорские рабы и отпущенники. В Альбурне Большом они появились в 165–166 гг. Эти люди назывались liberti et familia et leguli aurariarum (вольноотпущенники с семьей и золотодобытчики){41} и заняли там руководящие должности на рудниках. Самый высокий пост, на который они могли претендовать, была должность прокуратора золотых рудников (procurator aurariarum).{42} Императорские отпущенники и рабы находились не только в привилегированном положении, но и были довольно зажиточны. Императорские отпущенники служили и в качестве vilici[62] на императорских рудниках, а также выполняли другие функции в финансовой, таможенной и административной сферах. Существовало несколько способов получить свободу. Из одних вольноотпущенников выходили августалы (ordo augustalium – сословие августалов[63]), что отражено в надписях в Траяновой Ульпии Сармизегетузе, Апуле, Дробете, Потаиссе и Напоке, другие занимали должности в руководстве ремесленных и религиозных коллегий, например в коллегии кузнецов (collegium fabrum) в Траяновой Ульпии Сармизегетузе.
Наконец, рядовые коренные даки, проживавшие в сельской местности и не имевшие права земельной собственности, должны были бы войти в категорию dediticii.[64] Существует версия, что они проживали на ager stipendiarius,[65] но конкретных фактов, подтверждающих ее, нет. Эта форма организации могла быть использована и на периферии Дакии или в областях, подвергшихся военной оккупации еще до завоевания Дакийского царства, где могло существовать общественное устройство типа civitates. Также статусом дедитициев, вероятно, обладали мелкие варварские общины, размещенные на территории военных действий в годы правления Адриана, Марка Аврелия и Коммода, такие как Локустени, Сопорул де Кымпие и Обрежа.
Издание эдикта Каракаллы существенно упростило римскую систему общественных отношений. Благодаря ей возникли два /69/ больших гетерогенных социальных слоя, различных по материальному положению, – honestiores и humiliores.[66]
Во главе социальной иерархии провинции Дакия находились представители сенатского сословия в лице наместника, командиров легионов и трибунов-латиклавиев.[67] Затем следовали представители сословия всадников, состоявшего из провинциальных прокураторов, финансистов, таможенников и сословия декурионов (ordo decurionum). Именно городская знать осуществляла акты эвергетизма (дара индивида обществу ради славы и власти).
В Траяновой Ульпии Сармизегетузе, самом известном римском городе Дакии, таких деяний совершалось не так уж много, что свидетельствовало о более скромном материальном положении тамошней аристократии по сравнению со знатью других провинций. Известен лишь один случай, когда императором был построен акведук в Траяновой Ульпии Сармизегетузе. В этой столице Марк Процилий Никета, duumvir и flamen,[68] возвел и украсил aedes Augustalium[69] на форуме колонии, а Публий Элий Теймет, бывший дуумвир, воздвиг храм в честь пальмирских богов. В Апуле храмы посвящались Непобедимому Солнцу, Юпитеру, Юноне, Юпитеру Долихену, Фортуне, Немезиде, а в Потаиссе с помощью легиона в 255–258 гг. н. э. было завершено строительство храма в честь бога Азиза Доброго Юноши (Deus Azizos Bonus Puer). Отпущенник П. Элий Эвфор возвел храм Митры в Миции, а один императорский отпущенник – святилище в честь богов врачевания в Ампеле. Реже встречаются свидетельства о пожертвованиях на нужды простого народа. Так поступила, например, Луция Юлия из Апула, которая в качестве благодарности за памятник, поставленный ее супругу, пожертвовала народу масло для общественных бань. В 142 г. н. э. Квинт Аврелий Терций, декурион Траяновой Ульпии Сармизегетузы, чтобы удостоиться чести стать жрецом колонии, пожертвовал 80 тыс. сестерциев на возведение /70/ статуи или алтаря, в честь императора Антонина Пия. Эти суммы очень значительны по сравнению со стоимостью монетных кладов, найденных в Дакии. Единственный большой клад, насчитывающий 8 тыс. монет (эквивалентен 32 тыс. сестерциев), был найден в Кастронове (уезд Долж). Кроме того, на территории Дакии обнаружен 21 клад, в каждом из которых количество серебряных монет колеблется от одной до полутора тысяч (в 16 % кладов). Остальные 40 кладов, представляющие 29 % общего числа всех находок, содержат приблизительно по сотне монет, а в 48 кладах (35 %) их насчитывается от 100 до 500. Найдены клады с небольшим количеством монет, как, например, клад в Дробете, состоящий лишь из пяти золотых монет общей стоимостью 125 сестерциев. Из этого можно заключить, что в Дакии не было очень богатой знати, а основную социальную базу составлял средний класс с преобладанием средних и мелких собственников. Societas danistaria,[70]{43} зафиксированную в 167 г. н. э. в Альбурне Большом, создали два человека, дававшие деньги в долг под 12 % годовых и имевшие капитал, который составлял 767 денариев.{44}
Урбанизация и городская цивилизация в Дакии
Города и городская цивилизация. Первыми населенными пунктами Дакии, упомянутыми в одной латинской надписи от 108 г. н. э., являются два vici[71] – Напока и Потаисса. Через 15 лет первый официально получил статус города. Существует предположение, что ранее на месте этих населенных пунктов были поселения коренных жителей. Последние исследования, например раскопки в Напоке, опровергли эту версию – первое поселение предгородского типа здесь принадлежало северопаннонским колонистам. Впоследствии на его месте развился город. В Потаиссе также нет отчетливых следов коренных даков. Напротив, из надписей известно, что здесь временно была расквартирована Первая Флавиева Ульпиева тысячная конная испанская когорта, построившая в Потаиссе дорогу. Надписи также содержат свидетельства об общине римских граждан с двумя магистрами во главе; это указывает на то, что селение представляло собой vicus. /71/ Как в Напоке, так и в Потаиссе колонисты размещали свои поселения неподалеку от дорог, в местах, перспективных для развития экономики и торговли.
Приблизительно в это же время был основан первый город – colonia deducta. Для него было выбрано место на равнине Хацег на юго-западе Трансильвании. Не так давно при археологических раскопках форума колонии была обнаружена надпись об основании города. С самого начала он носил название colonia Ulpia Traiana Augusta Dacica Sarmizegetusa. К сожалению, надпись обрывается как раз в том месте, где выбита цифра, обозначающая год трибунских полномочий Траяна. Если это была цифра X, то речь идет о 106 г. Известно, что Траян оставался в Дакии до 107 г.; следовательно, акт основания в атом случае мог проводиться в присутствии императора. Существует еще одна давно известная надпись,{45} которая считается записью об основании города. В ней говорится, что он был основан (condita Colonia[72]) Скаврианом Децимом Теренцием, наместником Дакии, от имени императора. В этом случае акт основания приходится на 109–110 гг.
Некоторые историки считают, что территория colonia Dacica[73] первоначально простиралась до среднего течения Муреша, охватывая большую часть Баната и запад Трансильвании. Иными словами, она в основном совпадала с территорией, которую Траян раздал колонистам в собственность ex iure Quiritium.[74] На этой обширной территории, однако, с самого начала существовало множество анклавов, принадлежавших армии или являвшихся владениями государственной казны.
Известно одиннадцать городов римской Дакии. Помимо colonia Dacica, это Дробета, Напока, Диерна, Апул I («Партош»), Апул II, Потаисса, Ампел, Поролисс, Тибиск, Ромула-Малва. Дробета – это colonia Septimia (Септимиева колония) Апул I – colonia Aurelia (Аврелиева колония), a colonia nova,[75] упоминавшаяся как Апул в годы правления Деция, могла бы считаться Апулом II или просто воссозданным первым городом. Статус colonia во время Септимия Севера получила и Потаисса, а Напока обрела статус /72/colonia Aurelia во времена Марка Аврелия. Другие города были возвышены только до муниципиев. Colonia Dacica Sarmizegetusa, Напока, Апул I и Потаисса попадали под юрисдикцию ius Italicum.[76]{46} Если первоначальная территория colonia Dacica действительно была столь обширной, как явствует из предположений, то представляется маловероятным, что Траян наделил ее италийским правом, сократив до минимума доходы государства. Постепенное уменьшение территории старых городов при создании новых привело к тому, что во времена Септимия Севера небольшим территориям в качестве компенсации было пожаловано италийское право.
Развитие городского строя в провинции имело региональные различия. Западные и юго-западные области Трансильвании и Баната были сильно урбанизированы, а на востоке и юго-востоке Трансильвании городов не было вообще. Главной опорой урбанизации Дакии являлись армия и колонисты. Свою ведущую при Траяне роль в образовании первой колонии ветераны утратили при Адриане, поднявшем до статуса муниципиев[77] Напоку, Дробету и Ромулу. Первую основали римские гражданские колонисты, вторая формировалась вокруг вспомогательного лагеря, третья также была основана неподалеку от лагерей. В годы правления Марка Аврелия основным населением новых городов, таких, как Апул I, тоже стали колонисты. Другие поселения получили статус муниципиев при Септимии Севере: Апул II и Потаисса создавались вокруг канаб двух легионов, а Поролисс и Тибиск сами превратились в два важных военных центра. С другой стороны, колония Дакия Сармизегетуза и Апул I, вероятно, создавались на месте размещения бывших лагерей легионеров, переведенных в другие районы, что практиковалось довольно часто во всех провинциях империи. Роль армии в урбанизации Дакии была весьма велика, что видно из приведенных фактов. Темп урбанизации зависел от различных географических, экономических и социальных факторов. Так, например, Напока и Апул I, занимавшие выгодное положение с точки зрения торговли, развивались по-разному. Напока при Адриане быстро превратилась в municipium Aelium,[78] в то время как Апул I только в эпоху Марка Аврелия до- /73/ стиг статуса municipium Aurelium.[79] Этот разрыв во времени, непонятный на первый взгляд, может объясняться тем, что Апул I возник позже – на месте лагеря «Партош», откуда был выведен Первый Вспомогательный легион. В 114 или 118 г. там построили гражданское поселение. Более позднее обретение виком в «Партоше» статуса муниципия можно объяснить двумя причинами – десятилетней задержкой с его созданием и расположением на территории колонии Дакия Сармизегетуза.
Скорость урбанизации Дакии в целом была весьма высокой. В соседней Паннонии романизация существовавших там civitates коренных жителей началась уже при Клавдии, однако статус муниципиев они получили только при Адриане. В Дакии, где урбанизация брала свое начало от поселений римских колонистов, а не от отсутствовавших там civitates коренного населения, путь от вика до города в отдельных случаях был на полвека короче.
Интеграция Дакии в римскую цивилизацию. «Романизация» – условный термин, используемый для обозначения ряда культурных трансформаций, в ходе которых сложилась римская цивилизация эпохи империи. Совокупность ее специфических черт образовала вполне целостную систему. Стать римлянином автоматически, путем простого восприятия уже готового набора культурных ценностей было нельзя. Изучение интеграции Дакии в римскую цивилизацию находится еще на начальном этапе, а археологические материалы по сравнению с сохранившимися в западных провинциях довольно скудны. Как уже подчеркивалось, Дакия отличалась рядом особенностей в структуре населения, устройстве общин коренных жителей, правах собственности на землю и в системе расселения.
Ученые, затрагивавшие в своих работах проблему романизации Дакии, разработали несколько абстрактных и упрощенных теоретических схем, не учитывавших вышеуказанных реалий. Поэтому романизация как процесс усвоения латинского языка и преобразования местной ментальности в римскую, в первую очередь, понималась как процесс приобщения к цивилизации. В его ходе масса коренных даков изменила свою этническую идентичность под влиянием римской цивилизации, принесенной колонистами, с которыми они сосуществовали бок о бок. Не принимались во внимание /74/ социальные механизмы этого процесса, который в Дакии происходил иначе, чем в Галлии, Британии или Паннонии. На современном этапе исследования отсутствие civitates коренных жителей в сильно урбанизированной зоне провинции и присутствие коренных дакийских общин в соседних регионах, подвергшихся слабой колонизации и урбанизации, не позволяют представить скорость процесса интеграции этих общин в римскую цивилизацию. Свидетельств об интеграции коренных элементов в городскую среду крайне мало. Даже 165 лет римского владычества не кажутся достаточным временем для завершения этого процесса. Поэтому возникла идея о насильственной романизации, проводимой римлянами в качестве государственной политики, хотя исторические материалы не содержат указаний на этот счет. Последние исследования романизации прочих провинций убедительно доказывают, что по всей империи перегрины добровольно признавали римские законы и налоги. С одной стороны, римские власти не имели достаточно эффективных средств для принуждения, а с другой – понятие терпимости составляло важный элемент философии, на которой зиждилось римское владычество. Тем не менее, все это не означает, что явление романизации не затронуло Дакию.
Следовательно, процесс романизации или интеграции Дакии в романскую цивилизацию нужно трактовать по-иному, стремясь объяснить его с учетом всех социальных реалий Дакии.
В новом видении акцент нужно, прежде всего, сделать на роли римских колонистов. В этом контексте следует прокомментировать известную фразу Евтропия, который писал, что Траян привел в Дакию «…infinitas copias hominum ex toto orbe Romano…».[80] Это не является случайным преувеличением историка. Он подчеркивал факт, что в Дакии после ее завоевания сложилась уникальная ситуация: колонизация являлась массовой и осуществлялась быстрее и решительнее, чем в других провинциях. Это, возможно, было хорошо известно древним историкам. Массовая колонизация стала особенностью Дакии по сравнению с другими территориями, вошедшими ранее в Римскую империю. В этом состоит специфика романизации Дакии, объясняющая быстрый успех ее интеграции в римский мир.
Романизация Дакии осуществлялась, в первую очередь, путем массовой колонизации. Уже в конце правления Траяна налицо был /75/ заметный прогресс. Однако различные группы колонистов сами были в разной степени романизированы. Одни подвергались воздействию римской культуры еще на прежнем месте обитания до переселения в Дакию. Для других процесс романизации все еще продолжался. Так, на юге и востоке Трансильвании появились общины перегринов, переселенных из Норика. Для них был характерен полупастушеский способ ведения хозяйства и погребение в курганах. Наиболее известные захоронения обнаружены в Кашолце и Калборе. Жители этих поселений наряду с римской керамикой использовали традиционную, практиковали кельтский обряд погребения – трупосожжение с помещением пепла в курганах. Раскопки поселения в Кашолце показали, что тамошние жители обитали в наземных лачугах с обмазанными глиной деревянными стенами. Таким образом, в этих общинах к моменту их появления в Дакии сохранялся традиционный кельтский уклад и собственные погребальные обряды. Степень их романизации была невелика даже в том случае, если они переселялись из римских провинций. Процесс интеграции подобных общин продолжился и в Дакии, хотя он не прослеживается по имеющимся археологическим материалам. Этот процесс типичен также и для варваров, в разное время переселенных римлянами в провинцию.
Поток колонистов, устремившихся на эти территории во II в. н. э., ускорил процесс романизации, который развивался уже в первые десятилетия, после первой массовой колонизации времен Траяна. В Дакии быстро распространялась и укоренялась городская цивилизация, чему способствовал процесс интеграции, в общих чертах завершившейся в первый век существования провинции. В силу своих особенностей Дакия оказалась самой романизированной из приграничных провинций, хотя и вошла в империю одной из последних. Здесь латынь не испытывала серьезной конкуренции со стороны других языков и в скором времени не только превратилась в lingua franca,[81] но и стала родной для подавляющего большинства населения Дакии.
О степени романизации Дакии можно составить достаточно четкое представление, исходя из анализа памятников и погребальных обрядов разных этнических групп. В этом отношении, например, заметны существенные отличия у норико-паннонских колонистов. Колонисты с юга и востока Трансильвании следовали тра- /76/ дициям трупосожжения с захоронением пепла в курганах, а прибывшие в Дакию Поролисскую возводили римские каменные памятники норико-паннонского типа. Они также использовали специфическую одежду и ее аксессуары (фибулы норико-паннонского типа), свойственные романизированным жителям Норика и Паннонии. Иллирийцы практиковали трупосожжение в простых ямах, иногда с обожженными земляными стенками. Это означает, что либо обряд трупосожжения совершался на месте, либо проводилось освящение огнем места погребения. Отдельные могилы обкладывались камнями в форме окружности или прямоугольника. Анализ погребального инвентаря, состоявшего из римской керамики, стеклянных lachmaria и unguentaria, [82] зеркал и других римских предметов из бронзы, в том числе монет, позволяет говорить о сильном влиянии материальной культуры римлян и их ритуальных обычаев на погребальный обряд иллирийцев. К этим свидетельствам можно добавить надгробные римские надписи, обнаруженные в некоторых иллирийских некрополях. И хотя у иллирийцев отмечается более высокая степень романизации, чем у норико-паннонских колонистов, они также сохраняют элементы традиционного погребального обряда, придающего своеобразие их захоронениям. Особенно известны иллирийские некрополи в горных районах Трансильвании: в Руда-Браде, Альбурне Большом («Хоп» и «Тэул Корни»), Игью, Чинчише, а также в Апуле, Сигишоаре и даже в Ромуле. Еще к одной группе колонистов, главным образом, выходцам из вспомогательных отрядов, относились фракийцы. По останкам в некрополях, среди которых были идентифицированы и фракийцы – в Брад-Мунчелуле либо в Ромуле, – можно заключить, что в погребальных обрядах преобладало трупосожжение непосредственно в простых ямах, ко дну которых вели ступени. Если в Ромуле эти погребения принадлежали дарданам, то в Брад-Мунчелуле они связаны с иллирийцами, смешавшимися с фракийцами. В целом фракийцы были более романизированными, чем другие этнические группы. Дако-сарматские варвары, переселенные римлянами с их территорий в Восточной Молдове, имели смешанные некрополи, где преобладавшее трупосожжение в урнах сочеталось с трупоположением детей. В погребальных обрядах они придерживались обычаев предков: убранство захороненных в некрополе Локустени традиционно – /77/ варварские фибулы и серебряные филигранные серьги для женщин. Степень романизации этих жителей была очень низкой. Еще в двух некрополях в Трансильвании – Сопоруле де Кымпие и Обреже – прослеживается соблюдение того же погребального обряда, но аксессуары одежды свидетельствуют о римском влиянии. Таким образом, степень романизации здесь была выше, чем в Нижней Дакии, несмотря на следование традиционным погребальным обрядам. Впрочем, и в других провинциях обряд захоронения у коренных жителей долгое время не претерпевал изменений. Например, в Британии в течение двух первых веков римского владычества интеграция имела лишь материальный характер, в то время как духовные ценности туземцев сохранялись.
Не менее значительным показателем романизации провинции Дакия является религия. Согласно недавним статистическим данным, из общего числа религиозных эпиграфических и изобразительных памятников 73 % (2100) принадлежат к греко-римскому пантеону. Эта цифра почти полностью совпадает с 74 % романо-италийских названий, выявленных в результате анализа ономастики. Остальные распределились таким образом: Митра – 10 %, боги сирийско-пальмирские – 5, малоазийские – 3,8, божества фрако-мезийские – 3,6, египетские – 3, кельто-германские и северо-западные африканские – 2 %.
Что касается религии коренных даков, то ни в надписях, ни в изобразительных памятниках, ни в археологических находках не осталось никаких признаков ее сохранения в римскую эпоху. Отдельные историки высказывали предположения, что в доримскую эпоху религия служила политическим фундаментом дакийского государства. Она являлась основной идеологической опорой в организации сопротивления римлянам и поэтому преобразовалась в силу, способную превратить воинственных даков в фанатиков. По этой причине римляне якобы разрушили храмы, уничтожили класс священнослужителей и строго-настрого запретили любые формы традиционного культа коренного населения. По мнению румынских специалистов, именно этим объясняется исчезновение здесь в римскую эпоху местных теонимов, в то время как в римских надписях других провинций они сохранялись, например кельтские в Норике или Паннонии. Это чисто теоретическое предположение, не имеющее серьезной документальной основы, находится в противоречии с данными о различном отношении римлян к евреям и дакам, что явствует из латинских источ- /78/ ников. Восприятие латинскими писателями и историками двух народов сильно разнится: евреев ненавидят, а к дакам относятся с пониманием или даже с симпатией. Траян был «Дакийским», тогда как Тит не стал «Иудейским», чтобы не возникало никаких политических или генетических ассоциаций с евреями. Для евреев был создан fiscus ludaicus,[83] а для даков нет. Из этого следует, что к своей религии даки относились иначе, чем евреи. Они никому не стремились навязать свою веру и не породили диаспору. Следовательно, даки не представляли собой угрозы римской религии, обычаям и образу жизни (mores[84]). Вот почему у римлян не было причин третировать даков и их религию подобно тому, как они обращались с евреями, для которых религия была важнейшим фактором, обусловившим неприятие ими всего римского. И уж подавно римляне не дали бы название Сармизегетузы (считавшейся священным религиозным центром всех даков) первому римскому городу в Дакии – выведенной колонии ветеранов. С Иерусалимом римляне обошлись совсем иначе.
Разгадка отсутствия упоминаний о дакийских божествах в римских надписях и на памятниках кроется, скорее всего, в структуре религии даков, о которой нам почти ничего не известно, а также в социальной и политической эволюции дакийского мира в доримский период. Разрушение племенной организации с одновременным установлением государственной власти, возможно, оказало существенное влияние и на религию даков. На сегодняшней стадии изучения проблемы представляется, что отсутствие любых проявлений религии коренного населения в римскую эпоху связано, скорее, с ее «народным» характером. Это, возможно, подтверждается и тем, что никаких зримых форм культа (храмы, святилища, алтари) не возникало и на соседних с римской Дакией территориях, где обитали свободные даки и другие родственные им племена и где римляне не могли ввести запрет на их религию. Дакийская «аристократическая» религия и «официальные» божества исчезли вместе с классом священнослужителей, тесно связанных с царем и государством. Этим объясняется трудность interpretatio Dacica,[85] т. е. признания коренными жителями в отдельных римских божествах собственных богов. /79/
Напротив, Дакию наводнили культы других провинций, привнесенные извне в римский пантеон. Это лучше всего видно на примере кельтских и германских провинций: Аполлон с косой Сирона, Суцеела и Нантоцелта, Цернунос, Эпона, Марс Камул, Обила и Геркулес Магузан, Юпитер Буссумар, Юпитер Тавкан или такие божества, как Квадривии, Матроны, Домины, Гесахены, Сулевии, Кампестры. Из имеющих фрако-мезийское происхождение хорошо известны синкретические боги, так называемые дунайские всадники, запечатленные на 60 рельефах, где иногда «фракийский всадник» отождествляется с Аполлоном. По одному памятнику имеют богиня Дарданика и Збелтиурд, бог молний. В Дакии, как и в других провинциях, имелось множество поклонников восточных богов, в особенности Митры (свыше 280 памятников). За ними следуют культы таких сирийско-пальмирских божеств, как Юпитер Долихен (50 памятников), Азиз Сирийский (Атаргатис), Юпитер Гелиопольский, Юпитер Балмар, Непобедимое Солнце, Балтис, Вечный Бог, Теос Ипсистос, Бел, Яргибол, Малагбел, Бенефал, Манават, а также малоазийские культы Кибелы, Сабазия, Цимистена, Мена, Эрузена, Адрастии, Сардендека, Зевса Нарина, Зевса Ситтаномика. Не обойдены вниманием египетские и северо-западные африканские боги: Серапис, Исида, Аммон, Апис, Сатурн, божества Мавритании.
Разнообразие религиозных верований жителей Дакии и их ментальность отражали, хотя и не в точных пропорциях, пестроту состава колонистов. Можно даже говорить об их религиозном космополитизме. Имели место явления interpretatio Romana (римского истолкования) и синкретизма. Ко всему этому нужно добавить многочисленные оккультные и магические обряды, складывавшиеся в яркую мозаику «народных» верований, в меньшей степени отраженные в письменных и художественных источниках. Следовательно, жителям Дакии не было свойственно единообразие ни в понимании религии, ни в отправлении религиозных культов. В процессе интеграции населения Дакии в римский мир важную роль наряду с латынью играла греко-римская религия, получившая наибольшее распространение в городах. Религии отводилась еще более «наступательная» роль, чем латыни. Большое значение имели «политические» божества, воспитывавшие верность империи и императору: Victoria,[86]Virtus/80/Romana,[87]Genius Imperatoris,[88] и в особенности культы, непосредственно связанные с императорским домом: Domus Divina,[89] культ Ромы или Августа. Поклонение таким божествам или, напротив, отказ от их почитания могли как способствовать продвижению человека по социальной лестнице, так и лишить его милости и обречь на маргинализацию. Культ императора в Траяновой Ульпии Сармизегетузе отправлял concilium Daciarum trium (Совет трех Дакий).{47} Во главе совета стоял sacerdos arae Augusti (coronatus Daciarum trium),[90] существовавший во время Александра Севера (чему есть точное свидетельство), а быть может, и раньше. Основной задачей этого учреждения было отправление культа императора от имени всех поселений провинции. Такой ритуал был элементом религиозной и политической жизни провинции. Очевидно, наряду с латинским языком он являлся одним из важных рычагов формирования единого общества из групп, имевших разные традиции и в различной степени романизированных.
С возникновением римской городской цивилизации в Дакии распространяется латынь, греко-римская религия, формируется ментальность римского типа. Это не означает отсутствия особенностей их усвоения и различий в восприятии римской цивилизации в разных частях Дакии. В Дакии переплетались традиции восточных и западных провинций, что привело к замечательному культурному многообразию, хотя налицо было преобладание западных черт. Благодаря географическому положению она служила мостом между Западом и Востоком. В силу приграничного расположения ее культурные, художественные и технические достижения были незначительны и не отличались большой оригинальностью. Единственным исключением, которое можно было бы причислить к лучшим творениям империи, являлся мост через Дунай в Дробете, построенный Аполлодором Дамасским в эпоху Траяна.
Такое культурное своеобразие Дакии по сравнению с другими провинциями обусловило заметное лингвистическое единообразие. А поскольку распространение латыни проходило гладко и без отторжения, завершилось оно очень быстро. /81/
Dacia amissa[91] и проблемапреемственности
Dacia amissa. Политический и военный кризис Римской империи достиг апогея во второй половине III в. при императоре Галлиене. Приграничные дунайские провинции оказались в тяжелом экономическом положении, поскольку постоянно подвергались грабительским набегам племен, проживавших за лимесом. Ситуация усугублялась тем, что в борьбе за власть в империи принимали активное участие римские войска, устанавливавшие, по всей вероятности, кнутом и пряником, собственные порядки в провинциях. К тому же интерес императоров к этим территориям постепенно угасал. Города и сельские поселения приходили в упадок под бременем непомерных обязанностей и из-за безразличия властей.
История Дакии в силу неизменной позиции империи повторится на других римских территориях, находившихся вне естественных границ раннего принципата по Рейну и Дунаю – таких, как север Ретии и agri decumates[92] в Верхней Германии. Так, в Панегирике Констанцию Хлору (297 г.){48} говорится: «…sub principe Gallieno… amissa Raetia».[93] Отдельные авторы IV в. утверждали, что то же самое произошло и с Дакией: «Dacia… amissa est»,{49}«…sed sub Gallieno imperatore amissa est».[94]{50} Эти два аналогичных высказывания в отношении Ретии и Дакии, связанные с именем одного императора, должны были бы иметь одинаковый смысл. Однако на основании археологических и эпиграфических материалов о двух «потерях» Галлиена высказывались разные версии. Найденная не так давно в Аугсбурге надпись показала, что, по крайней мере, Ретия действительно была «потеряна» Галлиеном и уступлена им узурпатору Постуму, правившему «Галльской империей». Римская администрация продолжала существовать, но власть Галлиена в Ретии более не признавали. Следовательно, нападения и опустошительные набеги из-за лимеса не означали, что римляне перестали охранять границы и оставили их /82/ вместе с самой провинцией. Даже разрушительные вторжения, которые совершались с территории Нижней Паннонии, и последовавшие за ними воцарения узурпаторов – Ингена, а затем Регалиана – не привели к потере провинции. «Потеря» Дакии в правление Галлиена возможна с точки зрения логики, но время этих событий установить трудно. Не найдено никаких археологических свидетельств или иных источников в подтверждение идеи отдельных историков, что Галлиен отказался от какой-то части Дакии. Напротив, на северной границе Дакии Поролисской в это время проводились работы по ремонту лагерных укреплений, датированные приблизительно 260 г.
Что касается монетного обращения, то оно в Дакии, как и в двух Паннониях, начало оскудевать после 253 г., но резкое падение произошло лишь в 260 г. Несколько иначе выглядит ситуация с кладами монет. Найдено пять кладов, почти все в Апуле, где самые поздние монеты относятся ко временам Галлиена. Накопление монет в годы правления Валериана и Галлиена, вероятнее всего, происходило уже за пределами Дакии. Их владельцами, вероятно, были воины.
Дакийские вексилларии отправились на Восток с Валерианом. После пленения и убийства Валериана персами какие-то военные из легионов Апула, видимо, сумели вернуться домой. Последняя надпись из лагеря другого легиона – Пятого Македонского в Потаиссе датируется 257–258 гг. К 260 г. восходит надпись, поставленная командиром Тринадцатого Сдвоенного легиона в Мехадии, предположительно на новом месте его дислокации или на месте размещения каких-то вексиллариев дакийской армии. После 264 г. упоминания о вексиллариях двух дакийских легионов встречаются в Верхней Паннонии, в Петовионе, а другие надписи содержат свидетельства о воинах этих же легионов на севере Италии. Таким образом, не существует эпиграфических подтверждений размещения этих легионов в их прежних лагерях в Апуле и Потаиссе после 258–260 гг. Впрочем, Галлиен переместил их в другие центры, чтобы обеспечить себя мобильной армией для обороны Италии, а это означает, что он рассчитывал на их лояльность.
Галлиен никогда не терял контроля над Дакией (amissa). Напротив, она была его постоянной опорой. Первые дакийские вексилларии перешли на сторону узурпатора Викторина, преемника Постума, бывшего правителя «Галльской империи», лишь в конце /83/ 269 г. (после смерти Галлиена). Об этом свидетельствуют золотые денарии, отчеканенные в Трире. Дакия во времена Галлиена оставалась римской провинцией. Мысль о «потере» Дакии, видимо, возникла потому, что часть дакийской армии рассеялась во время восточного похода Валериана, а другие войска Галлиен перевел в стратегически более важные области. К этому добавляется ужасное финансовое положение Дакии, безразличие императора к ее городским и сельским поселениям, постоянные вторжения враждебных народов, сопровождавшиеся захватом территорий. Атмосфера нестабильности, в которой панические слухи распространялись с невероятной быстротой, и создала, в конце концов, неясный образ Дакии, который век спустя поздняя латинская историография запечатлела в двусмысленном слове «amissa».
Даже не имея конкретного намерения отодвинуть границу империи на линию Дуная, Галлиен начал этот процесс, ставший необратимым в следующее десятилетие. В годы правления Клавдия II Италия продолжала подвергаться угрозам со стороны аламанов. В Дакии произошло новое катастрофическое падение денежного оборота по сравнению с Мёзией к югу от Дуная. Положение провинции ухудшилось. Отсутствуют подтверждения о стоянке двух старых легионов в лагерях Апула и Потаиссы. Официально провинция Дакия прекратила существование во времена Аврелиана. Последнее свидетельство о провинции появляется на золотых денариях, отчеканенных в Медиолане весной 271 г. с надписью Dacia Felix.[95] Открытие нового монетного двора в 271–272 гг. в Сердике, столице Дакии Средиземной, созданной Аврелианом к югу от Дуная, могло бы означить завершение этого процесса. Из литературных источников известно, что в начале 271 г. Аврелиан выступил с армией в Аквилею в поход против «скифов» (вандалов из Паннонии). О его действиях в отношении Дакии говорится: «…provinciam Daciam… intermisit vastato omni Illirico et Moesia desperans eam posse retinere abductosque Romanos ex urbibus et agris Daciae in Media Moesia collocavit apellavitque eam Daciam, quae nunc duas Moesias dividit et dextra Danubio in mare fluenti, cum antea fuerit in laeva»;[96]{51}/84/«…per Aurelianum, translatis exinde Romanis, duae Daciae in regionibus Moesiae ac Dardaniae factae sunt»;[97]{52}«Cum vastatum Illyricum ac Moesiam deperditam videret, provinciam Transdanuvianam Daciam a Traiano constitutam sublato exercitu et provincialibus reliquit, desperans earn posse retineri, abdustoque ex ea populus in Moesia conlocavit apellavitque suam Daciam, que nunc duas Moesias dividit»;[98]{53}«Daces autem, post haec, iam sub imperio suo Traianus, Decebalo eorum rege devicto, in terras ultra Danubium, quae habent miile milia spatia, in provincia redegit. Sed Gallienus eos dum regnaret amisit Aurelianusque imperator evocatis exinde legionibus in Mysia conlocavit ibique aliquam partem Daciam mediterraneam Daciamque ripensem constituit…».[99]{54} Филологи и историки много раз тщательно разбирали эти тексты, пытаясь обнаружить там больше информации, чем в них действительно содержится, и объяснить отдельные кажущиеся или реальные противоречия, забывая при этом, что тексты адресованы читателям, хорошо осведомленным о событиях, которых касались древние писатели. Так возникла беспочвенная полемика относительно исторических сведений, переданных нам литературными источниками, повествующими об этих событиях.
Полемика о непрерывности пребывания дако-римлян в бывшей Дакии. В средние века самая большая часть провинции Дакия (Трансильвания и Банат) оказалась в составе Венгерского королевства. После исчезновения королевства и короткого периода автономии Трансильванское княжество стало провинцией Габсбургской империи, преобразованной в XIX в. в Австро-Венгерскую монархию. В течение всех этих столетий большинство населения Трансильвании составляли румыны, на что указывают средневековые памятники. Со временем, однако, эта основная группа насе- /85/ ления утратила политические и религиозные права, а первоначальное равенство с другими этническими группами сменилось дискриминацией. Религиозные и культурные преобразования XVIII в. открыли путь в европейские школы первым румынам из Трансильвании. Изучение римского прошлого Дакии и осознание латинской основы румынского языка обусловили рождение интеллектуального движения трансильванских румын, кульминацией которого стал официальный меморандум от имени румынской нации – Supplex Libellus Valachorum.[100] В нем требовалось предоставить румынам политические и гражданские права. В основе этого документа лежала просветительская концепция, вдохновленная идеями естественного и исторического права. История стала орудием в борьбе за национальное освобождение. Впервые вспомнили о длительном периоде проживания румынского народа в Трансильвании еще с эпохи римской Дакии и о его благородных корнях, связанных с былой латинизацией. В меморандуме утверждалось, что древнейшее население Трансильвании было несправедливо лишено равных прав с теми, кто пришел на эту территорию позже: имелось в виду мадьярское дворянство, «саксы» и секеи – три средневековые привилегированные «нации».
Это политическое движение вызвало отклик у некоторых австрийских историков, решивших опротестовать исторические аргументы о древности и исконном проживании румын в Трансильвании. Так началась полемика, которая имела политический подтекст и велась в области филологии и истории. Во второй половине XIX столетия, когда политическое положение румын ухудшилось, позиция официальной историографии стала весьма категоричной. Была опубликована работа Р. Рёслера (R. Roesler), старавшегося системно продемонстрировать невозможность преемственности между дако-римскими жителями древней Дакии и румынами Трансильвании. Последние, согласно теории Рёслера, эмигрировали сюда с южного берега Дуная позднее, в средние века, когда в Трансильвании уже жили мадьяры и «саксы». Следовательно, исторические аргументы, на которые ссылаются румыны, требуя политического равенства, не имеют под собой реальной основы.
Образование национального румынского государства, обретение им независимости и его международное признание увели эту полемику еще дальше. Борьба за национальное освобождение /86/ перешла в борьбу за объединение Трансильвании и Баната с Румынией. Именно тогда появилась «проблема преемственности». Румынские историки решили ответить Рёслеру. Дискуссия, имевшая то же политическое измерение, продолжалась в румынской и венгерской историографии на протяжении всего XX столетия. В ней были и «грозовые» периоды, связанные с обострением политической ситуации, как, например, во время Второй мировой войны. Основной причиной продолжения этой полемики было полное неприятие Венгрией (даже в коммунистическую эпоху) факта воссоединения различных областей в национальном румынском государстве, в результате которого Трансильвания и Банат в 1918 г. вошли в границы Румынии.
В период коммунистической диктатуры ситуация усугубилась, особенно в годы националистического коммунизма Н. Чаушеску, когда поддержка теории преемственности принимала запредельные идеологические формы. Последствия этих лет ощущаются до сих пор, особенно на уровне обыденного сознания. Сохраняется и сама проблема преемственности. В обоих лагерях еще остались приверженцы старых идей. Тем не менее, в румынской историографии существует критическая тенденция, не допускающая идеологию в историческое исследование, отвергающая преувеличения и мифы и стремящаяся к исторической верификации образов, созданных без опоры на достоверные материалы. К сожалению, в венгерской историографии подобное видение еще не нашло места, по крайней мере, когда речь идет о проблеме преемственности.
Возвращаясь к литературным источникам конца римского владычества в Дакии, следует отметить, что они абсолютизировались и использовались противниками теории преемственности в качестве решающих аргументов, поскольку якобы говорили о полной эвакуации дако-римского латиноязычного населения Дакии на южный берег Дуная. Таким образом, бывшая Дакия могла бы превратиться в terra deserta[101] еще до наступления средневековья. В пользу этой концепции свидетельствовало и полное отсутствие во всех письменных источниках того времени каких-либо упоминаний об этой территории и ее населении. Поэтому делался вывод о том, что родиной румын была не Дакия, а земли к югу от Дуная. /87/
Полемизируя с этой теорией, румынские филологи попытались интерпретировать те же письменные источники, при этом нередко изменяя смысл текста посредством неправильных переводов. Так, текст Иордана на основании выражения «evocatis exinde legionibus»[102] сочли доказательством отступления только армии, а не гражданского населения. Это умозаключение является искусственным, поскольку базируется на неправильном переводе всего пассажа. Родилась идея, что в обсуждаемых литературных источниках можно выделить две историографические традиции, описывающие уход из Дакии: одна «ошибочная» – Евтропия, Руфия Феста и Флавия Вописка, а другая «правильная» – Иордана. Первая традиция подтверждала полный уход войск и гражданского населения и говорила о «патриотизме» Евтропия, а вторая объяснялась компетентностью Иордана, будто бы исправившего ошибочную информацию о полной эвакуации населения и упоминавшего только армию. В действительности правильный перевод текста Иордана наталкивает на мысль, что он пишет не только об отступлении армии (evocatis exinde legionibus), но и об уходе мирного населения (Dacos, из которых Траян создал провинцию, которых Галлиен «потерял», а Аврелиан, как следует из правильного перевода, разместил в Мёзии). Итак, двух древних историографических традиций не существовало. Все авторы, писавшие об отступлении армии и уходе гражданского населения, имели в виду одно и то же событие, используя разные определения: Romani, Daci, provinciales, populus.[103] Однако эти сведения слишком скудны, чтобы утверждать, будто все население северодунайской Дакии покинуло ее. В недавнем времени зарубежные историки, не участвующие в полемике о преемственности и непреемственности, такие, как Л. Окамура или А. Уотсон, касаясь эпохи Аврелиана, высказались скептически относительно мысли о массовой эвакуации всего населения, сочтя ее маловероятной и указав, что подобное нигде не практиковалось. По их мнению, мигрировали только администрация, богатые купцы, землевладельцы, т. е. влиятельные провинциальные honestiores. Большинство humiliores, имевших больше общего с варварами, чем с собственными honestiores, осталось на месте.
Более важные исторические проблемы связаны с причинами ухода и способом проведения этой масштабной операции. В 271 г. /88/ Аврелиан, подчинив вандалов и нанеся сокрушительное поражение готам в дунайской области, получил возможность подумать о том, как перестроить оборонительную стратегию во всем регионе. С одной стороны, он нуждался в военных силах, чтобы начать кампанию против Пальмиры, а с другой – мог пополнить их воинами, охранявшими дунайскую границу, для чего следовало уменьшить ее протяженность. Дакия уже давно утратила стратегическую роль по сравнению с тем временем, когда была создана эта северодунайская провинция, поскольку варварский мир во второй половине III в. пережил существенные трансформации. И Аврелиан принял стратегическое решение. Возможно, он руководствовался субъективными соображениями о необходимости защиты Сердики, своей origo,[104] находившейся в пустынном, малонаселенном и труднообороняемом от вторжений с северного берега Дуная месте. Факт, что практическое осуществление операции по оставлению Дакии не получило откликов в античной историографии, видимо, указывает на ее успешное проведение. Территория вновь созданной Дакии к югу от Дуная была небольшой. Это еще один аргумент в пользу того, что эвакуация не была тотальной. Южнодунайская Дакия создавалась не для того, чтобы стать прибежищем для всего северодунайского населения, а для сохранения названия этой провинции в списке административных единиц империи (своего рода сокрытие ухода из боязни вызвать недовольство римского общественного мнения). Кроме того, это способствовало упрочению верности двух легионов Дакии и возрастанию престижа Сердики, ставшей столицей новой провинции. Решение об уходе из Дакии родилось в голове военного человека, как ответ на основную военную задачу, и было осуществлено по-военному. Аврелиан осознанно завершил процесс «потери» Дакии, невольно начатый еще при Галлиене, взяв на себя ответственность за выбор меньшего зла для Римской империи.
Из этого следует, что с научной точки зрения бессмысленно собирать разного рода археологические доводы, чтобы доказать присутствие в Дакии части населения бывшей провинции после ухода оттуда администрации и римской армии, как это постоянно делалось в румынской историографии. Историкам на протяжении долгого времени так и не удалось разубедить тех, кому они, в первую очередь, адресовали свои доводы. Историографическую ситуацию, /89/ которая сложилась в древности и которую абсурдно оспаривали в прошлом, сейчас следует трактовать как вполне естественный исторический факт. Археологические, а в особенности эпиграфические и нумизматические источники методом исключения с легкостью могут подтвердить, даже если в этом нет необходимости, достоверность письменных источников, в которых ясно говорится об отступлении при Аврелиане. Но археологам нелегко собрать материал о преемственности поселений, материального производства и особенно об этнической преемственности. Такое положение характерно и для других территорий, утративших статус римских провинций, – например, для Британии начала V в. н. э. Это объясняется объективными обстоятельствами, так как исторические факты не обязательно находят соответствие на уровне материальной культуры. Однако не стоит бросать вызов здравому смыслу, доказывая, что романский народ, в два раза более многочисленный, чем его соседи иного этнолингвистического происхождения, лишь благодаря случайному совпадению, оказался на территории бывшей римской провинции, где некогда обитало значительное романизированное население, и что он якобы не имеет с этим населением никакой прямой связи. Желающие научно обосновать подобный абсурд вольны в своих действиях. Но разве долг румынских ученых не обязывает нас доказать абсурдность абсурда?
Дакия после ухода римлян. На основании археологических находок можно с уверенностью сделать два важных заключения. Первое. После 271 г. н. э. жизнь продолжалась во многих центрах провинции и в новых поселениях, хотя и в более скромных формах. Второе. В течение почти ста лет западная, романизированная зона Дакии не подвергалась систематическому и массированному проникновению нероманизированных пришельцев, обитавших за бывшей римской границей. Напрашивается вывод, что часть населения бывшей провинции Дакия после 271 г. осталась в Трансильвании. В пользу этого свидетельствует, в первую очередь, сохранение во временном промежутке между 271 и 306 гг. оборота монет, пусть и скудного, что вполне объяснимо в новом политическом и социальном контексте. Количество монет, найденных в поселениях южных придунайских областей, было значительно большим, чем в Трансильвании. Это обстоятельство объясняется существованием прямого обмена между центром и периферией империи, тогда как Трансильвания оказалась в положении внутренней области. /90/ Бывшая провинция Дакия стала экономической «буферной зоной», где подлинные денежные отношения сохранялись в северных придунайских областях, в то время как в Трансильвании настоящая экономика, основанная на денежном обращении, не функционировала. Здесь монеты из инструмента сделок превратились в драгоценности. Подобным образом экономическая ситуация развивалась и на Десятинных полях – территории, оставленной римлянами в Верхней Германии.
С падением рыночного производства и связанной с ним торговли исчез и сам рынок. В этих условиях оставшимся в Дакии семьям, чтобы выжить, пришлось научиться обрабатывать землю и заняться скотоводством. При этом они могли по-прежнему обитать в старых городах. В новом социальном устройстве место нашлось лишь крестьянам. Распад римского провинциального общества привел к исчезновению социальной и культурной разнородности римской эпохи. Это явление, несомненно, можно определить как регресс, который ощущался, в первую очередь, на уровне материальной культуры. В Британии, где сохранилось множество свидетельств, относящихся к периоду между падением римской власти и появлением первых англо-саксов, уровень преемственности в сельском хозяйстве, по всей видимости, был выше. Многие виды сельскохозяйственных работ остались там от римской эпохи.
Можно сказать, что в III и первой половине IV в. бывшая провинция Дакия переживала аномию – состояние дезорганизации общества, в котором развитие стабильных социальных и культурных форм прервалось. Ее население, вероятно, было сельским, обитавшим в бедных и малочисленных деревенских поселках, расстояния между которыми колоссально возросли, что приводило их к изолированности друг от друга. Усилилось значение географических факторов, в силу которых либо обеспечивались связи между людьми, либо, напротив, создавались барьеры. Весьма вероятно, что для негородской среды в Дакии, как и в Британии, был характерен определенный уровень преемственности экономики. Однако, к сожалению, сельская среда Дакии мало изучена археологами.
Если иметь в виду возможности археологии собирать материалы о преобразованиях, происходивших в этот период, то необходимо учитывать, что между политическими событиями (каким явилось отступление в 271 г.) и состоянием материальной культуры /91/ невозможно установить причинно-следственную связь. Материальная римско-провинциальная культура Дакии, существовавшая после 271 г. в более скромных и примитивных формах вследствие исчезновения больших промышленных центров и рынка, тем не менее, сохранила общие черты римского времени. Поэтому трудно определить по формальным признакам, что именно из материальной провинциально-римской культуры принадлежит эпохе провинции, а что возникло в последовавшие после 271 г. десятилетия. То же самое относится и к археологическим исследованиям в сельской местности. В ходе археологических раскопок поселений провинциальной эпохи, на которые наслоились остатки поселений последующих периодов, преемственность образа жизни прослеживается значительно лучше. Имеется множество случаев (в поселениях в Обреже, Сучаге, Аркиуде, Грэдинарах, Старой Молдове и других местах), когда на месте жилищ и хозяйственных построек римской эпохи появились строения, где обнаружены артефакты IV в. Сохранялся один и тот же тип жилища. Археологи не обнаружили какого-нибудь отличающегося от других пласта, что позволяет сделать вывод о преемственности поселений. По понятным причинам трудно хронологически определить принадлежность предметов, главным образом, керамики, особенно в период с конца III и до середины IV в. Легче идентифицировать и датировать элементы материальной культуры, проникшие в римскую среду Дакии из ареалов чужеродных культур.
Север провинции Нижняя Мёзия(Добруджа) во II–VI вв.
Образование и организация провинции Нижняя Мёзия. Начиная с I в. до н. э. римляне проводили активную политику в прибрежной зоне Черного моря, где существовали греческие поселения: Истрия, Томы, Каллатис, Аполлония. Римское влияние здесь утверждалось постепенно, начиная с походов Марка Теренция Варрона Лукулла в 72–71 гг. до н. э. и Гая Антония Гибрида в 62–61 гг. до н. э. Подчинение этой области завершил в 29–28 гг. до н. э. Марк Лициний Красе. Все экспедиции совершались с территории провинции Македония. В начале I в. н. э. римляне создали новую провинцию, расположенную ближе к зоне их интересов, – Мёзию. /92/
Первым правителем Мёзии был Авл Цецина Север, упоминание о котором относится к 6 г. н. э.{55} Новая провинция охватывала долины рек Морава и Тимок. Для управления придунайским регионом был назначен praefectus (civitatum Moesiae et Triballiae). [105]
В Добрудже, находящейся между Дунаем и Черным морем, римляне поначалу осуществляли свое господство через посредничество правителя Рола, находившегося в отношениях клиентеллы с Римом, а потом через Одрисское царство. После смерти последнего царя одрисов Реметалка III в 46 г. н. э. была образована провинция Фракия. Во времена Нерона наместник Мёзии Тиберий Плавций Сильван Элиан {56} переселил с северного берега Дуная (возможно, в Добруджу) 100 тыс. человек. Присоединение Добруджи к Мёзии произошло только при Веспасиане. {57} Чрезмерная протяженность дунайской границы и угроза набегов со стороны даков, постоянно угрожавших с севера, привели в 86 г. н. э. к разделу провинции на Верхнюю и Нижнюю Мёзию. Последняя простиралась от реки Тибрицы до Черного моря и от Дуная до Балканских гор. Управлял Нижней Мёзией наместник в ранге консуляра, власть которого поддерживали Пятый Македонский легион, расквартированный в Эске, и Первый Италийский, стоявший в Новах. Во времена Траяна в Нижнюю Мёзию также был переведен Одиннадцатый Клавдиев легион, расквартированный в Дуросторе.
В годы правления Диоклетиана в административном, военном и экономическом устройстве империи происходят большие перемены. Нижнюю Мёзию разделили на провинции Мёзия Секунда (Вторая Мёзия) и Малая Скифия. Последняя занимала территорию у Черного моря и Дуная, чуть менее вытянутую на юг, чем современная Добруджа. Во времена Константина Великого Малая Скифия со столицей в Томах вошла во Фракийский диоцез Восточной префектуры. Она оставалась в составе Византийской империи до начала VII в. н. э., когда под напором славян и авар дунайский лимес был оставлен.
Население, города, общество. Коренное население Добруджи составляли геты.{58} К родственным им племенам принадлежали кробизы, саки, кораллы, троглодиты, ойнены, обулены, а также скифы,{59} бастарны{60} и сарматы.{61} В римскую эпоху сюда пересе- /93/ лились другие фракийские племена: одрисы,{62} бесы,{63} лаи и авсдецены.
Среди жителей, населявших Добруджу до римлян, были обитатели греческих крепостей на побережье. Римляне называли эти крепости чужеземными городами (civitates peregrinae). Городу Каллатису (Мангалия) удалось заключить foedus, и он стал союзным городом (civitas foederata) с гарантией сохранения старых учреждений и освобождением от размещения на своей территории римских войск. В городе проживало 10–15 тыс. человек, среди которых были и вновь прибывшие римляне. Некоторые жители были римскими гражданами, о чем свидетельствует существование собрания римских граждан (conventus civium Romanorum).{64} Томы (Констанца) в I в. н. э. деградировали, перейдя из категории civitas peregrina libera[106] в категорию civitas peregrina stipendiaria;[107] там был расквартирован римский гарнизон.{65} Позднее Адриан даровал Томам статус civitas libera (foederata).[108] Население города достигало 25–30 тыс. человек, причем римлян в нем было больше, чем в Каллатисе. На территории крепости Томы проживали римские граждане – cives Romani consistentes.[109]{66} Есть сведения и о греческих поселениях Стратон и Парфенополь.{67} Третьим важным греческим городом Добруджи была Истрия. Возможно, в римскую эпоху она обладала статусом civitas peregrina stipendiaria. В начале II в. н. э. правитель Нижней Мёзии Маний Либерий Максим закрепил за городом сельскую округу – hora (греч.). {68} Его население, преимущественно греческого происхождения, хотя среди жителей было немало римлян, насчитывало приблизительно 10–15 тыс. человек. В округе размещалось несколько настоящих греческих сельских поселений – komai (греч.). В районе Истрии (regio Histriae) – более крупной административной единице – располагались разные сельские поселения. Vicus Quintionis (вик Квинтион) давал приют ветеранам, римским гражданам и коренным бесам.{69} Еще в одном vicus с неизвестным названием жили ветераны и местные граждане,{70} а в vicus Секундини – римские граждане и коренные лаи.{71} Наконец, ряд поселений носили гето-дакийские названия – Арцидава и Бутеридава.{72}/94/
Наряду со старыми греческими городами в римскую эпоху существовали и более поздние города, основанные римлянами. Об отдельных населенных пунктах упоминает Птолемей,{73} называя их poleis: [110] Суцидава, Аксиополь, Карсий, Троесм, Диногеция, Новиодун, Эгисс. Многие исконные центры коренного населения развивались благодаря присутствию римской армии. Так, помимо уже вышеупомянутых отметим Халмир, Сальсовию, Капидаву и Аррубий.
Траян возвел в ранг муниципия поселение Трофей Траяна (Tropaeum Traiani).{74} Важный военный центр в Троесме, где стоял Пятый Македонский легион, находившийся там с начала II в. н. э., лишь при Марке Аврелии становится муниципием. Весьма вероятно, что здесь проводился ежегодный concilium provinciae,[111]{75} как можно предположить на основании двух надписей, указывающих на пребывание здесь sacerdos provinciae.[112] Другие населенные пункты, такие, как Суцидава, Флавиана, Алтин, Цимбрианы, Сацидава (некоторые из них были военными vici, другие – civitates коренных жителей), не получили такого развития и таких возможностей. Население этих vici составляли римляне, коренные жители и греки, как, например, в Ульмете{76} на территории Капидавы. Третьим муниципием являлся, скорее всего, Новиодун.
По уровню урбанизации Добруджа отличалась от Дакии. Из ее трех крупных греческих городов и трех римских муниципиев ни один не получил статуса колонии (colonia). И в количественном, и в качественном отношении она значительно уступала Дакии по уровню урбанизации. Однако процесс развивался и здесь. Структура населения Добруджи отличалась еще большей разнородностью. Поселения cives Romani consistentes сосуществовали с поселками коренного населения, а говорившие на латыни с носителями греческого и фрако-гето-дакского языков, тогда как свидетельств о подобных явлениях в Дакии у нас нет. Она характеризуется лингвистической однородностью в сравнении с Нижней Мёзией, где с латынью конкурировал греческий язык.
По социальной структуре Добруджа мало чем отличалась от других областей римского мира. Местное общество характеризовалось как социальной, так и этнокультурной разнородностью. /95/ Осталось несколько свидетельств об отдельных социальных категориях, таких, как, например, перегрины или дедитиции. Население греческих крепостей в подавляющем большинстве состояло из перегринов или представителей коренного населения. Дедитиции использовались как рабочая сила в имениях сельской округи. Там же проживали и колоны, выступавшие в роли сельскохозяйственных рабочих.
В городах и поселениях на Нижнем Дунае римские граждане не были многочисленны. Одна из надписей, где упоминается civitas Ausdecensium,{77} удостоверяет проживание там перегринов из числа авсдеценов и даков, переселенных с северного берега Дуная (возможно, дедитициев).
В IV в. н. э. произошли значительные социальные изменения. В общественной системе империи выделились две крупные категории поселения – honestiores и humiliores. Тогда же обозначилась социальная группа curiales,[113] представлявшая высший социальный слой свободного городского населения. Вырос социальный вес limitanei[114] – солдат-земледельцев, а следовательно, увеличилось значение мелкого землевладения. Тогда же начала снижаться экономическая ценность рабов, поскольку все интенсивнее стал использоваться труд колонов.
Особенности греко-римско-византийской цивилизации. Основные элементы греческой цивилизации проникли в Добруджу задолго до нашей эры одновременно с основанием греческих городов на побережье Черного моря. Эти элементы вышли и за пределы крепостных стен, оказав заметное влияние на образ жизни коренного населения. Поэтому римляне в Добрудже встретились с уже знакомым с городской жизнью обществом. Заслуга римлян заключалась в том, что они упрочили здесь этот тип цивилизации. В греческих городах II–III вв. н. э. возводились такие новые объекты, как термы в Истрии или дополнительные портовые сооружения в Томах.
Символом римского владычества над Добруджей является триумфальный монумент, воздвигнутый Траяном в Адамклиссах (Трофей Траяна). Посвятительная надпись гласит, что в 109 г. н. э. его возвел Марс Ультор в честь победы, одержанной над даками и сарматами в 102 г. н. э., когда коалиция варваров под предводительст- /96/ вом Децебала вторглась в Нижнюю Мёзию. На 54 метопах выразительно воссозданы образы варваров, принимавших участие в этих событиях. Неподалеку от монумента находился алтарь-кенотаф и мавзолей. Надпись на кенотафе увековечила память о 3800 римских солдатах, павших на поле брани. Мавзолей представлял собой сооружение из каменных кругов, сходящихся в центре, и, возможно, был гробницей Praefectus cast- rorum,[115] погибшего в сражении.
Начиная с эпохи тетрархии[116] и в особенности с IV в. в Добрудже широко распространяется христианство. Наряду с упоминаниями о мучениках в письменных источниках заслуживает внимания обнаруженная в Никулицеле гробница, где на внутренней стене красной краской выведены на греческом языке имена погребенных в ней мучеников: Zotikos, Attalos, Kamasis, Philippos. В эпоху Константина Великого христианство накладывает отпечаток на позднюю римскую цивилизацию. В Добрудже известны 30 каменных базилик с элементами декора из мрамора или известняка, выстроенных в римском стиле, а в центре провинции, Томах, – шесть раннехристианских базилик. В Истрии существовало четыре базилики, а в Каллатисе имелась базилика «сирийского» типа. В Трофее Траяна, городе, перестроенном Константином и Лицинием, известны четыре базилики, одна из которых имела баптистерий.
В IV в. городская цивилизация Добруджи переживала период расцвета. Устойчивые формы римского и ранневизантийского мира, сохранялись там еще в течение двух столетий, тогда как городская жизнь в Дакии к этому времени давно угасла.
Конец античности и переход к раннему средневековью к северу от Дуная
Возвращение Константина на северный берег Дуная. Аврелиан создал к югу от Дуная две новые провинции – Дакию Рипенскую (Прибрежную) со столицей в Ратиарии и Среднюю Дакию со столицей в Сердике. Как уже отмечалось, название Дакия должно было сохраняться в списке провинций, чтобы придать всему дей- /97/ ствию характер территориальной «реорганизации». Дакийские легионы были размещены на Дунае: Тринадцатый Сдвоенный – в Ратиарии, Пятый Македонский – в Эске. Впрочем, известно, что Аврелиан сохранил стратегические форпосты у переправ на северном берегу реки, такие, как Дробета и Суцидава, а также другие небольшие castella, охранявшиеся войсками армии южнодунайских Дакий. Этой оборонительной концепции придерживались и императоры времен тетрархии. Теперь найдены сведения о римских гарнизонах, занимавших позиции в северо-дунайских фортификациях типа quadriburgium[117] в Горне, Пожежене, Диерне, Трансдиане, Пуцинеях, Хинове, Батоци, Извору-Фрумосе, Острову-Mape, Извоареле, Десе, Бистреце. Эта полоса по левому берегу Дуная могла считаться частью территории империи. Благодаря ей связь между империей и территориями бывшей Дакии никогда не прерывалась окончательно.
В эпоху Константина Великого римская политика на дунайской границе вновь активизировалась. Основание здесь двух первых столиц Константина – Сирмия и Сердики (вторую, как говорят, он считал своим Римом) – подчеркивало особое значение этого региона и демонстрировало смещение геополитического центра тяжести Римской империи в юго-восточную часть Европы. Если вначале император продолжал политику предшественников и принимал меры по укреплению дунайской границы, то, собравшись перенести столицу в Константинополь, он после 328 г. н. э. перешел к новой наступательной политике в Нижнем Подунавье. Захват северодунайской Дакии играл, несомненно, очень важную роль в его планах. Не исключено, что свое значение имели и субъективные мотивы: стремление сравняться с Траяном или даже превзойти его, создав самую великолепную военную и политическую модель IV в. Именно поэтому между Эском и Суцидавой{78} был сооружен каменный мост через Дунай. Археологические сведения об опорах моста Константина дают основания предполагать, что он был построен по образцу моста в Дробете. Основание и три опоры были сложены из камня, а настил, перекрытия и пролеты сооружены из дерева. По всей вероятности, работы производились между 324 и 328 гг. В честь открытия моста выпустили памятную медаль, запечатлевшую императора в военном облачении. Он шествовал по мосту, и его вела за руку богиня Победа. /98/ При Константине Великом были отремонтированы укрепления на северном берегу Дуная, самыми важными из которых были лагеря в Дробете и Сучаве, а также построена новая крепость – Константиана Дафна{79} напротив крепости Трансмариска, расположенной на южном берегу. Кроме того, была отремонтирована старая римская дорога, шедшая на север, к Ромуле, через долину Олта. Этот факт подтверждает милевой столб с выбитыми на нем именами Константина и его сыновей – цезарей Константина и Константа,{80} – отмечавший расстояние в первую тысячу шагов от моста. Все эти действия свидетельствуют не только о намерениях Константина Великого вновь захватить северодунайскую Дакию, но и о попытках их осуществить.{81}
После основания Константинополя Константин вновь обратил свои взоры на северный берег Дуная, где в 332 г. разгромил на равнине Мунтении племена вестготов и тайфалов, напавших на союзников римлян – сарматов-аргарагантов – в западной части Баната. После этой победы Константин заключил с вестготами и тайфалами союз, по которому они становились федератами в Мунтении. Константин получил титул Gothicus Maximus,[118] так как вследствие его действий в дунайском регионе установился мир, не нарушавшийся на протяжении тридцати лет.
Восстановление римской власти на части южной территории северодунайской Дакии означало и воссоздание там наиболее существенных элементов провинциальной жизни: монетного обращения, армии и торговли. Для этого периода характерно увеличение количества мелких бронзовых монет, используемых в повседневных сделках. Все эти факторы определили рост количества монет к северу от Дуная. Больше монет, очевидно, ходило на юге Олтении и в Банате, где найдены многочисленные клады. Отсюда монеты через горы попадали в Трансильванию, в дако-римские поселения, сохранившиеся после ухода римских властей из Дакии. Несколько кладов, найденных в Трансильвании, например в Хунедоаре, Пасуле, Вылкане, Ниреше, состоят, главным образом, из монет I–III вв. и даже времен республики, к которым позднее добавились отдельные предметы из бронзы, изготовленные в первой половине IV в. Возможно, владельцами этих передававшихся из поколения в поколение кладов были местные дако-римляне. Одни из них начали делать накопления еще во времена существо- /99/ вания провинции Дакия, другие продолжали заниматься этим и в IV в. Для местного дако-римского общества возвращение империи на северный берег Дуная означало восстановление и активизацию товарно-денежных отношений.
Начало эпохи переселения народов. Побежденные Константином Великим готы обосновались в регионе Северного Причерноморья в III в. н. э. Они вторгались в дунайские провинции и опустошали их еще в годы правления Деция. Потом последовал период их нашествий через Черное море на Малую Азию и Грецию, конец которым положили победы римлян при Клавдии II и Аврелиане.
В начале IV в. наблюдается ощутимый рост плотности населения в равнинных областях за Карпатами благодаря притоку новых жителей. Осевшие в этом регионе вестготы жили в сельских поселениях, занимаясь, наряду со скотоводством и ремеслом, земледелием, что способствовало динамичному социальному развитию. В результате смешения более старых народов: сарматов, гето-даков и карпов – образовалась новая общность во главе с вестготами, обладавшими политической властью. Археологи констатируют, что на обширном пространстве сложилась единая культура, известная как Черняховская культура типа Сынтана де Муреш. Новое варварское сообщество, связанное с миром римлян, испытывало влияние римской культуры и заимствовало у империи многие технические достижения. Период спокойствия после заключения союза с империей в 332 г. совпадает с периодом наивысшего расцвета культуры Сынтана де Муреш–Черняхово.[119]
Тогда же духовное воздействие на вестготов начало оказывать появление в их поселениях первых христиан. В 341 г. гот Ульфила был направлен империей служить епископом у готов-христиан. Позже, в 348 г., его изгнали варвары-язычники, обосновавшиеся со своими союзниками на южном берегу Дуная.
Прежде стабильная социально-политическая обстановка в Нижнем Подунавье стала ухудшаться в последней четверти IV в. На территориях за Днепром преобладала другая ветвь готов – остготы, которыми правил король Эрманарих. В 376 г. внезапно появились пришедшие из степей Центральной Азии гунны и теснимые ими аланы. Распространившаяся, подобно цепной реакции, паника описана в литературных источниках так: «Chuni in/100/Halanos, Halani in Gothos, Gothi in Taifalos et Sarmatas insurrexerunt».[120]{82} Эрманарих был убит, а остготы оказались «включены» в гуннскую конфедерацию. Король вестготов Атанарих попытался остановить нападавших на Днепре.{83} Несмотря на то, что он не добился военных успехов, гунны на время замедлили дальнейшее наступление и не прогнали вестготов на юг. Однако обострение противоречий между романизированной группировкой и поборниками старых традиций внутри вестготского общества не позволило использовать эту передышку. Отряды вестготов, пользуясь поддержкой императора Валента, под началом Фритигерна и Алавива осенью 376 г. перешли на территорию империи. По всей вероятности, их примеру последовали и другие варвары, например отряд остготов и аланов во главе с Алафеем, Сафраком и Фарнобием. Атанарих, остававшийся на Северном Дунае, вынужден был выбирать между необходимостью нанести сокрушительный удар по гуннам и возможностью бегства в Римскую империю. В конце концов, отряд под предводительством Атанариха перешел Дунай, чтобы найти спасение у римлян.
По данным археологии, эти события, очевидно, относятся к концу периода культуры Сынтана де Муреш–Черняхово. Подтверждением этой версии служат некрополи на юго-востоке Трансильвании, датируемые второй половиной IV в. Кроме того, найдены клады, например в Валя-Стрымбе, где сохранились украшения, типичные для этой культуры, а также отчеканенные при императоре Грациане (367–383 гг.) серебряные и золотые монеты. На основании других исследований можно привести доказательства, что на всем обширном ареале распространения культуры Сынтана де Муреш–Черняхово поселения продолжали существовать и в первые десятилетия V в. Эта гипотеза достоверна также в отношении Трансильвании. К. Хоредт показал, что в Трансильвании кладбища культуры Сынтана де Муреш–Черняхово относятся к последней фазе ее существования, т. е. ко времени между 376 и 425 гг.
В первые два десятилетия V в. центр гуннской конфедерации переместился в долину Тисы. В пределы Римской империи они вторгались нерегулярно, поскольку путь в Паннонию проходил не по долине Дуная, а через спускавшиеся в долину Тисы ущелья и горные перевалы Северных Карпат. Об использовании этого пути гуннами свидетельствует княжеская гуннская могила в Кон- /101/ чештах на реке Прут в Северной Молдове, относящаяся к первым десятилетиям V в. Только после того, как в Паннонии обосновались другие народы, примкнувшие к гуннам, такие, как гепиды, гуннская конфедерация начала совершать регулярные нападения на Римскую империю.
На территории бывшей провинции Дакия археологи не отмечают следов присутствия гуннов. Находки, состоящие по большей части из бронзовых ритуальных котлов и золотых диадем, характерны для Северной Молдовы, Мунтении и, главным образом, для Подунавья. Своим происхождением они обязаны гуннским наемникам в римской армии или являются следами вторжения на Балканы в 447 г. гуннов, обосновавшихся в долине Тисы. Таким образом, мы не можем говорить о непосредственном господстве гуннов над Трансильванией и Банатом, хотя этот регион находился недалеко от их центра власти. Однако гунны не могли обойти вниманием жизненно важные природные ресурсы Трансильвании. Речь идет, прежде всего, о соли, в которой так нуждались народы, занимавшиеся скотоводством. В гуннскую конфедерацию входили гепиды, территория которых располагалась к северо-западу от Трансильвании. Следовательно, вполне вероятно, что именно они взяли на себя роль посредников между гуннами и населением Трансильвании.
Данные археологических исследований свидетельствуют о том, что на рубеже IV–V вв. важнейшие культуры Центральной и Восточной Европы: пшеворская, свебская и Черняховская – переживали кризис, ознаменовавший последний этап их существования. Пришедшие в движение народы покидали старые поселения, вследствие чего археологический облик поселений и некрополей становится смешанным, гетерогенным, соответствующим этническому многообразию. Археологические исследования выявили существенные изменения, указывающие на начало эпохи Великого переселения народов. Раскопки памятников этого периода на северо-западе Румынии внесли ясность в этот вопрос. Уже известен ряд поселений в долине Баркэулуй, в Мишке и Суплакуле-де-Баркэу, в Орадя-Салке и в сердцевине карпатской дуги в Сучаге. Хронологически они охватывают промежуток времени между 380 и 440 гг. и принадлежат к переходному периоду и собственно «эпохе гуннов». Эти поселения были основаны не только местными жителями, но и, по всей вероятности, первыми группами гепидов. /102/
Установить точную дату начала проникновения гепидов в Трансильванию нелегко. Необходимо иметь в виду, что они начали заселять северо-западную часть Румынии (в обширной зоне нижнего течения Сомеша) очень давно, вероятнее всего с конца III в. и, бесспорно, с IV в. н. э. Однако лишь после ухода остготов на Балканский полуостров (471 г.), а потом на запад, гепиды действительно стали осваивать прежнюю территорию гуннов к востоку от Дуная, а также более отдаленные области на западе Румынии, расположенные к северу от реки Муреш. Археологические данные позволяют заключить, что именно в это время гепиды с северо-востока Венгрии (область Саболч–Сатмар–Берег) перебрались на юг от линии Тисафюред–Хайдубесермены–Детрецен. Возможно, в результате такого перемещения они заселили и равнинную зону на западе и северо-западе современной Румынии. В пользу этой версии говорит открытие в самой отдаленной области на северо-западе Румынии захоронений с трупоположением в Диндештах и Генчи и особенно захоронение воина в Валя-луй-Михай. Его можно довольно точно датировать последней третью V в. Тем не менее, известные клады в Шимлеуль-Сильванией и Тэутенях четко локализуют центр германцев на низменности Шимлеу и поблизости от нее.
На северо-западе Румынии, судя по всему, имеются отдельные памятники «меровингской» культуры, которую археологи связывают с гепидами. На время появления так называемых кладбищ с рядами могил указывает уже упомянутое захоронение в Валя-луй-Михай, принадлежавшее, вероятно, представителю гепидской знати, а также погребения в Орадя (скорее всего, там было большое кладбище), датируемые второй половиной V в. или его концом. Если пышные могилы в долине Малого Сомеша (Апахида) и Сомешени, которые относят к последней трети V в., на самом деле принадлежали гепидам, тогда эти открытия позволяют приблизительно восстановить путь гепидов в направлении Трансильвании. Скорее всего, его можно проследить даже с более давнего времени, а точнее, с периода после распада государства гуннов. Кроме того, возникает предположение, что гепиды расселялись по территории в двух направлениях. Они продвигались с северо-востока (давний район проживания гепидов) и запада (междуречье Тисы, Муреша и Кришури – центральная область их обитания) по всегда оживленному коридору долины Муреша.
С точки зрения археологии, самым ярким подтверждением господства гепидов в Трансильвании является известный ком- /103/ плекс в Морешти (уезд Муреш), где давно были изучены поселение и прилегающее к нему кладбище. Основные следы памятников относятся к первой половине VI в., хотя предпринимались попытки датировать начало поселения здесь гепидов второй половиной V в., а отдельные исследователи на основании различных категорий артефактов настаивали на их сосуществовании с местным романизированным населением. Однако данные многочисленных раскопок в северо-восточной части Трансильвании (уезд Бистрица-Нэсэуд) и в поселениях в Братей, по-видимому, указывают на тот же период (конец V в., а также первая половина и середина VI в.).
С высокой степенью вероятности на сегодняшний день можно восстановить северо-восточную границу королевства гепидов. На северо-востоке современной Румынии она не заходила за линию, на которой расположен нынешний город Карей (южный край бывшего болота Эчедя), а затем спускалась к юго-востоку, до линии старого римского лимеса на севере Трансильвании. По этой же линии позднее установили границу и авары.
Материалы раскопок княжеских могил в Апахиде, Турде (бывший лагерь легионеров) и находки в Алба-Юлии (также бывший лагерь) подтверждают существование в Трансильвании в конце V и в VI в. центров власти гепидов. Им была подчинена не очень большая территория, по своим размерам вполне сопоставимая, однако, с варварскими королевствами в Западной Европе. Византийское происхождение престижного погребального инвентаря свидетельствует о наличии у гепидов дипломатических отношений с Византийской империей.
Преемственность и перемены на северном берегу Дуная. На протяжении раннего периода эпохи переселения народов (впрочем, и позднее) ситуация на территории сегодняшней Румынии постоянно изменялась. Достаточно сказать, что восточные и северо-восточные территории страны, а затем и Трансильвания находились под властью гепидов, а впоследствии это же пространство входило в Аварский каганат. С другой стороны, Добруджа до начала VII в. оставалась римско-византийской провинцией, а на северном берегу Нижнего Дуная до того же времени существовали византийские укрепления. Картина оставалась столь же разнообразной и в более поздние периоды (VII–X вв.). Тогда на территории, простиравшейся от Южных Карпат до Южной Трансильва- /104/ нии, а также в южной и центральной части Молдовы возникла так называемая культура Дриду, или балкано-дунайская, сходная по своим основным чертам с культурой Болгарского царства, откуда, вероятнее всего, она и ведет свое происхождение.
Археологи констатируют на территории Трансильвании наличие многочисленных этнических групп. В этом регионе выявляют различные культурные пласты с ярко выраженной этнической принадлежностью. Картину разнообразных культур можно составить, исходя, прежде всего, из особенностей похоронных обрядов и ритуалов: кладбища типа Банд-Ношлака (поздние гепиды или, по мнению отдельных историков, гепидо-римляне), группы захоронений в Медиаше и Нушфалэу-Сомешени (славяне, иногда под сильным влиянием аварской среды), группа Гымбаш (авары), группа Чумбруд (возможно, моравские славяне), группа «Бландиана А» (обозначение культуры Дриду в Трансильвании), группа Клуж (по мнению К. Хоредта, уже связанная с приходом первых мадьяр).
Поворотным моментом в истории всего Карпатского региона стало нашествие авар, расселившихся на этих территориях в 567–568 гг. Таким образом, был положен конец политическому контролю над этим регионом со стороны лангобардов и гепидов с их относительно непрочными политическими образованиями. Кроме того, авары служили проводниками интересов Византийской империи, умело осуществлявшей политику нейтрализации варваров без применения оружия.
Так, спустя век после нашествия гуннов эта обширная территория вновь переходит под владычество восточного народа, насаждавшего собственную модель устройства. Данные археологии позволяют сделать вывод, что Аварский каганат имел полиэтничную структуру, поглотив остатки германских народов (преимущественно гепидов), римлян и, в значительной мере, славян. Как представляется, именно аварское вторжение побудило последних к миграции. Спустя два десятилетия авары предприняли целый ряд походов против Византийской империи (проникая порой во внутренние районы Балканского полуострова). Их набеги привели к ослаблению дунайских границ и открыли путь славянским нашествиям.
Значительная часть территории теперешней Румынии оказалась под контролем Аварского каганата: собственно Трансильвания, Кымпия-Вестикэ (к северу и югу от Муреша) и расположенная ближе к северу Кымпия-Эрулуй. Есть предположения, что, /105/ по крайней мере, до начала упадка военного могущества каганата (после неудачной осады Константинополя в 626 г.) авары косвенно контролировали и южнокарпатские области Румынии, особенно если принять во внимание, что в конце VI в. они совершили поход против поселившихся там славян. В таком случае это формальное владычество, иногда принимавшее форму совместных с другими племенами походов, существенно ослабло после 626 г., а с появлением протоболгар[121] на северо-востоке Балканского полуострова и вовсе прекратилось.
Интересным и показательным фактом для понимания позиции авар по отношению к Трансильвании является то, что они никогда не расселялись на данной территории, хотя их потребность в обеспечении контроля над путями, ведущими с северо-востока, не вызывает сомнений. Объясняться это может лишь отсутствием интереса к непригодной для жизни кочевников зоне. Проблема военного контроля над Трансильванией решалась с помощью славян, которых сначала допустили к бывшей римской границе по реке Муреш, а потом расселили еще южнее для выполнения определенных военных задач. Значительные группы славян в VI в. проникли в юго-восточную часть Трансильвании, о чем свидетельствуют раскопки поселений.
На северо-западе территория, заселенная первыми аварами, ограничивалась северной и северо-восточной частями среднего бассейна реки Эриу. Возможно, эта область находилась в зависимости от региональной группировки, имевшей военный и административно-политический центр в районе нынешнего венгерского города Ныредьхаза.
Богатые могилы первых авар известны на Западной равнине (Кымпия-Вестикэ) – погребальный инвентарь здесь преимущественно относится к первой половине VII в. (Фелнак, Сынпетру-Джерман, Перегу-Маре, Шиманд). Большая часть аварских погребальных комплексов того времени сосредоточена в долине Муреша, в том числе во внутренней части Трансильвании. По местам расположения этих комплексов можно восстановить маршрут продвижения авар. Неясной остается ситуация с территорией /106/ на южном берегу Муреша (Банат), где несколько захоронений явно аварского происхождения принадлежит к более поздней эпохе. Однако из литературных источников мы знаем, что на западе Баната в 596 и 599–601 гг. происходили аваро-византийские столкновения, во время которых византийский военачальник Приск разрушил три деревни гепидов, находившиеся там.
Таким образом, можно сделать вывод, что часть Трансильвании – равнинные области на западе и северо-западе Румынии – входила в Аварский каганат и находилась под его политическим контролем. Что же касается собственно Трансильвании, то, по всей вероятности, авары проживали преимущественно в области среднего течения Муреша, что, возможно, связано с наличием там соляных копей. В целом создается впечатление, что Трансильвания не входила в сферу особых интересов каганата. В раннеаварскую эпоху отдельные группы славян были расселены в юго-восточном регионе, другие допущены на северо-восточную границу (на северо-западе теперешней Румынии). Интересы авар там имели экономический и стратегический характер. Постепенно, с согласия и под контролем авар, территория обитания славянского населения расширилась как в юго-восточном, так и в северозападном направлении. В стратегических пунктах на севере Трансильвании (долина Малого Сомеша) и за горами Месеш (низменность Шимлеу) уже со второй половины VII в. или, самое позднее, в начале следующего столетия были размещены другие группы славян (захоронения которых, вероятно, обнаружены в курганах в Сомешени и Нушфалэу). Предполагается, что они выполняли, главным образом, обязанности по охране северо-восточной границы каганата. Роскошный пояс (знак определенного социального или военного ранга), найденный в одном из курганов Сомешени, свидетельствует о существовании славянской знати, бесспорно испытывавшей сильное влияние аварской моды того времени.
Есть предположение, что со временем удельный вес славянского населения в Трансильвании (к которому еще в VIII в., возможно, прибавились другие группы славян, пришедшие с юга) увеличился, а часть авар подверглась славянизации.
С начала VI в. группы славян начали появляться к востоку от Карпат и даже в восточных районах Мунтении. Византийские источники упоминают о склавинах и антах.{84} Со второй половины того же столетия стали учащаться нападения славян на византийскую границу на Дунае. Из литературных источников известны /107/ многие военные вожди славянских племен этого времени на равнине Мунтении: Даврита, Ардагаст, Мусокий, Пирагаст. В середине VI в. Прокопий Кесарийский писал, что склавины имеют свои жилища за рекой, неподалеку от берега.{85} События 602 г., когда произошел мятеж византийской армии на Дунае, покинувшей границу, и нападения славян и авар на Константинополь в 614–626 гг. привели к падению византийской дунайской границы и создали возможность массового поселения славян на Балканском полуострове. Другой важной вехой в истории Нижнего Подунавья явилось появление и расселение на южном берегу Дуная в 680–681 гг.{86} протоболгар. Этот момент оказался весьма благоприятным для проникновения туда новых славянских групп. Очень важным был (и остается) вопрос об установлении точной даты появления первых славянских поселений в определенных областях современной Румынии. За редкими исключениями, большинство историков долго придерживались мнения, высказанного И. Нестором, согласно которому это событие следует отнести ко второй половине или последней трети VI в. И. Нестор считал, что на территории Румынии не существовало объектов «чисто славянских» в археологическом отношении, поскольку с самого начала славянская культурная среда испытывала сильное местное влияние.
Тем не менее, на основе имеющихся в литературе данных можно было бы отнести начало расселения славян в регионе к более раннему периоду – первым десятилетиям VI в., – тем более, если принять во внимание, что беспрестанные славянские нападения на империю в первой половине столетия не могли совершаться с баз, расположенных на большом расстоянии от Нижнего Дуная. Естественнее допустить, что в разные области старой Дакии славяне пришли не одновременно и что в более отдаленных областях на севере и северо-востоке они появились несколько раньше. Вероятнее всего, первая волна славян (склавины, носители пражско-корчаковской культуры) хлынула на территории, расположенные к востоку от Карпат, приблизительно в первой половине VI в., и к середине столетия они уже достигли Нижнего Подунавья. Установлено, что в течение последующего периода славяне продолжали расселение в западном и северо-западном направлениях, добравшись до предгорных районов Мунтении и, возможно, Олтении. На это указывают обнаруженные поселения и в особенности большое кладбище в Сэрата-Монтеору. /108/
Сразу же после 568 г. группы славян перешли через Восточные Карпаты и обосновались в верхнем бассейне реки Олт, т. е. в юго-восточной части Трансильвании, о чем свидетельствуют исследованные там поселения (в Пойяне, Безиде, Филиашах). Поселения в Братей-1 и Братей-2, хотя и находятся западнее, похоже, иллюстрируют как раз смену типа поселений к середине VI в., поскольку археологи находят там свидетельства иного культурного пласта (удлиненные жилища с каменными печами, изготовленную от руки керамику и т. п.). В последние годы открыто также существование пласта раннеславянской культуры (датируется второй половиной VI в. – началом VII в.) в нижнем течении Сомеша (культура Лазури-Пишкольц). Интересно было бы проследить направление продвижения этих славян в сторону межкарпатской Трансильвании. Значительное число поселений и даже маленькое кладбище отмечены в долине реки Красна (представлявшей собой важный коридор, движение по которому не прекращалось и в другие периоды), особенно в ее верхнем течении. Данные, которыми мы располагаем, позволяют предположить, что авары (а согласно более поздним датировкам, возможно, и гепиды) временно блокировали продвижение этих групп у Месешских ворот, основного пути проникновения в Северо-Западную Трансильванию. Тем не менее, раскопки могил в Доролцу (к югу от Месеша), датируемых первой половиной VII в., по всей вероятности, свидетельствуют о том, что тогда же славяне стали проникать в Трансильванию и из этой области.
Факт, что славяне обосновались в Трансильвании – на территории, находившейся под прямым контролем авар, можно объяснить только согласием новых владык Карпатского региона, руководствовавшихся экономическими и стратегическими соображениями: славяне выступали в качестве защитников северо-восточной границы каганата. Нет точных сведений о присутствии славян на Западной равнине. Однако не исключено, что какая-то их часть перешла через Северные Карпаты, достигла верховьев Тисы и, спустившись вниз по реке, добралась до банатского участка Дуная. Продвижение, безусловно, совершалось с согласия авар, не давших, однако, славянам возможности заселить эту область.
Свидетельства о начале расселения славян на территории сегодняшней Румынии и Бессарабии соответствуют первым материальным элементам раннеславянской культуры Ипотешти– /109/ Чурел–Кындешти (к югу от Карпат) или Костиша–Ботошана–Ханска (к востоку от Карпат). Румынские специалисты говорят о тесном родстве между этими культурными комплексами и культурой Братей–Цага–Бихаря в Трансильвании. При их анализе обнаруживается этап, предшествовавший контактам со славянами (археологические пласты культуры Ипотешти–Чурел–Кындешти/Чирешану–Ипотешти–Кындешти и соответственно Костиша–Ботошана–Ханска) и датируемый второй половиной V в. и первой половиной VI в. На основе в целом идентичного содержания этих пластов (керамика, сделанная на быстром гончарном круге, керамика, изготовленная от руки «в дакийской традиции», или другие артефакты, связанные с римско-византийской культурой) можно предположить, что данные культурные группы представляли собой коренное романизированное население, в которое позднее влились славяне. Возникла гипотеза, что после перемещения части славян на южный берег Дуная эти культуры продолжили свое развитие, в результате чего к концу VII в. возникла культура Хлинча I в Молдове, а к началу VIII в. культура Дриду в Мунтении. Тем не менее, независимо от времени исчезновения (в течение VII в.) поселений культуры Ипотешти–Чурел–Кындешти невозможно определить прямые связи между этой специфической культурной средой и культурой Дриду.
Наличие связи между находками, относящимися к концу IV в. и первой половине V в. (как в Костиша-Мэноайе в Молдове или Чирешану в Мунтении), с одной стороны, и находками, относящимися к V–VII вв., – с другой, остается недостаточно аргументированным. В этом контексте на основании предположений о сосуществовании на равнинной территории Румынии дако-римского населения со славянами продолжаются споры о сохранении культуры Сынтана де Муреш–Черняхово в первые десятилетия V в. (иногда до середины столетия).
В конце концов, можно было бы допустить существование большого комплекса культур, который в VI в. распространился по всей территории Румынии, хотя зональные различия между ними еще не в полной мере исследованы. Тем не менее, при внимательном рассмотрении впечатление единства создается как раз благодаря появившимся в этом столетии элементам, которые, вероятнее всего, связаны с ранней моделью славянской цивилизации (удлиненные жилища прямоугольной формы, каменные или глиняные печи, изготовленная от руки керамика типа Прага–Корчак или /110/ Прага–Пеньковка, неглубокие захоронения в урнах). Утверждение, что на территории Румынии не встречаются раннеславянские поселения в чистом виде, нуждается в пересмотре. С точки зрения археологии (например, учитывая отсутствие керамики, изготовленной на гончарном круге), как славянские можно охарактеризовать хотя бы поселения на северо-западе Румынии (Лазури).
Аргументом, постоянно приводимым в поддержку романизированности носителей культуры Ипотешти–Чурел–Кындешти–Ботошана, являются предметы римско-византийского происхождения. Однако фиксируются и артефакты местного производства (в том числе нательные кресты, принадлежавшие христианам). Есть и другие возможные объяснения наличия таких артефактов, в особенности на территориях, находившихся в непосредственной близости от дунайской границы империи. Безусловно, своим происхождением они могут быть обязаны связям между славянским и римско-византийским миром (в том числе пленным).
События VII в. определили глубокие изменения в жизни поселений Северного Подунавья. Славяне стали количественно преобладать над восточногерманскими народами, господствовавшими над этим пространством в предшествующие века. Массовое расселение славян на южном берегу Дуная послужило основной причиной разрыва связей северного берега с Византийской империей. Поэтому данный момент можно считать временем прекращения континуитета в истории Нижнего Подунавья. Единственным элементом преемственности в этой зоне осталось романизированное население.
После периода разрыва культурной преемственности, последовавшего за исчезновением культуры Ипотешти–Чурел–Кындешти, зародился новый тип культурного синтеза, получившей название культуры Дриду («Бландиана А»). Эта культура восходит к VIII в. и представлена рядом некрополей к югу от Дуная, в Мунтении и Добрудже: Извору, Сату-Ноу, Обыршия, Султана, Кастелу и др. Культура Дриду продолжала развиваться и в последующие столетия, распространившись и на территории, включавшей юг Трансильвании. Поначалу ее считали «древней румынской» культурой. Однако для нас существенно не этническое определение, а уровень цивилизации, представлявшей собой более высокую ступень по сравнению с VII в. Это была надэтническая материальная культура VIII–IX вв., демонстрирующая степень византийского влияния в Балкано-Карпатском регионе. /111/
В VIII–IX столетиях отдельные районы к северу от Дуная, в Мунтении, вошли в состав первого Болгарского царства. Эту территорию византийские летописцы, видимо, называли «Болгарией за Дунаем». Одной из основных целей установления болгарского владычества на северном берегу Дуная был контроль за «соляным путем», пролегавшим из района Праховы и Бузэу. Крепость в Слоне (уезд Прахова), относящаяся к VIII–IX вв., по всей вероятности, предназначалась для защиты ущелья неподалеку от соляных копий в Слынике. Рунические знаки на кирпичах очень похожи на найденные в Болгарии (Плиска, Преслав) и говорят о связях с протоболгарами. Археологические раскопки подтверждают распространение власти болгар в небольшой зоне на юге Трансильвании, где она продержалась до первых десятилетий X в.
Восточнороманский мир и румынский язык в контексте формированияроманских языков
Сохранение восточнороманского мира. Поселение славян на северном берегу Дуная и Балканском полуострове повлекло за собой важные изменения для местных сообществ и наложило специфический отпечаток на культурные и лингвистические трансформации, постепенно происходившие в Юго-Восточной Европе, начиная с предшествующих веков.
Зона, о которой идет речь, слегка вытягиваясь к западу, охватывала следующие римские провинции: северодунайскую Дакию, две южнодунайские Дакии – Рипенскую (Прибрежную) и Срединную, Малую Скифию, Мёзию Вторую, Мёзию Первую, Далмацию, Паннонию Вторую, Паннонию Валериеву, Паннонию Первую, Норик Рипенский, Норик Срединный. В этих регионах преобладала римская цивилизация, и господствовал латинский язык. Северобалканский романизированный регион заметно отличался от южного, где преобладала греческая культура. Такой вывод сделал К. Йиречек, изучая распространение надписей, хотя существует множество доказательств неверности этого суждения. Большая часть этих территорий продолжала и в последние десятилетия V в. входить в Западную Римскую империю вплоть до ее исчезновения как политического организма. Латиноязычное население продолжало сохраняться в регионе, несмотря на многочисленные набеги, войны и разрушения, приводившие к его со- /112/ кращению, перемещениям и бегству множества людей в более безопасные места.
На всем протяжении существования перечисленных провинций латинский не только являлся официальным языком и lingua franca, но стал родным для большинства населения. Столь широкому распространению он обязан романизации и смешению коренных жителей и пришельцев, которые, не являясь римлянами, имели разный уровень владения языком. Разговорным для простых людей в дунайских провинциях стал живой язык – народная (вульгарная) латынь. Трудно с точностью определить, когда классическая латынь превратилась в мертвый язык и когда на ее основе сформировались романские языки. Лингвистические преобразования происходят медленно и незаметно, а процесс передачи языков от одних народов другим продолжается беспрерывно. Поэтому мнения специалистов о времени превращения латинского в другие языки заметно разнятся.
Лингвисты пришли к заключению, что в Балкано-Дунайском регионе в VI в. латынь уже подверглась сильным изменениям, так что можно говорить о языке, носящем название «балканороманский» или «восточнороманский». Речь идет о стадии, предшествовавшей появлению романских языков в восточной части римского мира. Другие авторы назвали данный этап «дунайской латынью». В качестве весомого лингвистического аргумента сторонники этой теории приводят фразу «torna, torna fratie»[122] из эпизода, переданного Феофилактом Симокаттой,{87} а позже византийским летописцем Феофаном Исповедником.{88}Epihorios glossa и patrios fane, т. е. «местный язык», «родительский язык», – как определяют греческие авторы язык фразы «torna, torna fratre» (явно не греческий) – это разговорный язык романского населения Балкан в конце VI в. До начала следующего века латынь, тем не менее, оставалась официальным языком администрации Византийской империи. Однако вряд ли на ней говорили в сельской или даже городской среде.
Расселение славянских масс на Балканском полуострове с начала VII в. и их продвижение в юго-западном направлении имели важные последствия для эволюции восточнороманского мира, который вследствие этого был окончательно изолирован от Италии и латинского Запада (особенно начиная с VIII в., когда славяне /113/ обосновались в Далмации). С этого времени восточнороманский мир был замкнут в пределах Балканского полуострова, превратившись в балканороманский мир. Другим следствием прихода славян на южный берег Дуная стало разделение общего дако-мёзороманского ствола на две ветви, поскольку некоторые группы дунайских представителей романского мира были оттеснены на юг. В VII–X столетиях в результате их эволюции сформировались аромынские диалекты.
Румынский язык – наследник восточнороманского мира. В поле зрения историков и лингвистов долгое время находились три основные проблемы: территория образования румынского языка, исторические рамки завершения этого процесса и механизмы превращения румынского в отдельный язык в сопоставлении с другими романскими языками. Реконструкция указанных процессов, предложенная историками, основывалась в большей степени на «теории преемственности», рассматривавшей преемственность как линейный процесс, этнокультурную и лингвистическую цепь, звенья которой непрерывно формировались со времен античной латыни Траяновой Дакии до момента появления румынского языка и румынского народа. В качестве основных доказательств этой теории использовались данные археологии и нумизматики. Эта концепция базировалась также на многочисленных предположениях и гипотезах, заполнявших лакуну в источниковой базе. Лингвисты в качестве основного источника использовали румынский язык наряду с другими диалектами и языками, соприкасавшимися с ним. На основе последних результатов исследований истории румынского языка сформировалась новая концепция «мобильного континуитета» (А. Никулеску). Таким образом, происходит нюансировка, необходимая для определения составляющих того, что прежде именовалось просто «континуитетом» и в силу своей односторонности казалось обреченным на окаменелость и стагнацию. Идея «мобильной преемственности» исходит из различий между двумя типами романского мира – Romania antiqua и Romania nova[123] – в разные периоды. Первая размещалась, главным образом, в Трансильвании – центре бывшей Траяновой Дакии. Ее можно сравнить со шкурой леопарда, поскольку она состояла из ряда разнородных «колыбелей», где упро- /114/ чилось лингвистическое латинское наследие эпохи провинции Дакия. Помимо этого старого романского мира, существовали и вторичные, более обширные по территории зоны, из которых сформировалась «новая Романия». Общности этого нового романского мира состояли из дако-римлян и некоренных жителей, говоривших на вновь образовавшемся румынском языке. Они населяли обширные пространства, не имевшие никакой связи с поселениями Римской империи или провинции Дакия. Лингвистические исследования показали, что между «Древней» и «Новой Романией» происходили взаимные перемещения и существовало прямое и постоянное общение. Отсюда можно сделать вывод, что у румынского языка была не одна «прародина», а много. Преемственность «Древней Романии» не следует трактовать как нечто неизменное на одних и тех же землях в течение веков. Под таковой следует понимать сохранение языка, устойчивость его позиций и передачу из поколения в поколение в «Новой Романии». Ни Карпаты, ни Дунай никогда не отделяли румынские общины друг от друга и не являлись препятствием для контактов между зонами, входившими в «Древнюю» или «Новую Романию». В Карпато-Дунайском и Балкано-Дунайском регионах румынам удалось создать, проходя через чередующиеся периоды сближения и разобщенности своих поселений, «мобильную преемственность» на пространстве, охватывавшем «Древнюю» и «Новую Романию».
Что касается времени возникновения румынского как отдельного самостоятельного языка, то отсутствие письменных документов раннего средневековья очень затрудняет точное определение этой даты. Наиболее часто используемый метод – это сопоставление с периодом появления других романских языков на Западе. Несколько письменных документов помогают сделать важные уточнения. Так, в 813 г. в эдикте, изданном городским советом французского города Тур, говорилось о необходимости переводить проповеди с латыни in rusticam Romanam linguam. [124] 842 годом датируется знаменитая Страсбургская присяга сыновей Карла Великого – старейший сохранившийся текст на старофранцузском. В этот же период, подразумевая различие между романскими и германскими языками на европейском Западе, Гаймон Оксеррский пишет о lingua Romana. Анонимный летописец XII в. из Диоклеи (Дукли) упоминает о сходных фактах в регионе /115/ восточнороманского мира IX–Х вв. «Bulgari… ceperunt… totam provinciam Latinorum, qui illo tempore Romani vocabantur, modo vero Morovlachi, hoc est nigri Latini vocantur».[125] Константин Багрянородный в X в. выделял в Балканском регионе romanoi, т. е. романоязычных, противопоставляя их romaioi,[126] говорившим на греческом в Византийской империи. Эти факты подтверждают предположение о параллельном развитии западных романских языков и румынского, а также романских диалектов на Балканах.
Следовательно, в IX–X вв. на Западе имелось уже достаточно свидетельств, подтверждающих существование романских языков. В Дунайском бассейне латинский превратился в румынский после отделения от Италии и латинского Запада романского мира Балкан, ставших вследствие славянских миграций изолированным романоязычным островом. Если на Западе существовала Romania continua,[127] «романская преемственность», то румынский язык развивался в нелатинской культурной среде. Следует допустить, что о появлении нового романского, т. е. румынского языка, в Карпато-Дунайском регионе можно говорить, начиная с VIII–IX вв., т. е. после прихода славян. Поэтому сегодня очень важно осмыслить механизмы этого процесса.
Первые славяне, хлынувшие в северодунайскую Дакию и на южный берег Дуная в VI–VIII вв., и местные романоязычные жители на первоначальном этапе были билингвами. Их постоянное присутствие в Северном Подунавье подтверждается не только археологическими находками, но и румынской топонимикой, по большей части славянского происхождения. Контакту между этими двумя сообществами благоприятствовал и в чем-то сходный уровень общественного устройства. Славянские общины мало чем отличались от романских. Причины преобладания того или иного языка имели демографический и культурный характер. Этническое соотношение населения в Северном Подунавье вынуждало славян знакомиться с романским языком, тогда как в Южном Подунавье романское население осваивало славянский. Различия между материальными культурами двух сообществ сглаживались очень быстро, что обусловило сложность этнической идентифика- /116/ ции сельских общин этой эпохи. Там, где был распространен романский язык, «славяне изучали романский, преобразуя его в румынский», как точно сформулировал А. Николеску. По словам того же автора, именно этим следует объяснять причины «индивидуальности румынского языка среди других романских языков». Славянский вклад зафиксирован в значительном слое слов славянского происхождения в румынской лексике, в некотором влиянии на морфологию и фонетику, в топонимике, частично в гидрономике, а также в антропономике. Сравнивая удельный вес древних германских элементов в западных романских языках и славянских элементов в румынском языке, можно сделать вывод о количественном преобладании во втором случае последних. Впрочем, какая-то часть славянизмов влилась в язык лишь в средние века благодаря культурному и религиозному воздействию православного славянства Болгарии.
Гипотезу, призванную объяснить этот процесс с исторической точки зрения и во многом близкую вышеизложенным идеям, много лет назад сформулировали и историки. Речь идет о теории «обширных групп населения», выдвинутой П. П. Панайтеску. Согласно этой теории, романское население «обширной группой» распространялось с севера Дуная до гор Пинда и города Салоники в симбиозе с другой «обширной группой населения» – славянской. Романскому населению к северу от Дуная удалось ассимилировать славян, в то время как жители южного берега Дуная были ассимилированы более многочисленными славянами.
Итак, как мы уже показывали, носители lingua Romana в балканской зоне были названы Romani. Вполне вероятно, что это название в определенный момент распространилось на всю территорию Восточной «Романии», идет ли речь о «Древней» или о «Новой». Слово «римлянин» (Romanus), превратившись в «румын», стало единым этнонимом для жителей романских сообществ в Карпатах и по обоим берегам Дуная. Это произошло, скорее всего, в VIII–IX вв. одновременно с лингвистическими изменениями, которые привели к преобразованию романского языка в румынский. Соседи румын использовали другое название – «влах» и его варианты «волох», «блак». Данный термин вначале употребляли германские, а потом и славянские племена для обозначения романских народов. Именно это название использовали византийские историки, писавшие о романском населении Балкан начиная с X–XI веков. /117/-/121/