Сходное событие, согласно Ливию, произошло и во время одной из Пунических войн. Когда к консулу Фабию, осаждающему Арпы, ночью тайно явился знатный горожанин Дазий Альтиний и предложил сдать город, первоначальным стремлением участников военного совета было высечь и казнить перебежчика. При этом римляне вспомнили, что это уже третий подобный случай, и заявили, что сейчас поступить надо так же, как и прежде поступали их предки в соответствующих ситуациях. Но на этот раз возобладало мнение старшего Фабия, отца консула, который напомнил о тяжелом положении римлян и предложил компромиссный вариант: не считать Альтиния ни врагом, ни союзником, отправить его под охраной в безопасное место и решить его судьбу уже после войны (Liv., XXIV, 45, 1).
У Ливия, как мы видим, возведенные в абсолют римские доблесть (virtus) и справедливость (justitia) — это то оружие, с помощью которого римляне готовы победить любого врага.
Из приведенных пассажей Тита Ливия может сложиться мнение, что именно он был первоисточником Плутарха и Зонары как в описании попытки отравления Пирра, так и в рассказе об эпирском лазутчике. Однако с подобным мнением едва ли следует согласиться, и основанием для этого способен служить тот факт, что во всей биографии Пирра, написанной Плутархом, мы не находим никаких следов труда Ливия.
На наш взгляд, гораздо ближе к истине суждение Р. Шуберта, который считал, что в основе пассажей Плутарха и Зонары лежит единый греческий источник — сочинение Дионисия Галикарнасского, которое цитировали и Плутарх, и Зонара[211].
Упоминая о попытке отравления Пирра, Клавдий Квадригарий должен был провести параллель между Фабрицием и Камиллом, чтобы доказать любовь римлян к справедливости. Именно справедливость (justitia) является тем основополагающим принципом, которым всегда руководствовались римляне в делах с изменниками-перебежчиками, особенно в историях с отравлениями. Так, Цицерон свое сообщение о попытке отравления сопровождает словами: «лучшим же примером является справедливость» (maximum autem exemplum est justitiae) (Cic. De off., I, 40, 13).
Наиболее характерен в этом отношении случай Фронтина. Эпизод с попыткой отравления Пирра собственным врачом и разоблачением последнего Фабрицием он относит к разделу «О справедливости» («De justitia») (Fi’ont. Strat., IV, 4, 2).
Эпизоды с Камиллом и Фабрицием как образцы римской справедливости упоминает и Валерий Максим (Val. Max., VI, 5, 1). Элиан же по ошибке называет изменника-врача Кинеем (Ael. Var. hist., XII, 33).
В основе всех этих сообщений, согласно Р. Шуберту, лежал труд римского анналиста I в. до н. э. Клавдия Квадригария[212]. Как отмечал другой немецкий исследователь О. Гамбургер, это может соответствовать действительности, но едва ли полностью доказуемо[213].
В целом, однако, концепция Р. Шуберта по данному вопросу вызывает возражения. Суть ее заключается в том, что история Пирра в римской анналистике представлена исключительно двумя версиями — Валерия Антиата и Клавдия Квадригария. Совершенно субъективно приписывая различные эпизоды из истории Пирра к двум выделенным им версиям, первую, исходящую якобы от Валерия Антиата, Р. Шуберт назвал «произвольной» (willkürlich’), а вторую, исходящую от Клавдия Квадригария, «первоначальной» (ursprünglich)[214].
Можем ли мы однозначно назвать Клавдия Квадригария ответственным за рассматриваемые нами свидетельства? Все ли исследователи разделяли указанную позицию Р. Шуберта? Попробуем в этом разобраться.
Квинт Клавдий Квадригарий, принадлежавший к числу поздних анналистов, создавал свои труды в I в. до н. э. То, что Дионисий Галикарнасский был одним из тех, кто использовал труды Квадригария, не подлежит сомнению[215], как не подлежит сомнению и то, что упомянутые эпизоды нашли свое отражение в его работе.
Но можно ли однозначно назвать его «плагиатором» Геродота, как это делал Р. Шуберт? Тексты двух писем римлян Пирру (их приводит Дионисий), одно из которых содержит отказ от услуг эпирота в посредничестве между римлянами и тарентинцами, а второе — предупреждение эпирскому царю о возможности отравления его собственным врачом, были, как мы уже говорили, подвергнуты тщательному источниковедческому анализу Э. Бикерманом. Сам характер корреспонденции и особенности стиля писем привели Э. Бикермана к выводу о том, что в их основе лежит труд римского автора, писавшего на греческом языке[216]. К тому же особенности стиля писем, по мнению исследователя, указывают на то, что эта корреспонденция была составлена во II в. до н. э., приблизительно между 170–120 гг. до н. э. В качестве источников Дионисий цитирует множество трудов римских анналистов, но только двое из них жили в середине II в. до н. э. и писали по-гречески: Постумий Альбин, консул 151 г. до н. э., и Г. Ацилий. «Анналы» Постумия упоминаются в исторической традиции крайне редко, тогда как работа Г. Ацилия, завершавшаяся примерно 142 г. до н. э., использовалась Цицероном, Ливием, Страбоном и, о чем уже было сказано, Дионисием Галикарнасским. Таким образом, по мнению Э. Бикермана, именно Г. Ацилий был автором этих писем, которые затем были заимствованы Квадригарием и Дионисием, причем первый перевел их на латинский язык[217].
Выводы Э. Бикермана достаточно привлекательны. Вместе с тем нужно учесть некоторые важные моменты. Доподлинно известно о трех анналистах I в. до н. э., у которых мы находим прямые упоминания о Пирровой войне: это уже известные нам Валерий Антиат, Клавдий Квадригарий, а также Лициний Макр, фразу которого — peruersum esse alii modi postulare Pyrrum, in te atque in ceteris fuisse (Annal., II, Fr. 20) — приводит Приск. Означает ли это, что вся анналистическая традиция, так или иначе касающаяся истории Пирра, может быть сведена к трем или вообще к двум авторам, как полагал Р. Шуберт?
Об интенсивной деятельности анналистов, имеющей отношение к Пирровой войне, можно судить только по непосредственным результатам этой деятельности, воплощенным в выработке той традиции, которую впоследствии широко использовали историки эпохи империи. Если представить число анналистов, которые рассказывали об истории Рима от его истоков до их эпохи, то станет ясно, сколь амбициозна попытка найти конкретно то, что относится к тому или иному автору[218].
Как представляется, впрочем, в нашем случае мы можем рассуждать с некоторой степенью вероятности. Г. Ацилия, которому не были чужды приемы и методы римской анналистики, выгодно отличало не только прекрасное знание греческого языка, но и греческой литературы. Имея перед собой труд Геродота, одного из самых читаемых эллинских историков, он черпал из него сюжеты для своих рассказов, не особо опасаясь быть уличенным в плагиате: греческий язык и в середине II в. до н. э. был знаком в Риме лишь узкому кругу лиц.
Труд Г. Ацилия через некоторое время использовали Валерий Антиат и Клавдий Квадригарий, которые перевели его на латинский язык. Дионисию же, возможно, и не надо было делать обратный перевод на греческий: он уже имел перед собой готовый текст.
Итак, сказанное, думается, позволяет заключить, что два эпизода из истории Пирровой войны, рассмотренные нами и восходящие, по-видимому, к труду Г. Ацилия, были заимствованы им у Геродота и являются чистейшей выдумкой. Главная их цель не вызывает сомнений: терпящие два сокрушительных поражения римляне «оправдываются» благородными, справедливыми и мужественными поступками.
Но кто же из римских анналистов стоял у истоков традиции о Пирре и связанных с ним событиях? По мнению И. И. Вейцковского, этим историком был Фабий Пиктор, которого украинский антиковед называл зачинателем фальсификации всей римской традиции о Пирре[219]. Вместе с тем сохранившиеся фрагменты произведений этого автора не дают нам оснований для подобного вывода.
Особое место в римской исторической традиции принадлежит Квинту Эннию, автору героико-исторической эпопеи «Анналы». VI книга его произведения была посвящена войне римлян с Пирром.
С именем Кв. Энния связана теория, впервые выдвинутая американским историком Т. Фрэнком, а затем подхваченная целым рядом других исследователей. В общих чертах ее можно свести к следующему. По мнению Т. Фрэнка, ответственным за то, что Пирр был единственным врагом римлян, не получившим дурной славы в римской исторической литературе, стоит считать именно Энния. При этом аргументация ученого такова: Энний был родом из мессапиев, которые в период Пирровой войны были союзниками эпирского царя. Поскольку писатель происходил из знатного мессапийского рода, то, как предполагал Т. Фрэнк, вполне вероятно, что отец Энния служил в качестве командира в войске Пирра. И второе обстоятельство, на которое обратил внимание исследователь для объяснения положительного отношения в римской литературе к Пирру: «Анналы» Эннея в течение двух столетий были своего рода подобием школьного учебника, по которому учились многие поколения римлян[220]. Таким образом, согласно Т. Фрэнку, именно Кв. Эннию царь Пирр обязан тем, что к нему относились с симпатией последовательно все римские анналисты[221].
Но так ли все это на самом деле? П. Левек первым высказал серьезные сомнения по поводу теории Т. Фрэнка. «Вначале обольщаешься такой реконструкцией. Однако ее основание очень хрупкое. Как в эпоху Энния могли существовать симпатии мессапиев по отношению к грекам? Да и как раскрыть в искаженных фрагментах стихов тот образ, которым Энний наделял царя Эпира?» — писал французский ученый. Утверждение же Т. Фрэнка о том, что многочисленные анекдоты относительно Пирровой войны должны