[20] Что же касается эпиротов, то их неосведомленность о Риме видится просто маловероятной, особенно после италийской экспедиции царя Александра Молосского во второй половине 330-х гг. до н. э.[21] Как кажется, автор все же не вполне обоснованно отвергает информацию Ливия и Юстина (Помпея Трога) о дипломатических контактах Александра Молосского с римлянами (Liv., VIII, 17, 9–10; Just., XII, 2, 12)[22]. Впрочем, С. С. Казаров, вероятно, прав в том, что значительный интерес к Риму мог появиться у балканских греков только в связи с походом Пирра на Запад.
Вместе с тем некоторую озадаченность вызывают суждения С. С. Казарова по поводу использования Пирром так называемой панэллинской идеи. При чтении книги возникает впечатление, что Пирр не просто проводил военные кампании на Западе «под флагом» идеи панэллинизма, но и неподдельно верил в нее, проникся ею, взяв на себя роль защитника греков Италии и Сицилии от западных варваров, т. е. римлян и карфагенян. Однако, по нашему мнению, говорить о какой-то искренности в отношении к панэллинской идее со стороны обращавшихся к ней в свое время царей Македонии — Филиппа II и Александра Великого, а затем и эллинистических правителей, в том числе Пирра, не приходится. Очевидно, что панэллинская идея была для них не более чем удобным лозунгом для прикрытия собственных державных целей[23] (кстати, в одном месте — в связи с Пирром — это признает и сам С. С. Казаров). Правда, следует иметь в виду, что убежденность в искренней вере Пирра в панэллинскую идею имеет — явно вопреки действительности — сравнительно широкое распространение в историографии (в данном случае укажем хотя бы на уже упомянутые выше работы греческого антиковеда И. Варцоса[24]).
С другой стороны, нужно согласиться с критикой С. С. Казаровым концепции итальянского историка Д. Пенни, который считал, что политику Пирра направляли Птолемеи[25]. Кажется несомненным, что влияние Птолемеев на Пирра ощущалось лишь на самом раннем этапе деятельности эпирского царя после его возвращения из Египта в Эпир, в дальнейшем же он, конечно, был самостоятельной политической фигурой[26].
Лейтмотивом всей книги С. С. Казарова является восхищение Пирром, причем восхищение подчас чрезмерное, иногда, как представляется, мешающее автору объективно взглянуть и оценить поступки своего героя. Впрочем, стоит признать, что в трудах, в центре которых находится изучение личности, такой подход нередок. Если говорить о работах по эллинистической истории, то в данной связи можно вспомнить, например, классические монографии Г. Берве и У. Вилькена об Александре Великом или книги У. Тарна об Антигоне Гонате и том же Александре Великом[27].
Возвеличивание Пирра и попытки представить его высоким интеллектуалом порой приводят С. С, Казарова к очевидным преувеличениям. Так, говоря о недолгом пребывании Пирра в Александрии в самом начале III в. до н. э. (ок. 299–298 гг. до н. э.[28]), исследователь несколько раз называет город «величайшим культурным центром того времени». Однако подобный статус Александрия приобрела, конечно же, позже, а не через тридцать с небольшим лет после ее основания. В свою очередь, нельзя согласиться с суждением С. С. Казарова о том, что «Пирр проповедовал нравственные принципы в политике, что в эпоху эллинизма было достаточно редким явлением». Нравственность и политика, увы, никогда не идут рука об руку. И вряд ли Пирр в данном случае чем-то отличался от других властителей, в том числе и царей эллинистической эпохи: в качестве примера здесь достаточно вспомнить об убийстве им своего соправителя Неоптолема II в 296 г. до н. э. (Plut. Pyrrh., 5, 14) или грабеже сокровищ храма Персефоны в Локрах Эпизефирских (Dion. Hal. Ant. Rom., XX, 9–10; Liv., XXIX, 18, 3–6; App. Samn., 12). Видимо, только в связи с идеализацией и возвеличиванием Пирра стоит рассматривать мнение С. С. Казарова о том, что «Пирр играл роль последнего претендента на объединение державы Александра Великого»[29]. Думается, что все же последним, кто попытался осуществить подобный план, да и то частично, был Селевк I, который погиб в 281 г. до н. э., намереваясь захватить бывшие владения Лисимаха. Надо полагать, что планы Пирра, несмотря на все их изменения, в реальности ограничивались только Балканами, Южной Италией и Сицилией.
Но можно ли вообще решить «загадку» Пирра? Вероятно, нет. Именно это и делает возможным сосуществование различных трактовок в понимании личности и политической деятельности Пирра — от резко негативных оценок до апологетического направления, которое как раз и представлено в труде С. С. Казарова.
Невзирая на высказанные выше замечания (к ним, пожалуй, еще стоит добавить нарекание в некоторой хаотичности, с которой автор подает материал), нельзя не признать, что книга С. С. Казарова интересна — это, как уже говорилось, бесспорно, лучшая русскоязычная работа, посвященная Пирру, и ее появление следует, разумеется, лишь приветствовать. При этом хочется надеяться, что настоящая книга привлечет к себе внимание не только специалистов, но и более широкой публики, а главное — послужит толчком для дальнейших исследований в нашей стране как в области истории Пирра и его родины, так и в области истории эллинистического мира в целом. Finis libri поп finis quaerendi[30].
Ю. Н. Кузьмин, Μ. Μ. Холод, май 2008 г.
ВВЕДЕНИЕ
Притягательность античной эпохи обусловлена прежде всего обилием тех ярких личностей, которые во многом определяли ход истории древнегреческих государств и Рима. В ряду выдающихся деятелей античности особое место принадлежит Пирру, царю Эпира — государства на северо-западной периферии эллинского мира. Как справедливо отметил нидерландский историк А. Б. Недерлоф, неспокойная юность Пирра, его бурная карьера, эффектная смерть, героическая и одновременно трагическая судьба, — все это объясняет, почему он не только интересовал своих современников, но и продолжал и по сию пору продолжает привлекать внимание последующих поколений[31].
Несмотря на то что личность Пирра получила как в античной исторической традиции, так и в современной историографии самые противоречивые оценки, все авторы единодушно сходятся в одном: он принадлежит к ряду величайших людей античной эпохи. По словам английской исследовательницы К. Ломас, «Пирр, племянник Александра Великого, был одним из самых экзотических характеров греческой истории и одним из тех, кто произвел впечатление на многих поздних биографов и историков»[32].
В лице Пирра мы находим не только выдающегося представителя раннеэллинистического времени, но и типичную харизматическую личность этой поры[33]. Μ. Вебер писал: «Преданность харизме пророка или вождя на войне, или выдающегося пророка в народном собрании или в парламенте как раз и означает, что человек подобного типа считается внутренне призванным руководителем людей, что последние подчиняются ему не в силу обычая или установления, но потому, что верят в него… Именно к личности вождя и ее качествам относится преданность его сторонников: апостолов, последователей, только ему преданных партийных приверженцев»[34]. Набор указанных Μ. Вебером черт харизматической личности, на наш взгляд, как нельзя лучше соответствует образу Пирра.
Некоторые ученые, например, итальянский историк Э. Паис, видели в Пирре исключительно кондотьера, имевшего в жизни только одну цель — войну[35]. Другие, высоко оценивая его полководческий талант, в то же время считали его слабым политиком[36]. Особняком стоит точка зрения И. И. Вейцковского, который, ставя во главу угла пресловутый классовый подход, положительно оценивает деятельность Пирра только потому, что тот якобы защищал интересы демократии и был врагом аристократических сил как в Италии и Сицилии, так и в Греции[37]. Находились историки, которые даже всю деятельность Пирра окрашивали исключительно в черные тона, рисуя образ кровожадного вояки и алчного грабителя[38]. До сих пор еще встречаются работы, в которых Пирр без каких-либо убедительных аргументов называется «авантюристом»; при этом соответствующую характеристику получают и его военные кампании[39]. Данные оценки, на наш взгляд, свидетельствуют не только о полном отсутствии у их авторов представлений о принципе историзма, но и об их исключительно поверхностном знакомстве с историей Пирра. Подобный разброс точек зрения не может не вызвать необходимости возвращения к рассмотрению истории этого выдающегося человека и, насколько это возможно, объективному анализу итогов деятельности Пирра.
Как только мы вспоминаем об Эпире, то сразу же ассоциируем его с Пирром. Эти два имени — географическое и личное — существуют в нашем сознании как бы неразделимо, что в общем не случайно: именно вследствие деятельности Пирра Эпир достиг своего расцвета в 280 – 270-с гг. до н. э. Однако, подобно тому, как рамки Македонии оказались слишком узки для Александра Великого, так и Эпир оказался слишком мал для Пирра