[81], должны были хорошо знать друг друга, а возможно, их некоторое время даже связывала юношеская дружба (ведь они были ровесниками).
В изображении Гиеронимом Пирра мы видим два различных подхода. В период западной кампании — это храбрый воин и талантливый полководец, защищавший интересы эллинизма (здесь Гиерониму особенно удавались батальные сцены, за точность и краткость изображения которых он заслужил справедливую похвалу). Можно лишь сожалеть о том, что фрагментов из труда Гиеронима, относящихся к пребыванию Пирра в Италии, сохранилось очень мало.
Совершенно в ином свете эпирот предстает во время борьбы за Македонию. В сражениях против Антигонидов — это честолюбец и авантюрист, разрушающий вновь создающуюся македонскую державу, не желающий уйти на покой и пользоваться предыдущими завоеваниями.
С наибольшей долей вероятности к трудам Гиеронима можно отнести еще ряд пассажей по истории Пирра, содержащихся у Плутарха и Павсания:
1. «С тех пор он питал в душе много великих замыслов, однако больше всего надежд сулило ему вмешательство в дела соседей-македонян…» (Plut. Pyrrh., 6; здесь и ниже пер. С. А. Ошерова);
2. «…чья (Пирра. — С. А".) алчность (πλεονεξία) — врожденный порок всех самодержцев — делала соседство с ним опасным и беспокойным…» (Plut. Pyrrh., 7);
3. «Пирру, вообще очень склонному захватывать все то, что шло ему в руки — а он уже был недалек от того, чтобы захватить Македонию, — помешал Клеоним» (Paus., I, 13, 3);
4. «Пирр, всегда легко переходивший от одной надежды к другой, всякий успех считал лишь началом дела, а каждую неудачу стремился возместить новыми подвигами; поэтому ни победа, ни поражение не приносили покоя ни ему, ни его противникам» (Plut. Pyrrh., 30).
Несмотря на то что Р. Шуберт приводит около пятнадцати подобных пассажей, мы ограничимся четырьмя. Все они, думается, рисуют Пирра, как человека с неумеренным аппетитом, честолюбца и искателя приключений. Портрет Пирра, нарисованный Гиеронимом, свидетельствует о некоторой предвзятости, но никак не о явной враждебности историка по отношению к эпирскому царю[82].
Гиероним, некогда свидетель деяний диадохов, живя в старости в совершенно новом для себя мире, сохранил ностальгию по блестящим, смелым предприятиям правителей прошлых лет, которые теперь частично продолжали ассоциироваться с деятельностью Пирра. Отношение Гиеронима к Пирру было смягчено также и тем обстоятельством, что ко времени написания его работы главного противника Антигонидов уже не было в живых.
Оценивая в целом труд Гиеронима, необходимо заметить, что его текст лишен риторических фраз; историк лаконичен и весьма компетентен в описаниях сражений, которые имелись у него в большом количестве (Diod., XIX, 25; Plut. Eum., 14). Немецкий ученый К. Ветцель, посвятивший свое специальное исследование анализу источников Плутарховой биографии Пирра, пришел к убедительному выводу, что в жизнеописании Пирра главным источником Плутарха был именно Гиероним из Кардии[83]. Кроме Плутарха и Павсания, следы произведения Гиеронима, использованные прямо или через «вторые руки», мы можем найти в трудах Диодора, Помпея Трога и Полиэна.
Идея произведения Гиеронима была четкой и по праву высоко оценивалась историками Новейшего времени[84]. К суждению немецкого ученого К. Маннертса о том, что Гиероним из Кардии «был лучшим историком эпохи диадохов»[85], можно с полным основанием добавить то, что он был и одним из выдающихся историков, писавших о деяниях Пирра.
Тимеи из Тавромения. Еще одним автором, в работе которого нашла свое отражение история Пирра, был Тимей из Тавромения. Тимей родился приблизительно в 350 г. до н. э. в семье некого Андромаха. Он принимал участие в политической жизни своего родного города, в результате чего был вынужден отправиться в изгнание. Покинув родину, Тимей приехал в Афины, где провел около пятидесяти лет (Polyb., ХП, 25 d, 1), собирая материал для своих сочинений. Возвратился ли он на закате своих дней на родину, как считал Р. фон Скала[86], посещал ли он кроме Сицилии Южную Италию, как предполагал Т Браун[87], или же никогда на Сицилию более не возвращался, как думал Р. Шуберт[88], едва ли имеет для нас принципиальное значение. Важно то, что все это время он зорко следил за событиями, происходившими на Сицилии, для того, чтобы отразить их в своих произведениях.
Из письма Цицерона мы узнаем, что Тимей написал книгу о войне Пирра (Cic. Ad fam., V, 12, 2). Об этой работе Тимея известно также от Полибия и Дионисия Галикарнасского (Polyb., XII, 4 b, 1; Dion. Hal. Ant. Rom., I, 6, 1).
Несмотря на свое пребывание в Афинах, Тимей мог быть хорошо осведомлен об интересующих его событиях на Западе; вполне возможно, что он опрашивал их непосредственных очевидцев[89].
Среди сохранившихся фрагментов трудов Тимея только один назван принадлежащим τά περί Πύρρου (FgrHist III В 566 F 36).
Интерес Тимея к Пирру, военное вмешательство которого в дела греческого Запада еще долго после его завершения будоражило умы эллинов, вполне объясним. По мнению Р. Лакера, именно смерть Пирра была тем событием, которое завершало сочинение Тимея[90]. С подобным мнением не согласился Т. Браун, предположивший, что для Тимея, знакомого с римской историей, именно прибытие римских войск на Сицилию, а никак не смерть «полностью дискредитировавшего себя на узких улочках Аргоса правителя» было наиболее значимым событием. Иное дело Гиероним из Кардии, для которого смерть Пирра, злейшего врага его патрона Антигона Гоната, могла действительно быть завершающим событием его труда[91].
Прежде всего хотелось бы сразу, по возможности четко, очертить круг рассматриваемых Тимеем событий. У Диодора и Плутарха есть два очень близких рассказа (причем первый более развернутый, чем второй) о сицилийской экспедиции Пирра, которые могут быть в некоторой степени дополнены сведениями Дионисия Галикарнасского. Эти рассказы явно происходят от одного источника, автор которого был хорошо знаком с сицилийскими делами. Все это, как нам кажется, указывает на Тимея, который к тому же был источником Диодора и в ряде других книг «Исторической библиотеки». В связи с этим встает вопрос: а не шла ли история Пирра у Тимея дальше сицилийских дел?
В свое время Р. Шуберт и Р. фон Скала чисто умозрительно попытались вычленить возможные пассажи Тимея из дошедшей до нас литературной традиции. Согласно концепции Шуберта, все отрицательные сведения, встречающиеся в истории похода Пирра на Сицилию, идут от Тимея, все положительные — от Проксена. Кроме того, в своей статье об источниках Плутарха в жизнеописаниях Эвмена, Деметрия и Пирра он выделил ряд пассажей из биографии Пирра, которые, по его мнению, основываются на труде Тимея (Plut. Pyrrh., 13, 16, 22 25)[92]. Более того, Тимей, полагал Р. Шуберт, при описании народного собрания в Таренте и истории с Метоном якобы был зависим от некого тарентинского историка-аристократа. На основании этого делался еще более общий вывод о том, что Тимей в Таренте, Регии и других городах получал сведения всегда только из враждебных Пирру источников. Р. Шуберту вторил Р. фон Скала, который даже назвал имя этого мифического тарентинского авторитета — Аристарх[93]. Кульминацией столь бездоказательных манипуляций было отнесение П. Мюллемейстером к труду Тимея снов и видений Пирра, упоминаемых Плутархом[94].
По мысли Р. Шуберта и Р. фон Скалы (опять же ни на чем не основанной), Тимей был далек от идеализации Пирра. Во-первых, во времена Гиерона, когда творил Тимей, войны Пирра уже были забыты, и страна вступила в период мирного и спокойного развития; во-вторых, Тимей должен был учитывать отношение сицилийцев к Пирру, которое из восторженного вначале впоследствии превратилось в полностью противоположное[95].
Какова же степень достоверности информации, содержавшейся в труде Тимея? Здесь — в отличие от Р. Шуберта и Р. фон Скалы — мы предлагаем оперировать только косвенными предположениями.
В работе Тимея имеется определенное количество недочетов, которые выставил напоказ Полибий (Polyb., XII, 3–15; XII, 23–28). Его обвинения в адрес сицилийского историка можно свести к двум моментам: 1) Тимей знает жизнь только по книгам, это «кабинетный ученый», которому ничего не известно о реальной войне, политике, людях; 2) все его произведения испорчены напыщенной, никому не нужной риторикой.
«Чтобы подтвердить настоящее наше суждение о Тимее, мы как раньше поступали для изобличения его в невежестве и сознательной лживости, приведем несколько отрывков общеизвестных, прославленных его речей… Из людей властных в Сицилии наиболее деятельными после Гелона Старшего мы считаем Гермократа, Тимолеонта и Пирра эпирота, коим менее всего можно было бы приписать речи, приличные детям и школьникам», — писал по этому поводу Полибий (Polyb., XII, 25 к, 1–3; здесь и ниже пер. Ф. Г. Мищенко).
Едва ли данный пассаж дает нам основание для каких-то глобальных выводов. С полной достоверностью можно утверждать лишь то, что пребывание Пирра на Сицилии нашло свое отражение в работе Тимея, которая к тому же была приукрашена малодостоверными речами эпирского царя.
Следующее за Полибием обвинение, на этот раз в предвзятости, мы находим у Диодора: «Историк Тимей, очень резко отмечающий ошибки историков, которые предшествовали ему и труды которых написаны, впрочем, с очень редкой верностью, сам сделал весьма много неточностей в связи с тем, что касается Агафокла, из-за ненависти, испытываемой им к тирану» (Diod., XXI, 17, 1).