Служка Посошок
Однажды в начале зимы, на заре, «Покой будды» сидел в обители. Прислонившись к стене, он задремал. Вдруг слышит со двора голос:
— Прибыл новый служка Посошок!
«Покой будды» удивился и вышел взглянуть на него. Служка был высок, худ, с темным, блестящим лицом. Он высоко держал красный рог, словно защищался от нападения, а темные глаза его сверкали, будто от гнева. Подошел он, семеня ногами, и стал поодаль. «Покой будды» было испугался, но тот быстро проговорил:
— Я пришел к вам с просьбой.
— Почему вас зовут Посошком? — спросил его «Покой будды». — Откуда вы и зачем пришли? Я вас не знаю, почему же вы назвались служкой Посошком? Что все это значит?
Он еще не кончил говорить, а уж Посошок вприпрыжку, словно воробей, проскакал вперед и с важным видом повел неторопливую речь:
— Жил когда-то в глубокой древности совершенномудрый с головой быка, и звали его Фу-си. Он был моим отцом. А ту, что с телом змеи, звали Нюй-ва. Она была моей матерью. Меня родили и бросили в лесу, даже кормить не стали. Я страдал от инея и града, совсем зачах и чуть было не умер, но ветер и дождь пощадили меня, и я остался в живых. Долго переносил я холод и зной, а когда наконец возмужал, оказался нужен человеку. Чередой сменялись поколения, и вот пришло время правления династии Цзинь. Я стал подданным семейства Фаней. И тут я показал, что умею быть преданным и благодарным тому, кто почитает меня достойным мужем, а не отребьем: я покрыл свое тело лаком, неузнаваемо изменился, чтобы заколоть злейшего врага, который погубил моего хозяина. А когда пришло время правления династии Тан, я стал буддийским монахом и пошел в ученики к старцу Чжао. Сообразительный и неутомимый в познаниях, я получил прозвище Твердый Клюв. А потом отправился как-то в Динтао и на дороге повстречал Посоха — Дин-саньлана. Он воззрился на меня и сказал: «Посмотришь на тебя, вверху ты поперечный, внизу — вертикальный. Не связать ли тебе свою фамилию с моей?» Вот потому-то я и ношу его фамилию, и с тех пор так ее и не переменил. Я всегда готов услужить, и все пользуются мною. Но хоть я и низок по званию и усерден, недостойные не смеют прибегать к моей помощи, поэтому столь мало тех, кому я прислуживаю. Вот и до недавнего времени я никак не мог встретить достойного человека, и у меня не было пристанища. Бродил, неприкаянный, между морем и небом, и даже глиняный идол надо мной смеялся{8}. Но вчера Небо сжалилось над моими несчастьями и дало наказ: «Повелеваю тебе стать служкой в обители на горе Хуашань! Ступай туда, служи наставнику и ухаживай за ним с почтением!» Выслушав повеление, я от радости, как говорится, прискакал на одной ноге. Жажду, чтобы вы, почтенный, приняли меня!
Отшельник «Покой будды» ответил ему на это:
— Вот, оказывается, какой вы! Взойдите, пожалуйста, на сиденье, ведь вы потомок совершенномудрых! Рог ваш не сокрушал мужественных, а глаза не опускались перед храбрыми. Лаком покрыли свое тело, чтобы отомстить врагу, — понимаете, кто благодетель, а кто недруг. Как вы доверчивы! Как справедливы! Сразу смекаете, что спросить и как ответить, недаром прозвали вас Твердым Клювом — о мудрый! Красноречивый! Поддерживаете того, кому служите, — как вы человеколюбивы! Как блюдете приличия! Выбираете, кому пойти в услужение, — о прямой! Разумный! Вы соединяете в себе самые прекрасные качества! Живете долго — не умираете и не стареете. Если вы и не совершенномудрый, то уж наверняка бессмертный дух! Разве можно не взирать на вас с надеждой? Я и помыслить не смел о таком, как вы. Даже другом вашим стать не решусь, а уж куда мне до наставника! Знаете, в области Хуаду есть еще гора Хуашань. Вот уж два года, как там поселился старый монах, зовут его вроде бы Отшельник. Горы-то по названию одинаковы, а люди, живущие на них, разных достоинств. Должно быть, и Небо повелело вам отправиться не ко мне, а туда. Вот вы и ступайте-ка лучше на ту гору!
И с этими словами он, выпроваживая Посошка, затянул песню:
Есть еще одна гора,
что зовется Хуашань.
Там пустынник имярек
доживает долгий век.
Указует путь моя
к вам почтительная длань:
Ведь совсем не пара вам
я, ничтожный человек[4].
Перевод А. Троцевич.
ЛИ КЮБО.ИЗ «СОЧИНЕНИЙ МИНИСТРА ЛИ»
Записки по дням и лунам о странствии по югу
Как-то мне захотелось побродить по свету. Где бы ни ступала нога моего коня, я, встречаясь с тем, что поражало слух и изумляло зрение, описывал это либо в стихах, либо в прозе для того, чтобы потом во всем разобраться. Для чего я это делал?
Допустим, придет время и я стану таким старым, что ноги мои ослабнут и сгорбится спина. И вот, когда я перестану выходить за пределы своей комнаты, а кругозор мой сузится до размеров циновки, я возьму мною самим составленный сборник и взгляну на заметки о путешествии, которое я совершил в расцвете сил верхом на коне и пешком. События прошлых дней предстанут передо мной, будто они произошли только вчера, тогда я смогу взгрустнуть о том, что было когда-то столь приятным.
В собрании моих стихов есть несколько произведений, связанных с местами, что расположены к югу от реки. Когда читаешь эти стихи сейчас, некогда совершенное путешествие всплывает перед глазами как наяву.
Пять лет тому назад я был назначен на службу в Чончжу, и за два года исходил там все места, чем-либо знаменитые, а их было немало. И всякий раз, когда я встречался с прекрасным пейзажем, мелодия стиха тут же вырывалась из моих уст, но ее перебивали официальная переписка и судопроизводство, которые я вынужден был вести. Приходилось ограничиваться лишь одной строфой или строкой, и таких стихотворений, которые я не смог закончить, набралось много. Вот почему завершенных стихотворений, написанных в это время, — не более шестидесяти.
Конечно, можно описать природу многих областей и красоты, ожидающие нас в горах и вблизи рек, но в спешке воспеть их невозможно. И вот кое-как наспех записанное на клочках бумаги и отдельных листках я назвал дневником, включил туда местные слова и простонародную речь.
В год к ё н с и н зимой я приехал на почтовую станцию и остановился там отдохнуть. Когда я кончил писать дневник и стал его просматривать, он показался мне таким необозримым, что я не смог его читать. Вот что я натворил! Усмехнувшись, я взял и сжег все, кроме одной-двух вещиц, пригодных для чтения, привел их в порядок и записал так:
Итак, Чончжу. Некогда эта местность называлась Вансан, а в древности здесь было государство Пэкче.
Людей здесь живет много, и дома тесно прижались друг к другу. Люди чтут обычаи древнего государства, поэтому народ не тупой и не грубый. Все, даже мелкие чиновники, одеты, как ученые, и шляпы носят такие же, как ученые, и поведение их, насколько я мог заметить, соответствует этикету.
Местная гора Чунчжасан густо поросла лесом. Она самая высокая в провинции. А так называемая гора Вансан — всего лишь невысокая сопка. Удивительно, что именно она дала название всей провинции.
В тысяче шагов от главного города провинции находится храм Кёнбокса. В храме есть зал, который называется Пирэпанчжан — «Прилетевшая келья». Я слышал о нем давно, но был занят делами и не мог его посетить. Однажды у меня выдалось свободное от службы время, я проходил мимо храма и осмотрел его. Пирэпанчжан — это зал, куда в древности прилетел буддийский наставник Подок с горы Паннёнсан.
Второе имя Подока — Чибоп. Некогда он жил в храме Ёнбокса на горе Паннёнсан, что в государстве Когурё. Однажды он внезапно сказал своим ученикам: «В Когурё чтят лишь даосизм и не уважают закон Будды. Этому государству долго не простоять. Как найти место, где можно было бы получить приют и избежать треволнений?»
Ученик по имени Мёндок промолвил: «Гора Кодальсан в Чончжу — вот земля, где сумеете прожить спокойно и без волнений».
На втором году правления под девизом Цянь-фэн, в год ч о н м ё, в третий день третьей луны ученик отворил дверь, вышел и видит: зал, в котором пребывал наставник Подок, уже перелетел на гору Кодальсан, которая от горы Паннёнсан находится чуть ли не за тысячу ли. Тогда Мёндок сказал: «Хотя эта гора и замечательна, но вода в местном источнике иссякла. Если уж мне дали знать о том, что сюда надо переместить Учителя, то надо было бы еще и сообщить о необходимости перенести источник с прежней горы».
Я привожу здесь лишь краткие сведения о Подоке, поскольку Чхве Чхивон уже составил подробное жизнеописание этого наставника.
Одиннадцатая луна, день «киса́». Я начал обход зависимых от нашего государства областей. Марён и Чинан — это древние уезды, расположенные в горных долинах. Их население первобытно и дико. Лица у этих людей как у макак. Они пьют из чаш и блюд, из них же едят протухшее сырое мясо. Их нравы напоминают обычаи южных и северных инородцев. Когда они бранятся и препираются, то становятся похожими на потревоженных оленей: вот-вот бросятся врассыпную.
Дальше я шел, петляя, по горам, пока не добрался до крутых уступов, которые поднимались прямо в облака. По этим уступам я достиг горы Косан. Горная гряда с отвесно вздымающейся вершиной простиралась на десять тысяч киль. Дорога здесь была очень узкой. Спешившись, я пошел вслед за конем. Косан по сравнению с другими горами считается довольно высокой.
После горы Косан я достиг Еяна, а из Еяна добрался до горы Нансан. И весь этот путь я преодолел с одним лишь ночлегом.
На другой день, собираясь отправиться в область Кыммагун, я отыскал так называемый камень-подпорку и осмотрел его. В народе говорят, будто это камень, который подпирал в древности совершенномудрый. Действительно, судя по удивительным следам на нем, это нечто необыкновенное.