ость.
Что бы я ни изучал, я вижу всю систему. Я вижу гештальт, мелодию в нотах, во всем: в математике и науках о природе, в живописи и музыке, в психологии и социологии. Читая тексты, я вижу только, как авторы топают от точки к точке, нашаривая ощупью связи, которых не в состоянии выявить. Они как толпа, не умеющая читать ноты, которая пялится на партитуру сонаты Баха, пытаясь объяснить, как ноты вытекают друг из друга.
Как ни прекрасны эти картины, они лишь разжигают мой аппетит. Другие узоры ждут, чтобы я их увидел, и масштаб их куда больше. По отношению к ним я сам слеп, и все мои сонаты по сравнению с ними — всего лишь изолированные обрывки данных. Я понятия не имею, какие формы может принимать подобный гештальт, но в будущем такое понимание придет, и я хочу их найти и воспринять. Хочу так, как никогда ничего не хотел.
Приезжего доктора зовут Клозен, и он ведет себя не так, как другие. Судя по манере, он привык в общении с пациентами носить маску вкрадчивой вежливости, но сегодня он немного не в своей тарелке. Он старается напустить на себя дружелюбный вид, однако в производстве уверенного словесного шума несколько уступает другим врачам.
— Этот тест происходит так, Леон; вы будете читать описания разных ситуаций, в каждой из которых заключена проблема. И после каждого описания вы мне расскажете, как бы вы эту проблему решали.
— Я такие тесты уже проходил, — киваю я.
— Вот и хорошо, вот и славно.
Он вводит команду, и экран передо мной заполняется текстом. Я читаю сценарий: проблема планирования и выбора приоритетов. Реалистичная, что необычно: по мнению большинства исследователей, оценки таких тестов получаются слишком произвольными. Я несколько выжидаю с ответом, и все равно Клозен удивлен быстротой моей реакции.
— Очень хорошо, Леон. — Он нажимает клавишу. — Попробуйте вот эту.
Он продолжает давать мне сценарии. Когда я читаю четвертый, Клозен очень старается демонстрировать лишь профессиональное безразличие. Мой ответ сейчас представляет для него особый интерес, но он не хочет, чтобы мне это было известно. В сценарии задействованы офисные интриги и суровая конкуренция за продвижение по службе.
Я соображаю, кто такой Клозен: он психолог государственной конторы, военный, скорее всего сотрудник отдела исследований и разработок ЦРУ. Тест предназначен для оценки потенциала гормона «К» в разработке стратегий. Вот почему доктору сейчас неловко со мной: он привык иметь дело с солдатами и госслужащими, чья работа — повиноваться приказам.
Вероятно, ЦРУ захочет меня придержать как объект для последующих тестов. Быть может, они так поступили уже и с другими пациентами, если те показали хорошие результаты. Потом они выделят добровольцев из своих рядов, устроят им кислородное голодание мозгов и полечат гормоном «К». Я, разумеется, не хочу становиться ценным сотрудником ЦРУ, но уже показал достаточно, чтобы вызвать у них интерес. Лучшее, что я моту сделать, — скрыть свое искусство и на этот вопрос ответить неверно.
Я предлагаю неудачный способ действий, и Клозен разочарован. Тем не менее мы продолжаем. Я теперь думаю над сценариями дольше, ответы даю более слабые. Среди безобидных вопросов рассыпаны опасные: один — об избежании поглощения враждебной корпорацией, другой — о мобилизации населения на борьбу со строительством угольной электростанции. Я на каждый даю неверный ответ.
Завершив тестирование, Клозен меня отпускает — он уже пытается сформулировать рекомендации. Если бы я показал истинные способности, ЦРУ завербовало бы меня немедленно. Неровное мое выступление пригасит тамошний энтузиазм, но не изменит намерений: слишком велики для ведомства потенциальные выгоды, чтобы забыть о гормоне «К».
Мое положение фундаментально переменилось: если ЦРУ захочет придержать меня как объект тестирования, мое согласие будет совершенно не обязательным. Надо подготовиться.
Разговор произошел четыре дня спустя и застал Ши врасплох.
— Вы хотите выйти из исследования?
— Да, и немедленно. Я хочу вернуться к работе.
— Если это вопрос оплаты, мы могли бы…
— Нет, деньги не проблема. Просто с меня достаточно этих тестов.
— Я понимаю, что после некоторого времени тесты начинают утомлять, но мы так много из них узнаем… и мы ценим ваше участие, Леон. Дело не просто в том…
— Я знаю, как много вы узнаете из тестов. И все же я решил: я больше не хочу.
Ши пытается что-то сказать, но я перебиваю:
— Я знаю, что связан соглашением о конфиденциальности. Если вы хотите, чтобы я что-нибудь по этому поводу подписал, присылайте. — Я встаю и иду к двери. — До свидания, доктор Ши.
Он звонит через два дня.
— Леон, вам необходимо приехать на осмотр. Мне только что сообщили: в другой клинике обнаружили неприятные побочные эффекты лечения гормоном «К».
Он лжет: по телефону он бы ни за что этого не сказал.
— И какого рода эффекты?
— Потеря зрения. Бурный рост зрительного нерва и последующее его разрушение.
Наверняка это заказало ЦРУ, узнав, что я выхожу из испытаний. Стоит мне вернуться в больницу, Ши объявит меня умственно несостоятельным и госпитализирует принудительно. А потом меня переведут в государственный научно-исследовательский институт.
Я изображаю тревогу:
— Выезжаю немедленно.
— Ну и хорошо. — Ши доволен, что его представление оказалось убедительным. — Мы вас осмотрим сразу, как приедете.
Я вешаю трубку и поворачиваюсь к своему терминалу — проверить последнюю информацию в базе данных ФСИЛ. Ни о каких побочных эффектах не упоминается — ни на зрительном нерве, ни где-нибудь еще. Я не отбрасываю возможности, что в будущем такие эффекты могут проявиться, но тогда я сам их обнаружу.
Пора уезжать из Бостона, и я начинаю собирать вещи. Уходя, снимаю все со счета в банке. Если продать аппаратуру моей студии, я получил бы больше денег, но все это громоздкое, не вывезти. Я забираю только несколько мелких вещичек. Где-то через два часа телефон звонит снова: Ши интересуется, где я. На этот раз я жду, чтобы сработал автоответчик.
— Леон, вы слышите меня? Это доктор Ши. Мы вас уже довольно давно ждем.
Он попытается позвонить еще раз, а потом пошлет санитаров в белых халатах, а то и полицию, чтобы меня забрать.
В семь тридцать вечера Ши еще сидит в больнице, ожидая новостей обо мне. Я поворачиваю ключ зажигания и выезжаю с парковки через улицу от больницы. Сейчас он в любой момент может заметить конверт, который я подсунул под дверь его кабинета. Как только он его откроет, сразу сообразит, что письмо от меня.
Привет, доктор Ши!
Я так понимаю, что вы меня ищете.
Минута удивления, но не больше: он тут же возьмет себя в руки и предупредит охрану, чтобы искала меня в здании и проверяла все отъезжающие машины. И станет читать дальше:
Вы можете отозвать тех мордоворотов-санитаров, что ждут у моей квартиры, — я не хочу зря тратить их драгоценное время. Наверное, вы решительно настроены получить на меня полицейский ордер на розыск, и потому я взял, на себя смелость ввести в центральный компьютер полиции вирус, который будет подменять информацию в ответ на запросы по номеру моей машины. Конечно, вы можете дать описание автомобиля, но ведь вы же даже не знаете, как он выглядит.
Леон.
Он позвонит в полицию, чтобы тамошние программисты занялись этим вирусом. Он заключит, что у меня комплекс неполноценности — судя по наглому тону записки, ненужному риску возвращения в больницу, чтобы ее доставить, и бессмысленному сообщению о вирусе, который иначе мог бы пройти незамеченным.
И будет не прав. Эти действия были предприняты, чтобы вызвать недооценку моих возможностей полицией и ЦРУ — тогда я могу твердо надеяться, что они не примут адекватных мер. Вычистив мой вирус из центрального компьютера, тамошние программисты оценят мою программистскую квалификацию как хорошую, но не выдающуюся, и загрузят резервные копии, чтобы восстановить мой номер машины. Это действие включит второй вирус, гораздо более тонкий, который модифицирует и резервные копии, и активную базу данных. Полиция будет довольна, зная, что номер у нее записан верно, и станет азартно гоняться за призраком.
Следующая моя цель — раздобыть новую ампулу гормона «К». К сожалению, при этом ЦРУ получит возможность точно оценить мои истинные способности. Если бы я не послал записку, полицейские обнаружили бы мой вирус позже, когда уже ввели бы сверхжесткие предосторожности при его искоренении, а тогда я бы не смог убрать номер своей машины из всех файлов полиции.
Сейчас я остановился в ближайшем мотеле и работаю над дейтанетовским терминалом у себя в номере.
Закрытую базу данных ФСИЛ я взломал и увидел адреса пациентов, получающих гормон «К», а заодно просмотрел внутренние переговоры ФСИЛ. На гормон «К» наложен клинический запрет, и до его снятия — никаких дальнейших испытаний. ЦРУ требует, чтобы сначала изловили меня и оценили потенциал исходящей от меня угрозы.
ФСИЛ попросила все больницы вернуть оставшиеся ампулы с курьером. Я должен заполучить ампулу раньше, чем это случится. Ближайший пациент — в Питтсбурге; я заказываю себе билет на ранний утренний рейс. Потом смотрю карту Питтсбурга и заказываю у компании «Пенсильвания курьер» грузовичок-пикап на одиннадцать часов утра на адрес инвестиционной компании в деловой части города. И наконец подписываюсь на несколько часов времени суперкомпьютера.
Арендованный автомобиль я оставляю за углом небоскреба в Питтсбурге; в кармане пиджака у меня лежит небольшая схемная плата с клавиатурой. Я гляжу вдоль улицы туда, откуда должен появиться курьер. У половины пешеходов носы и рты закрыты белыми респираторами, но видимость хорошая.
Вот он появляется за два перекрестка от меня — домашний фургон с надписью «Пенсильвания курьер» на боку. Не машина с усиленной безопасностью — ФСИЛ меня не опасается. Я вылезаю из машины и иду к небоскребу. Вскоре появляется фургон. Паркуется. Из него выходит водитель. Как только он заходит в здание, я сажусь в его машину.