Другой отличительной чертой византийских историков IV — первой половины VII в. было их тяготение к современности. В своих произведениях все они, в отличие от хронистов, описывавших события от «сотворения мира», освещают сравнительно короткий исторический отрезок времени, сосредоточивая основное внимание на изложении современных им событий. В этом их огромное преимущество перед хронистами. Сочинения историков значительно менее компилятивны, чем произведения хронистов. Они написаны, как правило, на основании документов, рассказов очевидцев и личного опыта. Таким образом, труды историков в большей степени, чем сочинения хронистов, сохраняют аромат эпохи: они представляют собой свидетельства современников, что значительно увеличивает их ценность, как исторического источника.
Вместе с тем именно близость к современности делает произведения историков особенно тенденциозными, особенно подверженными влиянию социально-политической борьбы и субъективного восприятия действительности. Все византийские историки IV — первой половины VII в., как правило, являлись выходцами из господствующего класса: это или высшие государственные чиновники, дипломаты, придворные, находившиеся в гуще политических событий своего времени, или интеллигенты — адвокаты и риторы. Все они, хотя и в разной степени, осведомлены о государственных делах и проявляют в своих трудах особый интерес к внешнеполитической истории Византии, к сложной дипломатической игре, войнам с различными народами, придворным интригам и борьбе политических партий. В меньшей мере их интересуют события внутренней истории, а жизнь народных масс, за редким исключением, и вовсе остается вне поля их зрения.
Политические симпатии и антипатии историков были различны: иногда они настроены оппозиционно по отношению к существующему режиму, иногда вполне лояльны.
Оппозиционно настроенные авторы выступали против автократии императоров с ее политическим произволом и финансовым гнетом, против навязанной сверху, принудительной христианской идеологии. Но их критика данного общественно-политического порядка велась отнюдь не с демократических, а скорее с консервативных позиций; свой идеал общественного развития эти историки находили в уходившем рабовладельческом мире; они всячески идеализировали не только античную культуру и религию, но и римскую государственность.
В IV в. и отчасти в V в. среди византийских историков встречаются представители языческой оппозиции; язычество еще сохраняло своих приверженцев, главным образом в среде старой рабовладельческой аристократии. Позднее, в VI — первой половине VII в. по мере ослабления влияния язычества и оппозиционная струя в историографии теряет свою языческую окраску. В трудах историков этого периода симпатии к язычеству отступают на второй план; формально, во всяком случае, признается официальная, т. е. христианская, религия. Для исторических сочинений того времени, за редкими исключениями, характерен индифферентизм в вопросах веры, равнодушие к церковной истории и религиозным спорам, волновавшим тогда византийское общество. Правда, в VII в. христианская идеология начинает уже просачиваться и в труды историков, но она уживается у них с преклонением перед античной культурой. В целом же все произведения византийских историков IV — первой половины VII в. носят вполне светский характер, связно и последовательно излагают историю Византии этих столетий.
По своим философским воззрениям византийские историки этого периода в подавляющем большинстве эклектики, черпающие свои представления из античной философии различных направлений. Рационализм у них часто переплетается с агностицизмом, вера в человеческий разум — с самыми грубыми суевериями. Но все же в своем прагматизме они на голову выше хронистов, которым совершенно чуждо рационалистическое понимание окружающего мира.
Социально-политические взгляды византийских историков изучаемой эпохи в большинстве случаев определялись тем, что эти авторы были или аристократами по рождению, сторонниками аристократического правления, или «аристократами духа», видевшими идеал политического устройства в государстве, управляемом избранными людьми, мудрецами, философами. И те и другие с одинаковым презрением и недоверием относились к народным массам и в самых черных красках описывали народные движения.
Сочинениям византийских историков раннего периода присуща еще одна характерная черта, также порожденная эпохой. Все они, хотя и в разной мере, интересуются таким животрепещущим вопросом современности, как борьба римско-византийского и варварского мира. Некоторые из них понимают, что это — вопрос жизни и смерти для Византийского государства; кое-кто с высокомерием потомков истинных римлян стремится убедить себя и своих читателей, что варварская опасность не столь грозна и ромеи выйдут победителями из схватки, длящейся несколько столетий. Часть историков относится с презрением к невежественным и диким варварам; другая уже осознает не только их силу, но и достоинства; иные даже идеализируют общественный строй варваров. Но никто из историков не проходит мимо этого трагического столкновения двух миров.
Благодаря жгучести для Византии проблемы ее взаимоотношений с варварами труды византийских историков IV — первой половины VII в. — лучшие, если не единственные, источники по истории многих варварских народов, с которыми сталкивалась империя в эти столетия: гуннов, готов, аланов, гепидов, франков, лангобардов, славян, антов, аваров, тюрок. Не все у византийских историков в описаниях варваров (их быта, военной тактики, общественного устройства) объективно и правдиво, многое освещено или намеренно тенденциозно, или просто неверно из-за недостаточной осведомленности авторов. Однако если принять во внимание, что эти варварские народы сами еще не имели своих историков (кроме гота Иордана), то придется признать, что византийские писатели IV — первой половины VII в. оказали неоценимую услугу науке, осветив судьбы варварских народов, окружавших плотным кольцом Византию и уже проникавших в империю.
Важным достоинством многих исторических сочинений византийских авторов раннего периода является обилие в них исторического, географического, топонимического, этнографического материала о жизни различных народов империи и соседних с ней стран. В основном эти сведения отличаются достаточной точностью и подтверждаются позднейшими археологическими открытиями. Это, конечно, не значит, что труды византийских историков лишены фактических ошибок, проистекающих от самых различных причин. Но, как установлено новейшими исследованиями, в целом большинство авторов заслуживает доверия в отношении хронологии, описания фактов и разнообразных конкретно-исторических данных, собранных в их трудах.
Для литературного стиля большей части византийских историков изучаемой эпохи характерно стремление сохранить чистоту древнего аттического греческого языка, не быть ниже своих прославленных образцов — античных авторов. Византийские историки пишут преимущественно для узкого круга избранных, образованных людей. Они часто щеголяют цветистым, риторическим стилем, метафорами и сравнениями, почерпнутыми из античной мифологии и литературы. Но и в стиле византийских авторов IV — первой половины VII в. уже чувствуется дыхание новой эпохи: в их язык проникают порою многочисленные варваризмы, нередко встречается церковно-догматическая терминология, иногда, правда, еще в малой степени, ощущается влияние народной разговорной речи.
Итак, в мировоззрении византийских историков IV — первой половины VII в. отчетливо отразилась противоречивость эпохи. Объективно они стояли на консервативных позициях, защищали умиравший рабовладельческий мир и угасавшую античную цивилизацию; вместе с тем эти историки выступали носителями лучших традиций античной исторической науки. По широте кругозора, по обилию позитивных знаний, по блестящей форме их изложения они были на голову выше современных им христианских хронистов. Именно это выдвигает историков на первое место в византийской историографии раннего времени. Без их трудов было бы совершенно невозможно воссоздать историю Византии IV — первой половины VII в.
Наиболее выдающимся византийским историком IV в. был антиохийский грек Аммиан Марцеллин (ок. 330–400 гг.). Приверженец Юлиана Отступника, с которым участвовал в походе против персов, и сторонник восстановления языческой религии, Аммиан Марцеллин на склоне своих лет написал исторический труд на латинском языке, известный под названием «Res Gestae» — «Деяния»[1]. Это произведение было задумано автором как продолжение знаменитого исторического сочинения Тацита и охватывало период от правления императора Нервы до конца IV в. Сохранилось лишь 18 книг труда Аммиана Марцеллина (кн. 14–31), посвященных событиям 353–378 гг., современником, а зачастую и участником которых был сам автор. Аммиан Марцеллин предстает перед нами отнюдь не как компилятор, а как мыслящий историк, глубоко озабоченный судьбами Римского государства, стремящийся добросовестно осветить события своего времени. В его сочинении подкупает достоверность фактического материала; большинство его известий выдерживает проверку данными других источников. В значительной мере это объясняется тем, что основой исторического повествования автора служили его собственные жизненные наблюдения и рассказы очевидцев.
Аммиана Марцеллина часто рассматривают как последнего великого римского историка[2]. Это суждение верно лишь отчасти. Нельзя отделить непроходимой гранью позднеантичную историографию от ранневизантийской; напротив, между трудами римских и византийских историков имеется прямая преемственность. Справедливее поэтому считать Аммиана Марцеллина последним представителем античной историографии и первым крупным византийским историком. Он близок не только римским, но и византийским авторам (Прокопию, Агафию, Феофилакту Симокатте), которые, подобно самому Аммиану Марцеллину, во многом оставались еще на почве античной исторической науки.