Характерно, что Прокопий нападает на правительство Юстиниана справа, с позиций старой сенаторской аристократии. Его оппозиционность выражала настроение узкого круга недовольных аристократов и высших государственных чиновников, фрондировавших против неугодного им императора и при этом стремившихся показать, будто они пекутся о благе всех подданных империи, угнетаемых Юстинианом.
Прокопий — непримиримый противник каких-либо социальных переворотов и защитник всякой законной монархической власти. Он фрондирует именно против данного «дурного» правительства, против тирании Юстиниана, как таковой. Политический идеал историка — сильный, мудрый государь, опирающийся на лучших из подданных, советующийся с сенатом и соблюдающий законы.
Прокопий по существу консерватор, оплакивающий упадок старых, «добрых» порядков Римской империи. Он со злобной страстностью нападает на все действительные и мнимые «новшества» Юстиниана. Наибольший гнев Прокопия и его единомышленников вызывает притеснение
Юстинианом сенаторского сословия — избранной, «величайшей» части Римской империи[48].
В то же время он осуждает рабское пресмыкательство сенаторов и других государственных людей перед Юстинианом и особенно Феодорой[49]. Сознавая, что тиранический режим Юстиниана привел к упадку былых доблестей римской аристократии, Прокопий ищет идеал политического устройства лишь в далеком прошлом.
Его консерватизм тесно переплетается с своеобразным «римским патриотизмом». Прокопии всегда мыслит себя прежде всего гражданином мировой римской державы. Все человечество византийский историк делит на римлян — носителей высокой древней культуры и государственности — и на варваров. Прокопий ясно видит, что силы варваров возрастают, а напор их на империю делается все более грозным. И, тем не менее, он полон самоуверенной надежды на победу империи.
В описании Прокопием варварских народов, хотя он и отдает должное воинственности, доблести, гостеприимству и т. п. качествам некоторых из них, всегда звучат нотки презрительного превосходства образованного римлянина над грубыми варварами.
По своим социальным симпатиям и образу жизни Прокопий — утонченный аристократ, восхваляющий добродетели знати и презирающий народ. Это — истый рабовладелец; он отказывает рабам в каких-либо достоинствах и приписывает им самые низменные пороки[50].
Мировоззрение Прокопия, как и его политические взгляды, являются ярким отражением той кризисной, переходной эпохи, в которую жил историк. В суждениях Прокопия звучат нотки пессимизма, разочарованности, неверия в будущее, обычно свойственные обреченным на гибель общественным классам. Вряд ли можно найти в византийской историографии другое столь же мрачное произведение, как «Тайная история». Для Прокопия эпоха, в которую он живет, — «печальные времена»[51], когда «и в частной жизни, и в общественной было одно горе и уныние»[52].
По своим философско-этическим взглядам Прокопий во многом является эклектиком. Большое влияние на формирование его философских взглядов оказала скептическая школа философии. Отсюда им были почерпнуты идея непознаваемости мира, крайне пессимистическое мнение о сущности человеческих страстей и характеров, глубокое убеждение в испорченности человеческой природы[53]. Одна из основных философских идей, проходящая красной нитью через все произведения Прокопия, — представление об изменчивости и непрочности всего земного, в том числе — счастья. «К благополучию всегда приковано злополучие, к удовольствиям — горесть, не дозволяющая никогда насладиться полным благоденствием. Оттого и смеемся мы не без слез»[54], — пишет Прокопий.
В его мировоззрении мы видим сочетание некоторых черт античного миросозерцания с элементами христианской идеологии. Так, античное понимание судьбы соединяется у Прокопия с христианской верой в божественный промысел, причем иногда все изменения в делах человеческих он приписывает велению божества.
Отношение историка к христианству противоречиво. Он чужд христианской ортодоксальности. И хотя Прокопий, естественно, не мог выступать открыто против христианства, особенно в своих официальных трудах, он, тем не менее, не скрывает своего сочувствия к аристократам-язычникам, гонимым правительством Юстиниана за религиозные убеждения[55].
Политик в Прокопий всегда берет верх над христианином. Так, ставя превыше всего интересы старой сенаторской аристократии, он выступает в защиту светского землевладения в его борьбе с церковным[56].
В вопросах веры Прокопий чаще всего обнаруживает индифферентизм. Он подчеркнуто не вмешивается в религиозную борьбу своего времени. Более того, он осуждает Юстиниана за увлечение (в конце жизни) богословскими спорами в ущерб государственным делам[57] и даже за преследования еретиков. Равнодушие к церковно-догматическим проблемам было вообще свойственно сенаторской аристократии, близко к которой стоял Прокопий. Ведь именно здесь еще давала себя знать сила традиций античного миропонимания, здесь дольше всего жило язычество, так жестоко преследовавшееся Юстинианом.
Нельзя утверждать, однако, что сам Прокопий был не христианином, а чуть ли не тайным язычником. Напротив, он верит в единого бога, в промысел божий, только эта вера окрашена в тона умеренной, «официальной» религиозности. Характерной чертой взглядов Прокопия, впрочем, как и почти всех других византийских авторов VI в., является также вера в сверхъестественные силы, в предзнаменования, сны, гадания. Вместе с тем Прокопий очень далек от религиозного фанатизма; ему глубоко чужды идеи аскетизма и подвижничества.
По своему миросозерцанию, а равно и по своим внутренним симпатиям и влечениям, он все еще погружен в прекрасный мир античной цивилизации.
Как историк, Прокопий во многом является продолжателем традиций античной историографии. Подобно древним авторам, Прокопий провозглашает основной задачей своих исторических сочинений выяснение истины[58]. Увы, мы знаем, насколько можно верить его полной объективности!
Прокопий — знаток и горячий поклонник античной культуры. Он широко вплетает в художественную ткань своего повествования мифы, легенды, предания, анекдоты, почерпнутые из сокровищницы греко-римской цивилизации. В композиции и стиле своих исторических произведений Прокопий нередко подражает Геродоту, Фукидиду, Полибию. Особенно ярко это проявляется в его пристрастии включать в повествование речи главных героев происходящих событий. Вместе с тем Прокопий отнюдь не копиист своих великих предшественников, многое в его трудах почерпнуто из самой жизни.
По точности и богатству материала очень ценны экскурсы Прокопия, касающиеся быта и нравов соседних с Византией племен и народов, не лишенные, однако, тенденциозности; важны точные географические, топографические и топонимические сведения, нередко подтверждаемые ныне археологией, интересны известия о военной технике, об армии, гражданском устройстве как самих византийцев, так и других народов.
Сосуществование в мировоззрении Прокопия, с одной стороны, античных, языческих по своему существу, а с другой, христианских элементов еще раз показывает, сколь характерной для этой переходной эпохи была борьба старого с новым во всех сферах идеологии и культуры.
Ценные данные по истории международных отношений в период правления Юстиниана оставили потомству выдающиеся дипломаты того времени. Первое место среди них принадлежит одному из ближайших советников императора, не раз выполнявшему его особой важности поручения, — Петру Патрикию, магистру. Петр Патрикий родился в Фессалонике (Македония). Свою карьеру он начал в Константинополе, где благодаря необычайному красноречию и обширной эрудиции стал известным адвокатом. Вскоре он был замечен при дворе и всецело занялся дипломатической деятельностью. В 30-х годах VI в. Петр был отправлен послом в Италию, в королевство остготов. Во время этого посольства он подвергся многим опасностям и даже был брошен в темницу, когда отношения между остготами и Византией стали враждебными. За проявленное в неволе мужество Петр был по возвращении в Константинополь награжден званием магистра оффиций, а в 550 г. за успешную службу возведен в сан патрикия. В 50–60-х годах дипломатическая деятельность Петра переносится почти всецело на Восток, где Византия вела в то время тяжелые войны с Ираном.
В 563 г. Петр Патрикий потерпел неудачу в переговорах с Ираном; удрученный провалом своей миссии, он вернулся в Византию, где вскоре и умер.
Образ Петра Патрикия — дипломата, историка, человека воссоздается по фрагментам его трудов, и, главным образом, по воспоминаниям современников, в первую очередь Прокопия, Менандра и Иоанна Лида. В сочинениях этих писателей Петр Патрикий предстает перед нами как человек широкого кругозора и разносторонних дарований. Не оставляя никогда дипломатической и государственной деятельности, он постоянно занимался различными науками. Современники единодушно восхваляют таланты Петра Патрикия: его страстное красноречие и необычайный дар убеждения, проницательность, столь необходимую государственному человеку, огромную работоспособность, многостороннюю ученость, кротость его характера[59].
Признавая, что Петр был человеком мягкой души и никогда никого не оскорблял, Прокопий, однако, указывает, что «он больше всех людей любил грабить и был скуп до бесстыдства»