Преимущества работы, направленной на глубокое понимание природы нашего горя, невозможно переоценить. Один наш знакомый, узнав, что у него рак губ и щёк, заметил: «Мне кажется, после смерти моей дочери я просто не знал, что делать со всеми своими переживаниями. Мне всегда говорили, что нужно держаться молодцом и крепиться, поэтому я подавлял свои переживания. Я полагал, что гоню прочь мысли о ней, чтобы не потерять лицо, но, посмотрите-ка, что из этого вышло». Он сказал, что всегда, когда он смотрел в зеркало, воспаления на лице становились для него напоминанием о том, что он должен снова впустить дочь в своё сердце, снова ощутить связь с ней. Когда он начал разговаривать с дочерью от самого сердца, принимая громадную боль разлуки с нею, по его словам, он столкнулся «с огромной печалью, с обширным пластом непрожитой жизни».
За последние восемнадцать месяцев благодаря работе с горем он обрёл открытость, которая прежде казалась невообразимой. Сохраняя открытость сердца в аду, он обрёл исцеление. При этом его злокачественный образ себя, который не давал ему переживать горе, несколько потускнел. «Теперь моё лицо не болит, когда я улыбаюсь или плачу, и мы вместе с Бет можем просто сидеть, как раньше, в лесу за нашим домом и вместе наблюдать за птицами». Он говорит, что способен наблюдать свой гнев или страх перед горем так же, как они безмолвно наблюдают за оленем, щиплющим листву на кустарнике. Теперь, когда его усилиями в сердце появилось место для горя, он понимает, что он сам, его жена, дети, друзья и мысли о погибшей дочери – «лишь создания Божьи, которые появляются, чтобы ненадолго побыть вместе, чтобы напомнить друг другу о том, что каждый из них – бесценен».
Практика медитации на проживании горя, интенсивная работа по обретению открытости сердца в аду, оказалась для него полезнейшим инструментом. Отыскивая точку чувствительности, связанную с горем, человек тем самым находит и точку чувствительности сердца. Опять же наше величайшее страдание открывает перед нами возможность нашего величайшего освобождения. Нет места, куда нужно прийти. Мы непрестанно туда прибываем. Вся работа осуществляется в моменте, где всё «именно так», как сейчас.
У каждого из нас есть своё горе, требующее исследования: горе из-за несовершенства, из-за того, что мы не обладаем желаемым, из-за потери лица или, быть может, личины, отчаяние из-за того, что у нас нет никакой власти над зыбучими песками непостоянства, над переменчивыми ветрами в неизведанной вселенной. Горе, связанное со смертью друзей. Потеря домашнего животного, питомца, который был для вас почти как ребёнок. Переезд хороших друзей и возобновление страданий прошлого. Горе – в каждом моменте, где вас не любят. Горе из-за того, что миллионы людей эксплуатируются власть имущими. Из-за того, что половина мира засыпает голодной. Из-за непостоянства тела. Из-за утраты веры. Это всё, что можно написать в колонке Б: утомлённость миром, усталость от борьбы, потеря любви, беспечность определённых действий, которые скапливаются на сердце. Это повседневное несчастье, наши неразрешённые проблемы, наш ежедневный уход от жизни. Это всё, что остаётся непрожитым в бесценном «именно так».
Однако часто нам требуется пережить утрату любимого человека, чтобы увидеть это горе, которое всегда живёт в нас. Однако, даже переживая сильное горе из-за смерти близкого человека, мы чувствуем, что несчастье – не новое для нас явление. Горе – это просто старый ум, который мы раньше не ощущали с такой интенсивностью.
Древние стражи, охраняющие наш образ себя, препятствия на пути к сердцу, становятся явными, как белый день. Страх, самоосуждение, тяжесть тела, полного сомнений, чувство вины и гнева из-за многочисленных упущенных моментов, чувство неудачи, тревоги, ненависти, ужаса и беспомощности всплывают на самую поверхность сознания, чтобы явиться во вспышке щемящих душу переживаний. Ни одно из этих качеств или переживаний не является новым, хотя немногие из них прежде проявлялись с такой силой. Мы признавали лишь малую часть своего повседневного горя.
В переживании глубокого горя или утраты мы снова открываем для себя – на этот раз с полной уверенностью – несчастье, которое всегда носим в себе, повседневное горе, которое наполняет собой и ограничивает нашу жизнь. Порой это повседневное горе называют тревогой. Некоторые переживают его как ревность, другие – как национализм и ксенофобию. Но оно неизменно сопровождается глубоким чувством изоляции и отделённости. Это обыденная суженность восприятия, из-за которой мы очень мало непосредственно участвуем в жизни. Это извечная зависть и осуждение, это ежедневное чувство утраты. Это жажда возвращения к Богу.
Здесь я хотел бы добавить, что многие люди, с которыми мы беседуем, склонны ставить знак равенства между смертью и Богом. Смерть – это не Бог. Возвращение домой – это не то, что мы можем совершить лишь после смерти, мы можем вернуться туда прямо сейчас, в каждый миг, которому мы открыты. В той мере, в какой мы сейчас наслаждаемся светом, мы будем переживать его и в смерти. Смерть – это не Бог; ведь и магический трюк не является волшебником. И подобно тому, как волшебник может после демонстрации трюка раскрыть его секрет, возможно, после смерти мы сможем обрести понимание самой её загадки. Когда этот «трюк», смерть, перестаёт быть для нас загадочным, смерть позволяет нам более чутко вглядеться во врата, которые ведут в саму тайну. Бог не есть некая отдельная сущность или личность, это таковость каждого момента, лежащая в основе всего реальность. Как рождение, болезнь или старость, смерть – лишь ещё одна веха на нашем пути. В сущности, подобно рождению, болезни или старости, смерть – это универсальное свойство, в ней нет ничего необычного. Она является столь же общей для всех, как и Бог, сокрытый в каждом мгновении.
Кабир пишет:
Если ты не освободишься от пут при жизни,
Неужели ты думаешь,
Что после смерти это сделают за тебя духи?
Мысль, будто душа поднимается к блаженству
Лишь потому, что гниёт тело, —
Всего лишь выдумка.
То, что ты обретаешь сейчас, обретёшь и потом.
Если сейчас у тебя ничего нет,
В конце у тебя останется лишь пустое жилище в Городе смерти.
Если сейчас ты соединяешься в любви с божественным,
В следующей жизни твой лик будет излучать безмятежность.
Поэтому прошу вас, не путайте смерть с божественным. Не ищите свою истинную природу где-либо ещё. Не воспринимайте её как нечто вас ожидающее, напротив, осознавайте её как возможность, вечно присутствующую в каждом мгновении. Если сейчас мы не изучим это горе – эту тоску по возвращению к Богу, мы вечно будем искать исцеления и не находить его. Смерть – это не возвращение домой. Наш дом, наша истинная природа – это сердце. Бог – это «именно так», это обширный простор нашей исконной природы, сияющей и целостной, это сердце мгновения.
Горе скрывается под разными масками. Это не одно-единственное состояние ума, но, скорее, обобщённое обозначение своеобразного процесса. Во время ретрита, посвящённого осознанной жизни/осознанному умиранию, по окончании исключительно интенсивного утреннего семинара по анализу горя к нам подошли несколько людей, чтобы поделиться своими переживаниями. Первый из подошедших выглядел весьма взволнованным, он сказал: «Я не чувствую горя и печали из-за смерти моего отца. Я ужасно злюсь». Следующая женщина, которая к нам обратилась, сказала: «Я не испытываю горя, я чувствую беспокойство». А вот слова другого человека: «Эх, не знаю, можно ли назвать это горем, но, конечно, я чувствую себя потерянным». Женщина, которая подошла после него, сказала: «То, что я чувствую, нельзя назвать горем, это чувство вины». Ещё один человек говорил о чувстве стыда, а следующий рассказал нам о глубоком сомнении в себе, которое возникло после самоубийства его брата. Все эти люди чувствовали, что «переживают горе неправильно», но в каждом случае этот процесс обладал индивидуальным характером. Все эти люди выражали качества ума, которые постоянно препятствовали обретению ими более глубокой открытости. Для большинства людей «горе» – это, скорее, слово, которое используется для описания чувства подавленности утратой, чем определение тех многочисленных настроений, которые входят в этот совершенно естественный процесс. Все их чувства, все их состояния ума были проявлениями горя. Нельзя «переживать горе правильно», можно лишь присутствовать в том, что есть, – настолько полно, насколько возможно в данный момент.
Мы ожидаем, что наше горе будет чем-то особенным. На самом деле это переживание с нами так же давно, как и наше представление о себе, и столь хорошо знакомо нам, что, в сущности, мы часто не осознаём его присутствия, когда оно нас касается. Горе было с нами всю нашу жизнь, но мы впервые признаём его только под давлением ощутимой утраты. Возможно, если бы мы быстрее сознавали своё повседневное горе, нас бы так не переполняли все эти столь долго отрицавшиеся нами переживания. Открываясь малому горю, малым утратам, малой смерти, мы освобождаем пространство для большего горя, утрат, большей смерти. Когда в нашем сердце появляется место для меньших привязанностей, мы развиваем силу и присутствие для встречи с бóльшими.
Ни один из нескольких тысяч человек, с которыми мы работали и которые находились в процессе переживания глубокого горя, не сказал, что переживание горя было для него чем-то совершенно новым. Всё та же знакомая печаль, только более глубокая. Всё тот же гнев, то же разочарование, та же тревога. Новое, по всей видимости, заключалось лишь в том, что эти чувства с огромной силой наполняли сознание и не могли больше отрицаться.
Так или иначе, в борьбе со всеобщим повседневным горем мы обрели над ним власть – и это подчинение на самом деле является его погружением в бессознательное. Мы научились справляться с горем. Это значит: «Я не буду испытывать слишком сильных чувств, пока это не начнёт причинять мне слишком сильной боли». Во многом это компромиссное решение.