ых сверкающих норах запредельного неба нет следов человека, нет их дыма, нет их шума и нет их запаха.
Впрочем, Каменный Клюв ничего не имел против их запаха, если только это был запах мертвечины.
Увидев дым, — для этого пришлось взобраться на дерево, — Кир засек направление и двинулся в шуршащих, спутывающих ноги травах. Этот холм оказался просто необъятен. Кир не думал, что заблудится. Но он так и не вышел на старую стоянку у трех старых берез, только вымок и вымотался, как собака, тойфел, бНОПНЯ… Если здесь можно заплутать только на одном холме — пусть он и внушителен, как плацдарм для целой армии, — то что говорить обо всей местности. Кир чертыхался, спотыкаясь на кочках — «Тойфел!» — проклинал заросли осота и чертополоха — «бНОПНЯ!» Терял из виду дым. Или тот рассеивался, уносимый ветром, и он двигался уже не в том направлении, а заметив снова дым, сжимал зубы и поворачивал. Он надеялся узнать у тех, кто разжег костер дорогу, по которой бы они могли выйти отсюда, и попросить спичек. Вряд ли ему откажут. В конце концов он может заплатить.
Через некоторое время ветер вдруг стих. Кир был слишком измучен, чтобы сразу обратить на это внимание. Но позже понял, что стало очень тихо.
— Ну… вот, — проговорил он вслух, озирая травы, деревья и небо. Голос его прозвучал очень громко. Вдалеке летела черная птица. Дым совсем исчез. Но Кир с удивлением узнавал место: высокое светлоствольное дерево, осина, что ли. Или тополь. Значит, он вышел? Да, вон и тонкие березки, иван-чай…
Удивление его было безмерным, когда он увидел Маню, сидящую у горки подернутых серым пеплом углей.
— Раздача рождественских подарков…
Маня не поворачивалась на его голос.
— Птича, что это значит?.. Спички были у тебя?
Девушка молчала. Она сидела, накрывшись палаткой, и была похожа на какую-то бабку в салопе или восточную женщину в парандже.
— Подруга! — позвал Кир, подходя ближе и разглядывая кострище.
— Да, — ответила она глухо, — у меня.
— бНОПНЯ! Тойфел! А я рассекаю по травам, как жеребец!.. — Он присел на корточки, протянул руки к кострищу. — И ты не могла мне покричать?
— Я кричала, — тихо ответила Маня.
— Чертов ветер!.. Но почему ты не поддерживаешь огонь?
— Дрова кончились, — безучастно ответила Маня.
Кир на нее оглянулся, свел брови.
— Ты… чего? Не в порядке?
Она не отвечала.
— Боялась? Думала, что я нарочно? Ну, в духе мачизма?.. Совсем нет. Не такой я упертый. Просто вирь кружил меня, водил, как говорят темные кантры. Я уже не рад был… Но меня что-то начинает прошибать, остываю. — Кир отошел к дереву и начал ломать сучья. Остановился, послушал. — Гудит че-то… В кроне. — Он задрал голову в синей бейсболке. — Как все громко. Как будто обновили драйверы Реалтек Эй Си девяносто семь аудио и все значения довели до упора. — Он с оглушительным треском обломил сук. — Как в каком-то павильоне… В кинотеатре со стереонаушниками. Хорошо, что Борда нет. Может, у него и это дерево священная корова.
Он набросал сучьев на кострище.
— Дай спички.
— Нет, — ответила Маня.
— То есть?.. Ты хочешь сказать, больше нет спичек? Ты что, все истратила, разжигая костер?!.. — Он осекся, увидев на ее покрасневших щеках слезы. — Да ладно тебе… Чего ты, Птича. Что с тобой?.. Да в самом деле, ты что, подруга?.. Что случилось? Ну, истратила… и ладно, здесь что, необитаемый остров?..
Маня покачала головой, беззвучно глотая слезы и пытаясь спрятаться в пестром шуршащем коконе палатки, но тот сполз и, закрыв лицо прозрачными ладонями, она зарыдала. У Кира вытянулось лицо. Он ничего не мог понять. Сидел на корточках с дурацким видом и горбился, как обычно, когда дело доходило до слез. В такие моменты он всегда чувствовал себя убогим, никчемным и ни на что не способным дурилкой, неизвестно зачем явившимся здесь и сейчас. Слезы были слишком сильным раствором и лишали жизнь вообще всякого вкуса. Он неуклюже пытался успокоить сотрясавшуюся Маню, что-то бормотал, настороженно озирался на молчащие деревья, на скорбно застывшее воинство иван-чая в малиновых шапках и низкие облака. Иногда сквозь ее плач доносился басовитый гул в кроне. Как будто дерево подключилось к небесному электричеству.
Влажное темное текущее небо, сумрачные травы и электрическое дерево посередине, — пейзаж этот был трагическим, каким-то вечным, не зависящим от стараний новых дизайнеров сменить заставку. Она не удаляется. И звуковое сопровождение остается неизменным.
Осиновые сучья занимались, чернели и уже над ними восходил дымок, прозрачный и горький.
Вечером Кир с Маней услыхали крик петуха. Где-то за ивами была деревня. Ветер тащил по небу уже тяжелые неповоротливые тучи, снова накрапывал дождь. Одежда, просохшая у костра под осиной, снова стала влажной, кроссовки отсырели. Кир молча свернул к предполагаемой деревне. Маня с припухшими губами и покрасневшими набрякшими веками некоторое время послушно шла за ним, прорубавшим посохом путь в стене крапивы, терпко пахнувшей и тут же жалящей огнем при неосторожном движении рук; но когда они добрались до почерневшего рухнувшего небольшого моста с ржавыми искореженными листами железа и перешли медленную речку с сизой сонной водой чуть ниже, по стволу упавшего дерева, и среди ветвей увидели какие-то строения, она заупрямилась и сказала, что дальше не пойдет, подождет здесь, на речке. Киру от усталости не хотелось шевелить языком, и он двинулся дальше, даже не сняв рюкзак, чтобы спина не остыла.
Маня стояла, прислонившись к стволу черной ольхи, глядела на завораживающую течь сизой воды, колыхание подводных трав, проплывающие сухие черные листья. Шипел дождь, речку пробирала дрожь. Маня запрокинула лицо к непроницаемому небу, подставляя его дождю. Ей не хотелось видеть людей. И спасибо Киру, что он не разразился очередной тирадой.
Кто вообще ей мог помочь? Взгляд Мани упал на сонную сизую воду и она вдруг принялась холодными покрасневшими пальцами расстегивать пуговицы куртки, потом стянула с трудом свитер, рванула футболку с такой силой, что та затрещала, швырнула ее в воду, сбросила джинсы и ступила в речку. Та оказалась довольно мелкой, на середине вода едва доходила до паха, Маня с исказившимся лицом окунулась с головой, вынырнула, задохнувшись, отбросила назад мокрые волосы, снова окунулась с раскрытым ртом, закашлялась, срыгнула воду, за водой последовала переваренная мутная жижа, ее лопатки ходили ходуном, как будто под белой нежной кожей бились две рыбины, Маня хрипела и рычала, терла грудь с такой силой, как будто хотела вырвать сосцы, по ее животу стекала пена, она наклонялась и ударялась о воду лицом, хватая ее ртом и то ли смеясь, то ли рыдая. Со дна она достала глину и стала возить ею по бедрам, животу, залепливать рыжеволосый пах, как будто намереваясь намертво все запечатать.
— Ты что?! — крикнул с берега Кир.
Она оглянулась на него, откидывая темно-рыжие, как будто набрякшие кровью, пряди со лба и засмеялась. Ей было жаль этого ребенка, но он вызывал смех. Он не был достоин ничего иного. И еще она жалела, что речка оказалась мелкой. Это, конечно, не та Дальняя Река, о которой ей рассказывал Борд, похожий на Джерри Гарсиа, — а может, он им и был? Если та река миф, то и сам он иллюзия, мужчина с ласковым взглядом брахманских глаз. Но Дальняя, Дальняя Река — именно та, в которую она хотела бы погрузиться, вся, навсегда, без остатка. Полная деинсталляция. Без права на возвращение. Съешьте сами это говно.
— Сдурела, Маша?! — снова заорал Кир, спускаясь к воде без рюкзака.
Она шлепнула ладонями по воде.
— Вода теплее.
— Давай выбирайся!..
— Тойфел! бНОПНЯ! — крикнула в ответ Маня. — Иди ты ко мне. Боишься? — Она попыталась обрызгать его. Кир уклонился.
— Маша… — пробормотал он.
— Принес спички, мачо? Сходил за спичками? А где твой рюкзак? Ты тоже утопил его?
— Маша, — проговорил бледный Кир, — выбирайся… Пойдем. Там есть дом.
— Пошел ты к тойфелу! бНОПНЯ! — Она нагнулась и зачерпнула глины, слепила комок, размахнулась и бросила в него. — Ахтунг! Ахтунг! Та-та-та-та! Пламя и лед! — задыхалась она от холода и хохота.
Кир смотрел на нее с ужасом. Потом вошел прямо в обуви и одежде в реку и побрел к ней. Она успела зачерпнуть еще один ком глины и залепить ему в плечо, прежде чем он схватил ее и крепко прижал к себе. Бейсболка съехала набок, упала и, покачиваясь, поплыла по сонной тихой речке, попала в быстрину, закружилась в пене и скрылась за поворотом. Кир подхватил Маню и понес к берегу, даже не удивляясь, откуда у него взялись силы. Ноги увязали, но он переставлял их и не выпускал холодное белое тело из рук, прижимаясь щекой к мокрым прядям темно-рыжих, как будто напитанных кровью, волос.
Глава девятая
Огонь трещал в печке, за железной дверцей, круглые дырочки и щели мерцали. Свет в избе не включался, хотя под потолком висела кривая люстра с тремя плафонами, а над столом у окна потемневшая от пыли и копоти лампочка на витом шнуре. В избе пахло дымом, сырой одеждой, старостью. Висевшее между окнами в простенке дальней стены слегка наклоненное громадное зеркало в темной деревянной раме с «фронтончиком» в виде резных колец казалось еще одним окном, за которым находились какие-то сумеречные предметы, подсвеченные тусклыми кроткими лучами. У другой стены чернел внушительной тенью шкаф, за шкафом белели простыни, там кто-то лежал. Напротив стояла еще одна кровать с железными перилами, возле нее что-то вроде комода с часами. Центр избы занимала круглая железная печка, от нее шла вверх, а потом горизонтально под самым потолком труба, вмурованная в большую трубу кирпичной печи. Железная печка и топилась сейчас. Волны тепла от нее быстро катились по всей избе, касались мягко лица, охватывали ноги, как будто заворачивали их сухой нежной шерстью. Почему-то не доносилось тиканья, хотя такие большие часы должны были бы громко стучать. А может, работу механизмов заглушал дождь, падавший за окнами отвесно и безудержно, звякающий по стеклам, туго и монотонно бьющий по крыше, дробящий ртутные лужи. Две кошки, как заведенные, ходили по половицам взад и вперед, бесшумно перебирая лапами, подергивая поднятыми хвостами, останавливаясь, чтобы пристально посмотреть на гостей, сидевших у печки, принюхаться — и снова бесшумно заскользить в сумерках, перебирая лапами и подергивая задранными хвостами. На печке стоял чайник. Вскоре и он присоединил свой голос к шуму дождя, треску дров и рыхлому дыханию из-за шкафа.