"А что же он, брат Иван, слышит?"
"А это, Данилушко, шотландия сама поворачивается, и каким боком повернется, то ему и слышно. А что слышно, то не в нашем разумении, потому что мы люди, а он хозяин".
Данило после этого как заболел. Ходит сам не свой, глаза туманные, шепчет про себя. Встанет посреди полянки, пальцы растопырит и стоит, качается. Ходил, ходил, признается:
"Не перемочь мне себя, брат Иван. Как ты тогда про шотландию рассказывал, так у меня внутри как захолонуло что-то. Хожу на полянку, стою пень пнем - не слышно шотландии, хоть кол на голове теши".
Развел Иван руками - а сам смеется:
"Никогда, Данилушко, такого не слыхивал, чтобы людям шотландия показывалась. А с другой стороны - нету такого закона, чтобы того не было. Только ты, видать, не дослушал меня в тот раз. Хозяин - он же ходит каждый раз, ловит чувствами тайный знак лесной - тут, дескать... А ты - ты на полянке выстроишься, руки в стороны и бормочешь - приходи ко мне, шотландия, вот он я. А она бы и рада; но не может прийти, куда мы с тобой пожелаем, а то бы называлась не шотландия, а радио, и в уши бы всем жужжала со стенки. А ведь она - из всеобщего равновесия проистекает: где былиночка с веточкой сложатся, ветерок между них дует, да солнышко с луной лучиком припечатают - там и шотландия выходит, садись себе, слушай..."
Задумался Данило пуще прежнего, но с лица более не спадает, ходит - обнадежился. И ходил он так незнамо сколько, а только раз приходит днем - Иван как раз тогда грядку вскапывал - и говорит, спокойный такой:
"Знаешь, Ваня, а ведь ты всю правду мне тогда подсказал. Не приходит шотландия, когда хочешь, а приходит, когда внутри замолчишь и чаять не чаешь".
А Иван уж про это и думать забыл.
"Как, Данилушко, неужто шотландию услышал?"
"И услышал, брат Ваня, и увидел, и знаю теперь, как она по лесу ходит, слово носит, подставляй уши да глаза, кто про себя думать забыл".
С той поры еще складнее пошло. Встретит Данило шотландию, придет умудренный. Часть Ивану расскажет - что в слова помещается, часть на деревья проглядит, часть на строительство Машины Дарья употребит. А Иван радуется - еще один кончик с кончиком сошелся, еще одна ниточка завязалась; потому как нет такого закона, чтобы в природе чего-либо не было.
10
"Одного я, брат Ваня, в толк взять не могу. Вон турист давешний - в глухомотине, говорит, живете. А я с мешочком из дома выйду, устать не успею - глядь, у кума Родиона окажусь, а то к дороге какой выйду, или деревня передо мной встанет.
Полдня похожу, только подумаю - как там Ваня, - а под ноги уж тропочка ложится. Не успеет мешок спину нагнуть, а уж и дым из трубы виден. Разве ж это глухомотина?"
"А ты бы, Данилушко, у него спросил. Ведь он-то сюда - то ли день шел, то ли год - сам не вспомнит, семь потов сошло, полные карманы сучков. Назад воротится, скажет на работе своей - не было такого, примерещилась мне изба в лесу. И сам себя убедит.
А все потому, что не глазами смотрит, а иллюстрацию внутри себя наблюдает. Покажи ему куст: пока в книжке название не прочитает - не заметит. И идет через это не по шерстке, а супротив, через пень-колоду, с сучка на задоринку, каждый метр с бою берет. Пока борется - ни на что не смотрит; кончит бороться - а уж все прошло.
А ты, Данилушко, за порог шагнешь - и идешь себе, радуешься. Подойдешь к дереву, смотришь - родное какое-то, хоть и мало знакомое. Само собой, с родни паспорт не спросишь. Раз ты к нему по семейному, то и оно тебе поперек дороги не встанет. Поэтому - где ему неделю поперек на тракторе, тебе - два шагу шагнуть, да еще все веточки расправишь по дороге.
К нам природа открытой книгой стоит, манит да ласкает; а он к ней с переплету подошел, а что с лица зайти надо, так ему невдомек, он переплет зубами раздирает, на иголки да скрепки натыкается, сухой клей ест.
Так и во всем."
11
Можно поглядеть на это дело с другой стороны. Рассмотрим положение Ивана с Данилой во времени.
Летом у них лето. Зимой идет снег и холодно, хотя в избе жарче, чем летом, - из-за печки. На этом их положение во времени совершенно исчерпывается.
Рассмотрим их положение в пространстве. Утром Данило выходит из дому, идет по тропке и попадает в село Семихатки. В другое утро пойдет по той же тропке, но свернет, где ему понравится, и вскоре до кума Родиона дойдет, принесет ему, например, орехов. А может и по другому дойти до кума Родиона, раз на раз не приходится. А может и еще куда-нибудь прийти, ну как Бог на душу положит. И ведь непременно не просто так, а обязательно с какой-либо пользой.
Совершенно ненаучное положение в пространстве.
При этом реальность Ивана и Данилы совершенно не подлежит сомнению. Стоит дерево, а мимо него проходит Иван с мешком золы - несет удобрять огород. Никакой мистики.
А день такой неподвижный, воздух как застыл, небо низкое и сырое. Время от времени принимается накрапывать дождь, но скоро перестает. Данило сидит в сарае и мучается духом, глядя на частично построенную Машину Дарья. Не знает, как строить дальше. Возмет одно, прикинет - не то; ухватит другое - не то. А внутри у него каждая ниточка ноет - строй, Данилушко, ну строй; ни о чем другом и мыслить не может, сидит - хоть плачь.
Темно в сарае. Дождик по крыше серым паучком бегает. Положил от невозможности голову на верстак, да вдруг его как манить куда начинает. Будто проседает что-то внутри, будто глиняную стену водой размыло. И сухой такой старый голос без единого словечка разъясняет, что к чему приложено, как разные колесики друг против друга поворачиваются. И прямым путем выходит из этого то, отчего Данило мучается.
Прошло все. Данило сидит, как пустой внутри, а в пустоте этой как будто небо устроено и в нем высоко-высоко птица иногда пролетит. Сидит долго, ждет, пока опять оживет. Хорошо ему, Даниле; было бы нам так иногда хорошо.
А вечером с Иваном сидит, на радостях чай на семи травах заварили, в избе как цветы цветут. Данило говорит: "Может, то Сван этот приходил..." - "Да что, Данилушко, голову ломаешь. Если в теплом доме дверочку приоткрыть, так любая зверушка погреться зайти готова. Глядишь, не мешаешь ей, а она тебя своему разумению учит понемногу. И выходит ко всеобщему теплу и пользе".
Данило сидит, ухом со всем согласен, а мыслью все ощупывает, как ладно новое колесико со старым сопрягается, и радость у него внутренняя, как лампочка, светится, как печь, согревает. А за окошком деревья под мокрым ветром клонятся, темень - хоть глаз выколи. Вышел на крылечко, сладким воздухом ночным дышит.
И налицо полное согласие между ним и окружающей его действительностью.
Совершенно ненаучная ситуация, а ему и дела нет. Постоит еще немного и пойдет спать.
Часть вторая
1
По небу с ужасной скоростью летит вертолет. В вертолете сидит наблюдатель и записывает разные частности в жизни, расположенной внизу. Например, видит избу и пишет: "В лесу стоит изба. Из трубы идет дым".
Полетел дальше. Потом говорит пилоту: "Уважаемый пилот! Остановите машину, давайте в научных целях вернемся немного назад".
Пролетели над избой еще раз, пониже. Наблюдатель подумал и приписал еще: "Пахнет кашей".
И умчался.
Такова первая часть истории.
Вот и вторая.
Данило одно время увлекся созерцанием облаков, разобрав в их передвижении отражение универсального гармонического закона. Этак выйдет из избы, увидит ненароком облако - и такое с ним делаться начинает: то в обморок упадет, то подпрыгивает, руками машет. А то тихо так, блаженно ляжет и лежит дотемна, в небо глядит.
Иван ему кашки поднесет: "Поешь, Данилушко..." А тот только головой пошевилит - дескать никак, брат Иван, не могу от созерцания сего величия оторваться. Но Иван уж знает, кашку оставит и уйдет себе спокойно по дрова или еще куда.Вернется - кашка съедена, Данило с новыми силами лежит, в облака вперившись, постигает гармонический закон.
Вот однажды лежит он таким макаром, а Иван под деревом какую-то деревяшку рассматривает на предмет полезности, да за Данилу радуется. Вдруг стук, треск, идет кто-то, кусты раздвигает; весь зарос густой бородой, и лежит у него на лице печать удивления. Данило обалдел от такой картины, даже от облаков отвлекся, Ивану головой показывает - мол, Ваня, кто бы это к нам? А Иван - палец к губам: "Тс-с, не тревожь..."
А тот идет прямо на них, но такое в нем удивление, что и не видит их, а все вокруг, раскрыв рот, озирается. Так между них и прошел, ни дома не увидал, ни Ивана, ни Данилы. Уперся лбом в угол сарая, обошел, бормоча, и дальше пошел. Как будто стояла тут его собственная квартира, а вместо нее вдруг - лес огромный, ни конца, ни края; вроде и страшно, но уж так в этом лесу хорошо, что не знаешь, что и сказать.
А Иван говорит: "Это человек просыпается". И долго ему вслед смотрели; Данило совсем про облака забыл, встал, пошел картошку чистить.
Такова вторая часть истории.
А третью кум Родион рассказал.
"Приходит, - говорит, - ко мне на днях старец. То есть поначалу - старец, потом-то я присмотрелся. Бородища по пояс, глаза веселые.
- Здравствуй, - говорит, - уважаемый, не знаю имени- отчества, помоги мне советом.
- Выкладывай, - говорю.
- Ты, - говорит, - на полдороге живешь, раз уж я мимо тебя шел, но тогда увидеть не мог, теперь вот иду обратно.
- Ну раз так, - говорю, - погоди с советом, садись вот, пей чай, а я тебе поесть соберу.
И оставил его у себя на недельку - чтобы отошел человек.
А он рассказывает:
- Я раньше был ученый, летал над разной жизнью в скрипучей машине, все записывал. Хотелось мне все вписать в таблицу и такую вывести формулу, чтобы у всех всего хватало. Всю жизнь над этим бился. Ничего не выходит. Открыл попутно, как топоры лунным светом затачивать, дали мне медаль и весь лес бесплатно порубили, который вокруг был. Открыл, как из рыбы делать колбасу, всю рыбу на колбасу извели, не стало ни рыбы, ни колбасы. Хожу с двумя медалями, людям в глаза не смотрю. Открыл, как людей на расстоянии передавать, чтобы ты здесь сидишь, а там ходишь, смотришь. Пожали руку, дали орден, а потом людей всех куда-то попрятали, оставили одну видимость; все ходят, присматривают себе чего-то, а словом ни с кем не перемолвишься. Совсем тошно стало. Через то и сделался академиком.