[39]. Однако совершенно непонятным оставалось их взаимное соотношение: в большинстве случаев они выступают как равнозначные части уезда, но иногда видим, что волость являлась подразделением стана, и, наоборот, нередко несколько станов образовывали одну волость.
Достоверно лишь то, что происхождение этих терминов уходит корнями в глубокую старину. Несомненно, что первоначальное их значение было различным, причем разница между ними отлично улавливалась людьми Средневековья, и эти понятия ими не смешивались. Так, в XIV–XV вв. ни одна конкретная волость никогда не называлась станом, и наоборот. Позднее, в XVI–XVII вв. разница между этими двумя понятиями стирается и термин «стан» постепенно вытесняет «волость». В этом смысле характерно наблюдение Ю. В. Готье (1873–1943), что в XVI–XVII вв. многие прежние волости начинают именоваться станами[40]. В это время они обозначали определенную часть уезда, что отразилось в известной формуле купчих грамот: «се, яз, такой-то купил есми у такого-то его село в таком-то стану или волости».
Рис. 29. Готье Ю. В.
Свою лепту в запутывание этого вопроса внесла и знаменитая полемика XIX в. между «западниками» и «славянофилами». Последние доказывали исконность земельной общины на Руси и связанного с ней крестьянского самоуправления. Однако им не пришел в голову тот простой факт, что в средневековой Руси не существовало даже термина для обозначения понятия «община». Позднейшие сторонники этой теории, чувствуя, что дело неладно, искали выход и нашли его в волости. Действительно, термина «община» в Средневековье не существовало, соглашались они, но была волость, которая, по их мнению, была предшественником термина «община» — самоуправляющимся союзом крестьян, административно-тягловым и в то же время судебным.
Не вступая в рассмотрение сложнейшего вопроса об общине, необходимо обратиться к этимологии слов «волость» и «стан» и выяснить: какое из них в значении «часть уезда» более раннее. Судя по всему, древнейшим из них был термин «стан», а слово «волость» в указанном значении имеет более позднее происхождение.
Анализируя княжеские духовные и договорные грамоты XIV–XVI вв., видим, что последнее употребляется в них в двух значениях. В древнейшее время термин «волость» (от слова «власть») был синонимом целого княжения. Вся территория, находившаяся под властью князя, именовалась его волостью. Этим же термином можно было определить и его права на известные доходы. Именно в этом, более широком значении московские князья употребляют слово «волость» в своих духовных грамотах. В свое время Н. М. Карамзин обратил внимание на одно место из завещания Ивана Калиты: «А из городьскихъ волостии даю княгине своеи осмничее. А тамгою и иными волостми городьскими поделятся сынове мои…»[41]. В данном случае «волостьми» называются не административно-территориальные единицы, а права князя на известные доходы — тамгу, осмничее и другие старинные торговые сборы и пошлины, взимавшиеся с купцов. Вместе с тем, духовные грамоты Ивана Калиты употребляют это слово и в более узком значении — «часть уезда», когда перечисляются отдельные коломенские волости: Городенку, Мезыню, Песочну и т. д.
Ту же двойственность в употреблении слова «волость» видим и в духовной грамоте его сына Ивана Красного: «А се даю сыну своему, князю Дмитрью: Можаескъ со всеми волостми, и съ селы, и з бортью, и с тамгою, и со всеми пошлинами, Коломну со всеми волостми, с тамгою, и с мытомъ, и селы, и з бортью, с оброчники и с пошлинами». Чуть ниже он упоминает отдельные коломенские волости: «Городна, Мезыни, Песочна» и т. д.[42], которыми на тот момент владела вдова Семена Гордого Мария. Тем самым можно констатировать, что «волостьми» здесь называются как права князя на доходы, так и конкретные волости. В духовной грамоте 1389 г. внука Ивана Калиты — Дмитрия Донского также наблюдаем, что термин «волость» употребляется как в первом, так и во втором значении.
Даже более чем столетие спустя данный термин по-прежнему используется в тех же двух значениях. В завещании Ивана III читаем: «Да ему ж даю волости Сурожык, да Лучинское, да Радонеж с волостми, и з путми, и з селы, и со всеми пошлинами»[43]. Сурожик являлся волостью в привычном для нас узком значении «часть уезда». Лучинское ранее известно как село. Что же касается Радонежа, бывшего удела серпуховских князей, то если в нем и были «волости», то в старом, более широком значении слова. При серпуховских князьях он представлял собой одну административную единицу, управлявшуюся то наместниками, то волостелями, сидевшими в самом Радонеже. Под «волостьми и путми» духовная грамота Ивана III, вероятно, подразумевала различные доходные статьи: рыбные и бобровые ловли, борти, таможню, княжеские села и т. п.
Неустановившееся даже в начале XVI в. значение слова «волость» является верным отражением того, что самое явление, которое обозначалось им, находилось в процессе образования и, следовательно, имеет более позднее происхождение[44].
В связи с созданием князьями новых сел и слобод, организованных благодаря их средствам и усилиям, следует ответить на поставленный выше вопрос: кому они должны были принадлежать в случае перехода их устроителя на более выгодный стол? Необходимо полагать, что в случае ухода князя-устроителя слободы на другой удел, следующий по старшинству член княжеского рода не имел права владеть ею, хотя бы в силу того, что данная конкретная слобода являлась не общей собственностью всего княжеского дома, а личным владением ее создателя.
Если раньше князь мог спокойно на долгий срок оставить свои владения без присмотра, то теперь за хозяйством требовался постоянный уход: землю необходимо было вспахать, засеять, собрать выращенный хлеб, сжать, обмолотить, внести удобрения в почву ради будущего урожая и т. д. С течением времени для управления хозяйством в своих селах князья стали назначать особых лиц, которые являлись уже не разъезжими, а постоянными администраторами. При этом подвластная им территория изымалась из юрисдикции княжеских наместников того или иного удела или же права последних на ней существенно ограничивались.
Выше отмечалось, что слово «волость» являлось синонимом целого княжения. Но им же можно было обозначить его часть — в данном случае отдельное село или слободу. Княжеские администраторы, управлявшие ими, получили название волостелей.
Волости вырастали из созданных переселенцами сел, которые, все более и более расширяясь, превращались в волости. Применительно к Подмосковью следует отметить вывод С. З. Чернова, относящего (исключительно по археологическим данным) возникновение здесь волостей к XIII — началу XIV в[45].
Разумеется, переход от общей коллективной собственности всего княжеского рода к индивидуальной, каждого из князей, не был каким-то одномоментным событием, а являлся достаточно длительным процессом, растянувшимся на десятилетия и даже столетия. Судя по княжеским духовным грамотам, он продолжался и в XIV, и в XV вв. В этом плане наиболее показателен пример села Рогожь (ныне город Ногинск к востоку от Москвы). Если в духовных грамотах Ивана Калиты Рогожь первоначально упоминается как село, то спустя всего несколько десятилетий, при его внуке Дмитрии Донском, — как волость[46]. Аналогичную ситуацию наблюдаем в Звенигородском уезде, когда княжеские села XIV в. Андреевское и Кляповское в позднейшее время именуются волостями[47].
Таким образом, выясняется, что древняя волость, вопреки рассуждениям «славянофилов» и их последователей, изначально представляла собой не что иное, как княжеское село или группу сел, к которым «тянуло» большее или меньшее число деревень. При образовании волостей некоторые из них выделялись из части стана, как это видим на примере Звенигорода. Там же, где у князей были огромные массивы полупустых и малонаселенных земель — на Белоозере, в Костроме и других районах, волости при своем образовании поглотили два-три стана. Это хорошо видно по позднейшим северным материалам, описывающим волости в составе нескольких станов.
Особый интерес для нас представляет вопрос: где располагались волости Московского княжества? Для этого необходимо обратиться к духовным грамотам (завещаниям) Ивана Калиты, представляющим первые по времени из сохранившихся описаний территории Подмосковья.
Глава 2. Духовные грамоты Ивана Калиты
До нас дошли две духовные грамоты Ивана Калиты. Они представляют собой, что очень важно, подлинники, написанные на пергамене и скрепленные печатями Ивана Калиты. На второй грамоте к печати московского князя привешена была еще одна — «татарская» печать, ныне утраченная. Грамоты содержат указания Ивана Калиты относительно своих владений и имущества, предназначавшегося сыновьям и княгине «с меншими детьми». По содержанию они практически повторяют друг друга, разнясь лишь в нескольких местах, самым существенным из которых является то, что во второй духовной грамоте имеются указания относительно отдельных сел, расположенных вне территории Московского княжества[48].
Завещания московского князя впервые были опубликованы еще в XVIII в. За это время они неоднократно анализировались в литературе, и, казалось бы, современному исследователю трудно что-то добавить к выводам предшественников. Тем не менее такой пробел обнаруживается. Речь идет об историко-географическом анализе духовных грамот Ивана Калиты, или, проще говоря, о выяснении, где находились упомянутые в них пункты, и определении их местоположения на современной карте. Это описание может показаться на первый взгляд довольно скучным для чтения, но оно необходимо, ибо только с картами в руках можно попытаться выяснить реальную историю Московского княжества конца XIII — первой трети XIV в.