— Вечером сыновьям волю объявлю. Ты, Копейкин, им суточные рассчитай, а ты, Дубылом, с амуницией вопрос реши. Пусть берут, что хотят. Дорога не близкая.
— Камнеметные машины мы разобрали, — пробасил воевода.
— Думаю, что они им не понадобятся. Все зависит от их сыновней любви и смекалки. На этом и порешим, — Берендей хлопнул ладонями по подлокотникам кресла.
Совет дружно поднялся и мешая друг другу, стал пихаться в дверях.
— Митрофанушка, ты задержись, — ласково приказал царь.
Шут толкнул Копейкина в спину, помогая выйти первым, повернулся к Берендею.
— Слушаю, батюшка?
Берендей дождался, когда двери закроются и спросил:
— Как думаешь, шут, стоит ли, Иванушку с братьями старшими посылать?
— Он твой сын, следовательно — имеет право на царство.
— Молод он, — Берендей тяжело вздохнул.
— В самый раз, молодому соколику все курочки — Рябы.
— Смеются над ним, говорят…
— Все лучшее, что говорят о старших…
— Вас, дураков не переспоришь. Под твоим влиянием, он превращается в еще одного шута горохового.
— Батюшка, шут не профессия, а призвание, талант от Бога дается, как и царствование, — Митрофанушка лукаво усмехнулся.
— Нашел с чем сравнивать, — нахмурился Берендей. — Ты мне лучше скажи, зачем он крылья сделал? Ты научил?
— Батюшка! — закричал Митрофанушка. — Сам ничего не ведал, ни сном, ни духом. Говорит, что летать хотел, аки птица.
— Птица, — фыркнул Берендей. — Как Икар, сиганул, всем на смех и мне позор в бороду, с крыши кремля. Хорошо, что ногой сломанной отделался, а не головой. Как нога?
— Уже ходит, батюшка, на молодых быстро заживает.
— Это за неделю? — Берендей удивленно покачал головой.
— Матушка хорошим здоровьем наградила, — Митрофанушка прикусил язык, чувствуя, что сказал лишнее.
— Ты его рядом с матушкой и близко не поминай.
— Так кто ж виноват, что во время родов померла, — стал оправдаться шут.
— Вот он и виноват.
— Дитя малое? Ты, батюшка, знаешь, как царица хотела родить тебе наследника.
— Молчи, шут!
— Нет вины Ивана, что он так на мать похож.
— Чем же еще он похож? — взъярился Берендей.
— Всем, по уму в матушку.
— Он что, ворожить умеет? — закричал Берендей.
— Не думаю, — шут пожал плечами.
— А ты думай, когда болтаешь языком. Пшел вон, дурак!
— Благодарствую, батюшка, — Митрофанушка, звякая колокольцами, медленно пошел к двери.
— Сколько дурака не учи, а все одно — свое на уме, — проворчал за спиной Берендей.
Митрофанушка съехал вниз, по широким деревянным перилам лестницы, прошмыгнул, через посольские приемные палаты, стены которой были завешены трофейными флажками и знаменами, длинным полутемным коридором дошел до кухни. Замер, принюхиваясь, около дверей, из-за которых тянуло наваристыми щами и мясной поджаркой.
Опять оленинку жарят, соловьи-разбойники. На стол челяди, как всегда, телятину подадут.
Митрофанушка сглотнул слюну и осторожно приоткрыл дверь кухни, наблюдая за сноровистыми и суетливыми движениями трех поварят-поросят, за которыми недремлющим оком присматривал старший повар. Как и положено старшему повару, это был огромный и пузатый мужчина, в белом фартуке и колпаке. Рукава белой сорочки закатаны, на правой кисти синеет якорь. Повар Лукьяныч, лет десять плавал коком у варягов на трассах: Норвегия — Ньюфауленд-Лабрадор. Большие норвежские и датские судна перевозили мигрантов. Лукьяныч вполне серьёзно утверждал, что даже видел не только морских драконов, но и Корабль-Призрак.
— Прошел мимо нас, в борту вот такие щели, — он широко разводил руками, — а в них мертвые с косами стоят. Через несколько дней попали в шторм и судно на камни выкинуло. А еще был на нашей трассе «Ты Талик». Огромное судно, типа Ноева ковчега, на айсберг у берегов Гренландии наскочило. — Много морских баек знал Лукьяныч.
— Гой еси, Лукьяныч!
— Салют. Обед через два часа, попрошу возле кухни не околачиваться.
Митрофанушка повел носом, наблюдая за паром, поднимающимся из котлов.
— Так царь-батюшка наказал, чтоб я пробу снял.
— Наказал? Тебе?
— Мне.
— Странно, — Лукьяныч злорадно ухмыльнулся, — до тебя Дубылом с таким же наказом заходил.
— Лукьяныч, ты ведь знаешь не только мои зубы, но и язык. Я лицо доверенное, что это у тебя на сковородке шкворчит?
— На этой, зайчатина, на другой оленина, — откликнулся один из поварят и тут же пострадал, получив от кока подзатыльник.
— Работай, иваси тебя дери, а не разговаривай. Еда во время готовки — тайна военная.
— А в котлах?
— Щи, рябчики, и… — второй поваренок получил по лбу медным черпаком.
— Ты у кого в подмастерьях, у меня или у шута? — Лукьяныч зацепил ножом кусок зайчатины и направился к Митрофанушке.
— Снимай пробу, ненасытный, так ведь не отвяжешься, сколько дармоедов развелось.
Митрофанушка «снял пробу» — не жуя проглотив кусок мяса.
— Хорошо да мало.
— Хорошего понемножку, — отозвался Лукьяныч, демонстративно суя нож за пояс. — В котлах не забывайте помешивать, пескари, — рявкнул он на поварят. — Я тебя мяса, ты мне сказочку, — он улыбнулся, глядя на шута.
— У тебя ничего задаром не выпросишь, — Митрофанушка состроил скорбную гримасу, замечая, как насторожились, незаметно приближаясь, поварята. — «Одному мужику есть захотелось, и купил он калач и съел его, а есть еще хочется. Купил еще один и съел — есть все равно хочется. Съел еще один, не помогает. Купил тогда баранок, съел одну и сыт стал. Удивился мужик и говорит: «Экой я дурак! Что ж я напрасно съел столько калачей, мне бы одной баранки хватило».
Поварята захохотали.
— И что, это вся сказка? — спросил Лукьяныч.
— Такая же, как и проба, которую дал. — Митрофанушка покинул кухню. Прошел мимо дежурки, где подремывал престарелый дружинник, вышел в длинный коридор с множеством дверей, прошел в тупик, к самой последней. Улыбнулся и постучавшись вошел в комнату. Самым последним помещением, как самым ненужным, была библиотека.
За большим столом, стоящим перед окном, которое смотрело на глухой овраг, заросший малиной, бузиной и пыреем, служащий чем-то вроде оборонительного рва, сидел спиной к шуту, подперев голову руками, младший сын царя: для кого Иван-царевич, для кого Иван-дурак.
Косой, дымящийся луч солнца, наполненный вспыхивающими в нем пылинками, золотил русую голову, играл на золотых корешках пятитомной башни.
Иван оглянулся и увидел довольное лицо Митрофанушки.
— Гой еси, Иван царевич.
— Гой еси, Митрофанушка.
Шут прикрыл за собой дверь. Библиотека вовсе не была комнатой, скорее всего, когда-то, коридорный тупик оградили дверью, создав еще одну комнату. Стены, во всю длину, занимали книжные шкафы, заполненные книгами и серебряными трубками со свитками. Шкафы упирались в единственное окно, перед которым и сидел Иван.
— Что читаешь? — Митрофанушка сел на стол, кивая на раскрытый том.
— Сказку о том, как наш батюшка матушку нашел.
— Сказки читаешь, — хмыкнул Митрофанушка, — нет, что бы делу у старших братьев поучиться, — он спародировал дребезжащий голос Берендея.
— Неужто матушка и вправду лягушкой была?
— Не простой лягушкой, а царевной-лягушкой, — поправил Митрофанушка. Он вспомнил первую царицу Аниту и добавил: — Пока настоящую царевну встретишь, столько жаб перецелуешь. Ты, Ваня, слишком доверчивый к сказкам.
— Как слову написанному верить нельзя? — Лазурные, широко раскрытые глаза обратились на шута.
— Да, в нем от матери больше, чем от царя батюшки. — Митрофанушка похлопал царевича по плечу. — Сказка — ложь, но в ней намек, что все остальное — правда. С матушкой твой батюшка на охоте познакомились. Я с ним был, заблудились мы в болотах, вот тут Берендей стрелу каленую вытягивает и говорит: «На кого удача пошлет». Стрельнул в синее небо, и потопали мы в то место, куда она полетела.
— И что?
— Из болота судьба нас вывела.
— И что?
— Прямо к избушке на курьих ножках. Бабка нам баньку истопила, спать уложила, да сон к Берендею не шел, уж больно ему дочка Ягиничны приглянулась. Утром он меня удивил, посватался к бабке. — Митрофанушка ласково взъерошил золотые волнистые кудри. — Это после люди завистливые лягушку придумали.
— А сказку кто написал?
— Тоже люди. — Митрофанушка зевнул. — Я новость тебе принес, попробуй угадать с трех раз какую?
— Дальняя дорога у меня и у братьев будет.
— Гм, — Митрофанушка озадаченно потер подбородок. — Это все?
— Нет. Батюшка нас за молодильными яблоками посылает, наследника хочет выбрать.
— Нехорошо подслушивать.
— Я не подслушивал, — обиделся царевич.
— Тогда кто тебе рассказал?
— Я сон видел.
— Сон, говоришь? — Митрофанушка внимательно посмотрел на царевича.
— Сон.
— Такие сны вещими называются. Твоя матушка их часто видела.
— А что она еще умела делать? — заинтересовался Иван.
— Многое и разное, — Митрофанушка неопределенно взмахнул рукой.
— Например, это?
Книга лежащая на столе, с громким стуком захлопнулась, испугав шута, медленно поднялась в воздух, пролетела над столом и заняла в шкафу свое место.
— Так, — крякнул Митрофанушка. — Что еще умеешь делать?
— Больше ничего, пока только это. — Царевич пожал плечами.
— И давно?
— После того, как с крыши слетел, когда взлететь пытался, — признался Иван.
— Кто-нибудь еще знает о твоих способностях?
— Нет, только ты.
— Молодец, — Митрофанушка перевел дух. — Никому больше ворожбы своей не показывай. Эта ворожба тебе от матушки передалась, она знатной ворожеей была — высшего класса. — Митрофанушка задумчиво посмотрел на Ивана. — Выходит, её способности в тебе открываются, я так и думал, что рано или поздно, это произойдет. Интересно, для этого надо было обязательно с крыши падать и ногу ломать? Кто тебя сделать крылья надоумил?
— Сам смастерил, хотел как птица, к солнцу взлететь, — мечтательно ответил Иван.