— Согласен, расслабимся, — кивнул, улыбаясь, Оскар.
Царевичи занукали на своих коней. Кони весело заржали, видя близкое жильё и долгожданный отдых, с шага перешли в резвый галоп.
— Урр-рааа! — заорал Борис, выдергивая из ножен палаш, пригибаясь к шее коня. — Хозяин, встречай гостей!
За воротами, предупреждая о гостях, бешено залаяли псы.
Борис соскочил с коня, ногами, заколотил по воротам. Заревел:
— Хозяин, картошечки со шкварками с пузатеньким графинчиком и баньку желаем!
Створки ворот распахнулись. На пороге стоял огромный, с бородой до пояса, мужик, в белой сорочке и красных шароварах. Из-за его спины выглядывали двое работников с вилами в руках. За ними — маленькая девочка, легко сдерживающая лающих, рвущихся к гостям, псов.
Хозяин внимательно посмотрел на спешившихся братьев. Он улыбнулся:
— Царевичи? Милости просим, гости дорогие. Покушать найдется, баньку враз приготовим, долго ждать не придется. — Он посторонился, пропуская царевичей. — Цыть! — прикрикнул собакам. — Это гости!
Псы замолкли. Девочка их выпустила. Доброжелательно виляя хвостами, они кинулись к братьям, каждого обнюхали и вернулись к своему излюбленному месту — на крыльцо.
— Прошка, конями займись. Лешка, баньку приготовь царевичам, с березовыми веничками. В кваске прутья замочи.
— Переночевать место есть? — спросил Борис. Подмигнул выглянувшей в двери розовощекой девушке. Она подмигнула ответ, смеясь, скрылась в темноте коридора. Хозяин сделал вид, что ничего не заметил.
— Место есть, вчера мушкетеры с гардемаринами съехали.
— А пиво есть? — с надеждой спросил Борис, снимая потный шлем и облизывая пересохшие губы.
— Из погребка хотите?
— Ага, из погребка, из него, родимого, — Борис радостно рассмеялся. — Вот она — живая вода, — сказал Ивану.
— Как тебя звать, хозяин? — спросил Оскар.
— Прохоровичи мы, — трактирщик степенно разгладил бороду.
— Перепутье далеко отсюда, Прохор?
— Должны были увидеть. Дорога дальше от ворот в камень упирается, там и есть Перепутье.
К трактирщику подбежал работник Лешка.
— Батя, баньку я раньше ставил, горячая она.
— Здорово! Тело просит веника и пара, — воскликнул Борис.
— Отведи их, я за пивом схожу.
— Пройдемте, гости дорогие, — Лешка быстро зашагал к низкой черной избушке, над которой витал белый пар. — Венички у нас свежие, березовые, с дубовой веточкой, для крепости духа и тела бодрости.
— Жару, жару, поддай! — кричал Борис.
— Ванька, кинь еще шаечку квасу, не жалей! — вторил Оскар.
— И веничком, по плечам, по окаянным. Я говорю тебе, дурень, вдоль спины жарь, по хребту и ягодицы веничком припарь. Да не так сильно, убийца! Оскар, замени его, он смерти желает старшему брату! Ой, как хорошо!
— Сильнее!
Борис, похожий на вареного рака, поднялся с лавки, кивнул Ивану:
— Так, меньшой, твоя очередь, покажу тебе, как париться надо. Оскар, хватай его! — Братья повалили Ивана на лавку, взялись за веники.
— Не сахарный, не растаешь, — рассмеялся Оскар, прикладывая веник к ягодицам.
— Богатырем выйдешь, — проревел Борис. — Вот так его, вот так!
— Хорошо-ооо! — не выдержав, закричал Иван.
В маленькой баньке висел плотный клуб белого пара, в котором мелькали голые ноги и ягодицы, стоял густой запах хлебного кваса и березового духа. Иногда царевичи по одному выскакивали во двор, где в земле была вкопана огромная дубовая бочка, наполненная холодной колодезной водой, с криком окунались в неё.
— Мать её, так и рас так! — орал Борис.
— Ядреный корень, — всхлипывал радостно Оскар.
— Жить хорошо и жизнь хороша, — молился Иван.
Прошка принес и поставил на лавку три кружки и жбан с пивом.
— Пора переходить ко второй части марлезонского балета, — объявил он.
— Заканчиваем.
Братья облились свежей водой из шаек, завернулись в длинные белые рубахи, доходящие до колен. Прохор протянул им кружки с пивом.
— Хороша ты, русская баня, — Борис опрокинул в себя кружку с пивом, вожделенно посмотрел на жбан.
— Больше нет, — улыбаясь, ответил Прошка.
— В термах тоже неплохо, — мечтательно произнес Оскар.
— Принцы! Царевичи! — донесся от дома звучный женский голос. — Идите в дом, ужин готов.
— Это хорошо, — Борис причмокнул в предвкушении. Царевичи, гуськом, возглавляемые Прошкой, пошли к дому.
Огромный зал делился на две половины длинной, грубо сколоченной из дерева, стойкой покрашенной в красный цвет. За стойкой находились владения Прохора — широкие полки, заставленные зелеными, пузатыми бутылями, бочонками, кувшинчиками, непонятными коробочками и рундучками; длинный стол, с холодными закусками; по углам висели аппетитно дразнящие нос связки колбас, окорока; над ними пучки чеснока, лука, душистых трав. В углу колыхалась бардовая портьера, отделяющая бар от кухни, которая источала не менее аппетитные запахи готовящейся еды. Из-за портьеры доносились веселые голоса поварих.
Вторую половину зала занимали широкие дубовые столы и лавки, чисто выскобленные, вымытые. Стены зала каким-то бродячим художником были раскрашены на мотивы народных сказок. На одной была нарисована избушка на курьих ножках, стоящая на опушке мрачного бора. От нее со всех ног улепетывали Аленушка и её братец Иванушка. Над детьми на бреющем полете неслась в ступе, размахивая метлой, Бабушка-Яга, прорисованная с особенной любовью. Нижняя челюсть вытянулась параллельно длинному, покрытому бородавками носу, открытый рот демонстрировал останки двух передних гнилых пеньков, в глазах горели красные, злые огоньки.
Другую, самую длинную стену, занимали сборные мотивы, можно было увидеть: терем-теремок, Лису Патрикеевну с Колобком на носу, Потапыча, задумчиво присевшего на пенек, зайца с красными пьяными глазами, стучащего в барабан, глупого Серого Волчищу, опустившего в прорубь хвост, Петуха с косой на крылатых плечах, стоящего перед аленьким цветочком, над которым летела жар-птица.
— Весело тут, у вас, — пробормотал Иван, устремляясь за братьями, оккупировавшими дальний столик в углу зала, как раз под волком с прорубью и щукой, стремившейся клюнуть на хвост. В противоположном углу, под избушкой на курьих ножках, сидел калика-гусляр. Только сейчас царевич заметил, что калика — молодой парень, его возраста. Длинные пшеничные волосы на лбу были перехвачены черным кожаным ремешком. Глаза скрывали пушистые девичьи ресницы, реденькая светлая борода и усы торчали в разные стороны, еще не определившись, как и куда расти. Он что-то тихо тренькал, настраивая инструмент, не обращая никакого внимания на братьев. Перед ним стояла деревянная миска, наполненная останками курочки рябы и большой глиняный бокал.
Едва все уселись за стол, из-за стойки почтительно вышел хозяин. С поклоном остановился перед столом царевичей, почтительно, но, не раболепствуя, осведомился:
— Что будут кушать уважаемые гости?
— Все, что есть, — мгновенно отреагировал Борис.
Оскар подкрутил тонкие усики и скромно добавил:
— Если честно — мы очень голодны.
— Значит, в наличии имеются щи свежие с олениной, суп грибной…
— Щи, — Борис сглотнул слюну, — с олениной. Мясца, если можно побольше.
— Исполним, — Прохор улыбнулся. — Каши: перловая, пшенная, гречневая, с гарнирами…
— Это главное, что на гарнир? — заволновался Борис.
— Утка тушеная, цыпленок табака, заяц в капустном соусе с грибами, отбивные из оленины, дикого вепря…
— Хватит! — оборвал Борис, — нет сил слушать, неси все и много.
— А, главное? — спросил Оскар.
— Что, главное? — не понял Прохор, щупая бороду в области пупа.
— Попить, что предлагаешь?
— Выпить или попить? — хозяин улыбнулся. — Пиво свежее, сам варил.
— Уже пробовали, неплохое, не хуже баварского, — польстил Оскар.
— У меня лучше, — со знанием ответил Прохор. — Есть вина заморские, наливки, медовуха первого сорта, пшеничная.
— Нам графинчик пшеничной и наливочки клюквенной, — Борис вожделенно задвигал кадыком.
— Заморские вина, какие ты имел в виду?
— Португальское — «Осенний букет».
— Неси, — разрешил Оскар.
— Уже несем, — Прохор вернулся за стойку и звучным голосом стал отдавать приказания на кухню.
— Сервис, — вздохнул Оскар, — вот когда я был за границей, там было все совсем по-другому.
— Это как по-другому? — поинтересовался Борис.
— Ну, — Оскар развел руками, — все: обслуживание, девушки молодые, улыбчивые такие, податливые, в фирменных шапочках; пепси-колу разносят, бюргеры, макдональдсы. Здесь же все по старинке — стены серые, люди лапотные, законы гороховые…
— Жратва вкусная, — перебил Борис.
— …менталитет у нас другой, это нас губит и отличает от Запада, — закончил Оскар.
— Менталитет, что это? — спросил Борис.
— Ну, это ментальность такая, признак духовности.
— А я думал, как ментол в западных сигаретках.
— Да, гадость еще та…
— Вот поэтому, Оскар, душа у нашего народа живая, а что живое, то и ранимое; сказочная. А на западе, мешочек у сердца подвешен, с заветными талерами, — вмешался в разговор младший брат.
— Талеры, дурак, это вещь осязаемая, не то, что душа.
— Миром правят не деньги, а любовь, честность и достоинство.
Оскар громко расхохотался:
— Так в твоих сказках написано. Все можно перевести в денежный эквивалент, в разменную, звонкую монету. Все, Ванюша, можно купить и продать.
— И меня?
— И тебя, дурак, задешево.
— Нет, — Иван покачал головой, — ни дорого, ни дешево меня не купишь, а тебя мне жаль, что ты продаться готов.
— Ты лапоть, варежку свою закрой, молод еще старших братьев учить, — повысил голос, задетый, Оскар. Он посмотрел на старшего брата. — Что скажешь?
— Вот и снедь несут, — нетерпеливо ответил Борис. — Вы, братья, не ссорьтесь, это все от пустого желудка, поесть надо. — Он шумно потянул носом, определяя, что принесли в глиняных горшочках.