Прохор снял с подноса горшочки, положил на стол ножи, три хохломские деревянные ложки.
— Кушайте на здоровье, гости дорогие.
— Спасибо, Прохор, а что, в этом кувшинчике? — Борис показал на темный запечатанный кувшин.
— Портвейн.
— Вот сейчас мы и проверим, что это за «Осенний букет», — Оскар профессионально откупорил кувшинчик, налил в кубки темную густую жидкость.
— За хозяина!
— Здрав будь, Прохор!
Кубки звякнули, вино журча, полилось в широко раскрытые рты.
— Спасибо. Пейте и ешьте на здоровье, — Прохор оставил царевичей, жадно накинувшихся на горячие щи.
Прохор подошел к калике.
— Не желаешь чего-нибудь еще отведать? Десерт?
— Нет, спасибо, — смущенно ответил молодец, задумчиво перебирая струны.
— Может, вина желаешь, браги или медовухи?
— Нет, спасибо, я пью воду.
— У вас, странствующих, обет такой?
Молодой парень улыбнулся:
— Не у всех.
— Тогда не откажи в просьбе, попотчуй нас и гостей моих своим пением?
— Отчего же нет, сейчас, только гусли самогудные настрою.
— Спасибо, гость добрый. — Прохор оставил в покое калику, вернулся к себе за стойку, как капитан корабля на свой мостик. Стал деловито протирать бокалы, зорко посматривая из под насупленных бровей, за царевичами.
Двое старших только и успевали, что в рот кидать да наливать. «Меньшой поскромнее будет», — отметил Прохор.
Гусли ожили, зазвенели, приглашая к вниманию. Струны повели мелодичный разговор, звон по залу поплыл неторопливый и торжественный, словно человек пошел, да не по полу деревянному, по занесенному порошей снежной озеру, покрытому тонким, звенящим льдом.
Гусляр тихо засвистел, будто ветерок поднялся, зашептал, точно камыши закачались, зашуршали. Гусли заиграли бойче и веселее, обволакивая сердце приятной истомой, внушая надежду на скорое торжество и праздник, мол, пора и в пляс пускаться. Неожиданно смолкли и заиграли по-иному: медленно, с задумчивой тихой грустью.
В стольном городе во Киеве
У славного князя Владимира
Было пированье — почестный пир,
Было столованье — почестный стол
На многие князи, бояра
И на русские могучие богатыри,
И на гости богатые…[1]
Голос у молодого гусляра оказался хорошо поставленным, приятным и завораживающим своим пением. Из кухни, оттянув штору, выглянули две пухленькие русоволосые девушки, со смешливыми ямочками на щеках. Прохор, сделав строгие глаза, приложил к губам палец, тяжело облокотился на стойку.
Будет день в половина дня,
Будет пир во полупире;
Владимир князь распотешился,
По светлой гридне похаживает,
Таковы слова поговаривает:…
— Вот, послушайте, — Оскар ткнул ложкой в сторону певца, — все песни, как по Ивану, о чести, да о долге, а во имя чего?
— Во имя славы земли Русской — Родины-матушки, — отозвался Иван.
— Неужто? Пьяный князь решил потешиться и твоего тезку — Ивана, гостиного сына, подбивает рекорд поставить — проскакать от Киева до Чернигова девяносто мерных верст промеж обедней и заутреней. Не успеешь — голова с плеч.
— Князь его не заставлял, мой тезка сам вызвался, чтоб честь отстоять у Тугарина Змеевича, — ответил Иван.
Ехать дорога не ближняя,
И скакать из Киева до Чернигова
Два девяноста-то мерных верст,
Промежу обедни и заутренни,
Ускоки давать кониные,
А бьюсь я, Иван, о велик заклад,
Не о ста рублях, не о тысячу,
О своей буйной голове.
— Все дураки за грош жизнь ставят, — Оскар посмотрел на Ивана и добавил, — Бесценная она у Иванов и копейки не стоит.
Борис невнятно проворчал, обгладывая утиную ногу. Портвейн кончился, Оскар разлил пшеничной медовухи. Завидев девушек, весело подмигнул им и помахал рукой, приглашая к столику. Девушки сделали вид, что не заметили, во все глаза смотря на калику, слушая его пение.
Гой еси, хозяин ласковый мой!
Ни о чем ты Иван, не печалуйся;
Сива жеребца того не боюсь,
Кологрива жеребца того не блюдусь,
В задор войду — у Воронка уйду;
Только меня води по три зори,
Медвяною сытою пои
И сорочинским пшеном пои.
— Конь гурман, — захихикал Оскар, выпивая очередной кубок. — Мудренее хозяина, Ивашки, будет.
— Ты все задеть меня хочешь? — спросил Иван.
— Нет, учу уму-разуму.
Борис положил руку на плечо младшего брата, в его глазах блестели хмельные огоньки.
— Ты, меньшой, не серчай, Оскар как за границей побывал, характер склочный заимел. Все ему не нравится, ничто его не устраивает.
— Там цивилизация, а здесь, по сей день, щи лаптями хлебают.
— Заграница на нас держится, не мы на ней, — Борис добродушно усмехнулся, подлил братьям медовухи.
— Вот византийцы, постоянно богатырей наших на службу приглашают, наши в Риме служат, у греков, в Гишпании, по всему свету.
— Потому что не только силен, но глуп и покорен русский мужик, — ответил Оскар, поднимая кубок. — Здрав будь, Борис. А ты, Иван, чего волынишь или зазорно со старшими братьями пить?
— Нет, я много не пью.
— Правильно, Ванюша, — Борис звякнул кубками со средним братом, — мы мало не пьём. За здоровье Руси — нашего могучего царства-государства!
Оскар поморщился:
— Миф это, нет такого царства-государства, — но кубок осушил до дна.
А князи-то и бояра испужалися,
Все тут люди купецкие
Окарась они по двору наползалися,
А Владимир-князь со княгинею печален стал,
По подполью наползалися,
Кричит сам в окошко косящатое:
— Гой еси ты, Иван — гостиный сын!
Уведи ты уродья со двора долой;
Просты поручи крепкие,
Записи все изодранные!
— Точно, — Борис вытер усы и бороду, — кони наши богатырские, под стать хозяевам, не сравнить с басурманскими. За коней богатырских! — он быстро наполнил кубки.
— За жеребцов кологривых, за сивок быстрокрылых, — пьяно повторил Оскар, обмакивая медовухой усики.
Певец запел громче и звонче, переходя к торжественной финальной части.
Втапоры владыка черниговский
У великого князя на почестном пиру
Велел захватить три корабля на быстром Непру,
Велел похватить корабли
С теми товарами заморскими.
А князи-де и бояра никуда от нас не уйдут.
Прохор и девушки громко захлопали в ладоши, к ним присоединились выглянувшие из кухни двое парней и женщина. От души захлопал Иван. Оскар, пьяно улыбаясь, закричал:
— Браво! Теперь соло!
— Песни наши широкие и раздольные, как земля, — басил Борис, хлопая Оскара по спине. — Молодец, гусляр, иди за наш стол, нечего такому парню в одиночестве сидеть. — Борис замахал руками.
— Медовухой угостим, — Оскар покрутил усики, недовольно поморщился, они были в меду.
— Благодарствуйте, мне и здесь хорошо, — ответил гусляр.
— Ты не стесняйся, — Борис подмигнул.
— Я не стесняюсь, место менять не хочу.
— Воля твоя, — вздохнул, отступая, Борис.
— А можешь что-нибудь современное сыграть, без этих трали-вали, тили-тили? — спросил Оскар.
— Гоп-стоп, что ли? — усмехнулся гусляр.
— Зачем, наше родное, русское.
— Так былина самая что ни на есть наша и родная.
— Ты меня не понимаешь! — рассерженно закричал Оскар.
— Трезвый пьяного не разумеет, — калика улыбнулся, зазвенел струнным перебором, подготавливаясь к новой песне.
Прохор подошел к братьям, поинтересовался:
— Что-нибудь желаете?
Борис задумчиво посмотрел на стол. Икнул.
— Закуски хватает, ты запить принеси — медовухи пшеничной.
— Брат, может, хватит? — спросил Иван.
Борис осмотрел стол и отрицательно покачал головой:
— Нет, Ваня, не хватит.
— И португальского, — добавил Оскар.
— Да будет по-вашему, — Прохор отошел от стола.
Гусляр заиграл новую песню, по залу поплыла тихая и медленная мелодия, голос певца звучал задумчиво и приглушено.
На распутье в диком древнем поле
Черный ворон на кресте сидит.
Заросла бурьяном степь на воле,
И в траве заржавел старый щит.
Братьям подали зелена-вина. Оскар распечатал портвейн, разлил по бокалам.
— Действительно, что-то новое, но мне не нравится — распутье какое-то.
— Перекресток, — прошептал Иван.
На распутье люди начертали
Роковую надпись: «Путь прямой
Много бед готовит и едва ли
Ты по нем воротишься домой.
Путь направо без коня оставит —
Побредешь один и сир и наг, —
А того, кто влево путь направит,
Встретит смерть в незнаемых полях».
Оскар стукнул пустым кубком по столу.
— Вот козел, раскаркался.
— Тише, — шикнул Борис.
— А мне не нравится.
— Не любо, не слушай.
Пьяно улыбаясь, Оскар заткнул уши и показал гусляру язык.
Жутко мне! Вдали стоят могилы…
В них былое дремлет вечным сном…
«Отзовися, ворон чернокрылый!
Укажи мне путь в краю глухом».
Дремлет полдень. На тропах звериных
Тлеют кости в травах. Три пути
Вижу я в желтеющих равнинах…
Но куда и как по ним идти?
— Видишь, Ванюша, как бывает в жизни, — Борис всхлипнул, обнял за плечи младшего брата. — Батяня послал, по приказу и хотению, не подумал, что чадо любимое может не вернуться, останутся косточки белые на тропе звериной. Вот стану царем, я его, помолодевшего, в Тмутаракань отправлю, за ковром-самолетом. — Борис вытер кулаком слезы.
Иван не выдержал, снял с плеча руку старшего брата, поднялся с лавки и перешел к столу гусляра. Молодой калика пел, закрыв глаза.