Где равнина дикая граничит?
Кто, пугая чуткого коня,
В тишине из синей дали кличет
Человечьим голосом меня?
И один я в поле, и отважно
Жизнь зовет, а смерть в глаза глядит…
Черный ворон сумрачно и важно,
Полусонный на кресте сидит.[2]
Певец открыл глаза, грустно улыбаясь, посмотрел на Ивана.
— Здорово у тебя получается. Песня хорошая, мне понравилась, никогда не слышал.
— Спасибо. Не стой, присаживайся.
Иван кивнул, сел рядом с каликой.
— Небось, сам Баян сочинил?
— Баян, да не тот, про которого думаешь.
— Разве их несколько?
— Вроде того, — калика улыбнулся, — и я когда-нибудь стану Баяном, а пока учусь, свое ищу.
— Что свое?
— Миропонимание, песни.
— Много постранствовал?
— Постранствовал. Тебя Иваном-царевичем зовут?
— По-разному, — смутился Иван.
— И меня Иваном кличут, — представился молодой калика, протянул царевичу руку.
— Полна Русь Иванами. — Рукопожатие было крепким.
— Ими и крепка, — гусляр подмигнул Ивану. — То, что хотел, пока не увидел, с острова Буяна иду.
— С острова Буяна? Что ты там делал?
— В школе Баянов учился.
— У самого Баяна? Значит, он на острове живет?
— И у него и у Орфея, там же с другим Иваном познакомился, Буниным кличут, он меня этой песне и научил.
— Хорошая песня.
— Вот и я хочу, хорошие песни сочинять, поэтому странствую, а в перерывах, учусь.
— …Нашему младшенькому со старшими в падлу сидеть? — Оскар пьяно раскачивался на лавке.
— Выходит, так, — Борис устало зевнул.
— Я говорю тебе, не наш он, не берендеевский.
— Чей?
— Ведьмы, Марьи-лягушки. Это она батюшку околдовала.
— Умела ворожить. Пиры устраивала, и жратва была — с этой не сравнить, одни лебеди с яблоками чего стоили. Послы заграничные подле нее все время крутились, нравилось быть приглашенными на званые обеды, поэтому ты и учился во всех приличных заведениях. На Сарагосу, Стоунхендж, Мачу-Пикчу у отца казны бы не хватило. Красивая была баба. Давай, за красоту. — Борис наполнил ошалевшему Оскару кубок.
— Я о ворожбе говорил, околдовала всех, мозги запудрила, лапшу развесила, — братья звякнули кубками. Выпили.
— Я, когда за границей, на улицу с красными фонарями ходил, — Оскар упал на плечо брата. — Каких только баб не видел.
— И?
— И белые, и желтые, и черные?
— Не верю — черные?
— Землю есть буду, назывались эфие… нет — эфиобки. Точно — эфиопки. Черные такие, я одну с косичками выбрал. Ты бы видел эти попки.
— Да ну?
— Я тебе говорю. У неё рука черная, а ладошка розовая, как у мартышки.
— Да ну? — Братья рассмеялись…
— …Скажи Иван, а на острове Буяне есть источник, из которого если напьёшься, вечную молодость получишь?
— Есть Ваня, есть вечный источник, мы его Поэзией зовем.
— Серьезно?
— Вполне. Кто из него напьется и посвящает себя творчеству — вечную жизнь обретает.
— Ты пил из него?
— Нет.
— Почему?
— Надо проверить себя, многому научиться, узнать и понять, иначе ничем полезным не обернется для тебя вода из источника. Сила нужна, не только телесная, но и еще большая — духовная.
— Я тебя понимаю, — прошептал царевич.
— Вот послушай, — гусляр тихонько заиграл:
Молчат гробницы, мумии и кости, —
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречь
Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,
Наш дар бесценный — речь.[3]
— Это и есть поэзия?
— Это и есть источник, — тихо отозвался гусляр.
— Тезка наш написал?
— Он, Иван Бунин.
— Он пил из этого источника?
— И сейчас пьет.
Шум за столом братьев прервал разговор.
— Хозяин, покажи-ка нам девиц красных, что на кухне прячутся! — кричал с раскрасневшейся рожей Борис.
— Черненьких желательно, — хихикал, покручивая усики Оскар.
— Нет у нас таких, — Прохор выложил на стойку пудовые кулаки.
— А на кухне две? Мы видели. — Борис тяжело поднялся. — Нехорошо обманывать гостей.
— Я не обманываю, — спокойно отвечал Хозяин.
— Я их найду.
— Спать пора, царевичи, утро вечера мудренее.
Красная портьера отдернулась, рядом с Прохором выросли два дворовых добра-молодца.
— Так, — Оскар поднялся и встал рядом с братом. — Просьбы гостей святы: Коран, 14 сутра.
— А по санкам не хочешь? — улыбаясь, спросил Прошка.
— Сейчас узнаем, кто хочет по санкам, я тебе такой апперкот покажу, — братья, покачиваясь, вышли из-за стола. Прохор с хлопцами оставили стойку.
— Я их плясать заставлю, — шепнул калика царевичу. Он резко ударил по струнам, привлекая к себе внимание. Заиграл быстрый перебор, так, что Иван бегающих пальцев не мог увидеть. Быстрая мелодия обволакивала тело, ритм нарастал, музыка зазвучала громче. Пьяные братья и трактирщик с работниками, неожиданно, в такт мелодии, начали дергаться, смешно приседать, взмахивать руками.
— В пляс пошли! — властно объявил гусляр. Ритм стал резче и быстрее.
— Иии-иийй! — Борис стал притоптывать ногами, хлопать в ладоши, выписывать кренделя.
— Эх-ма! Матушку Вашу! — вскрикнул Оскар, пускаясь вокруг старшего брата в присядку.
Прохор и его работники отбивали коленца, хлопали себя по пяткам, животу, коленям, отбивали дробь на груди.
— А у Ивана Кузина большая кукурузина, выходите девки замуж, за Ивана Кузина! — тонким голосом заблеял Оскар.
Частушку подхватил Прохор:
— Говорит Иван Кощею:
«Я тебя сейчас огрею»,
А Кощей ему в ответ:
«Я бессмертен, а ты нет».
Хлопцы хором:
— Оба! Оба!
Горынычева попа!
У него три головы,
А она одна за три.
Откинулась портьера, из кухни вышли три женщины: пожилая и две молодых, пухленьких. Завидев пляшущих, нелепо размахивающих руками мужиков, рассмеялись.
— Правильно Иван, пусть от музыки твоей, пыл петушиный растеряют, — сказала пожилая женщина.
— Баба Ёжка на метле
Полетела раз к луне,
Но метла ей отказала,
Баба Ёжка в морг попала,
— Оскар сунул пальцы в рот, засвистел.
— Гой еси, какая краля
Баба Ёжка молодая
Ей под тысячу годков,
Любит сладких молодцов!
— пробасил Борис.
Прохор, оставался верен любимой теме:
— Вот пришел Илья к Кощею
И свернул Кощею шею,
А Кощей ему в ответ:
«Я бессмертен, а ты нет».
Через некоторое время Борис упал на пол, лежа на спине, сучил в воздухе ногами. Оскар опустился на карачки и ползал вокруг него. Прохор, обнявшись с работниками, описывали вокруг них круги и дружно ревели:
— Соловей разбойник первый
Все свистел, все верещал,
А Илья розгой ивовой,
Его жизни поучал:
Соблюдая тишину,
Пробежишь еще версту!
Допев, они снопами повалились на пол.
— Ванюша, может, будет с них? — попросила женщина.
Мелодия стала замедляться, в такт ей, вяло дергались тела, лежащие в изнеможении на полу. Гусляр прекратил играть, снимая ворожбу, завернул в белый рушник гусли, поднялся с лавки.
— Этому тоже на острове учат? — с восхищением спросил Иван.
— Всему учат, Ваня, — улыбнулся молодой калика.
— Долго?
— Долго, я прошел первый курс.
— Это сколько?
— Десять лет.
— И сколько всего курсов?
— Три. Похожу — поброжу, мир посмотрю и пойду доучиваться. Сейчас у меня что-то вроде практики. — Иван гусляр вышел из-за стола, подошел к женщинам. — Как и договаривались хозяйка, спать буду на сеновале. Спасибо за ужин.
— Тебе спасибо, Ванюша, за игру твою и науку драчливым мужикам. К утру я тебе молочка парного приготовлю и хлебца свежего испеку.
— Спасибо, хозяюшка. — Калика открыл дверь, две собаки встретили его на пороге, ласково потерлись о ноги. Он потрепал их за уши.
— Любят тебя животные, — заметила одна из девушек.
— Со всеми можно язык найти. — Гусляр посмотрел на царевича, — Вижу Ваня, дорога у тебя, как и у меня, длинною будет. Людей, конечно, любить надо, только не на всех положиться можно — истина простая.
— Мы больше не увидимся?
— Увидимся, Ваня. Еще увидимся, — калика закрыл дверь.
Прохор и его работники стоная, встали.
— Ох, ну и сыграл он плясовую, — Прохор похлопал себя по ляжкам. — Давно не прыгал, как молодой козел.
Его ребята рассмеялись.
— И мы чуть дух не выпустили.
— Вы на этих посмотрите.
Раскинув руки, на полу лежали царевичи. Борис громко храпел, его полный живот, на котором лежала голова Оскара, вздымался в такт храпу. Оскар тихонько посвистывал и стонал.
— Богатыри-алкоголики, я-то думала, что мы с ними пообщаемся, — сказала одна из девушек.
— Я тебе, Дуняша, пообщаюсь, — Прохор погрозил девице кулаком. — Марш на кухню.
— Мы все убрали, — вмешалась старшая женщина, видимо у нее были такие же права, как и у Прохора.
— Молодцы. Значит, всем спать.
— Послушай, хозяин, ты не поможешь мне братьев в горницу оттащить, на кровати?
— За ворота их надо, там в это время вервольфы бегают, — проворчал Прохор. — Прошка, Лешка, отнесите спящих царевичей в кровати. А ты почему от братьев отстал?
Иван виновато развел руками:
— Не любо.
— Не любо? Молодец, — хозяин хлопнул царевича по плечу. — Дуняша, принеси нам квасу холодного, после танцев запрел весь. Вот ведь леший какой — на нас ворожбу навел, тебя и баб не тронул.