Ниночка была в разводе, но не в постоянном поиске. В отношениях она ценила качество, а не количество, поэтому на служебные романы и случайные встречи не разменивалась, да и вообще охотницей не слыла. Это ее качество Зубов, находящийся в глухой обороне, тоже ценил безмерно.
Когда он еще только перевелся в Питер и пришел на работу в отдел, то был удостоен Ниночкиного интереса. А что? Высокий, ладный, холостой, не обремененный детьми, не дурак, не карьерист, не мерзавец. Спокойный, ироничный, немного замкнутый, но вежливый с людьми.
После того как Зубов мягко, но непреклонно дал понять, что на него в этом плане рассчитывать не стоит, они с Ниночкой быстро подружились. Если, конечно, верить, что дружба между мужчиной и женщиной возможна в принципе.
– На первый взгляд, нет, – откликнулась на его вопрос Ниночка. – Точнее позже скажу.
– Что значит «нет»? – К ним подошел следователь Никодимов. – А за шею к забору он сам себя привязал, что ли? Или просто скопытился по неизвестной причине, а потом какой-то шутник нашел труп и его подвесил?
– Говорю же, позже, – чуть повысила голос Шанина. – Но пока все выглядит так, как будто наш мистер Икс решил таким экстравагантным образом покончить с собой. Проще говоря, повесился, предварительно выпив бутылку виски для храбрости. Ничего экстраординарного.
– А виски-то он недешевый выбрал, – подал голос оперативник Костя Мазаев, новичок, пришедший в отдел только этим летом, сразу после окончания университета, и старательно обучавшийся азам сыскного дела. – Выглядит небогатым человеком, одежда дешевая, поистрепавшаяся, а перед смертью взбадривал себя односолодовым «Макалланом», полтинник тыщ бутылка.
– А ты что, разбираешься? – покосился на Мазаева следователь.
– Отец разбирается. Научил, – коротко бросил в ответ Костя.
Все в отделе знали, что Костин отец возглавляет один из федеральных медицинских научно-исследовательских центров, являясь профессором и академиком РАН, но никакой протекции Костя не допускал и собственную карьеру строил начиная с самых низов, что вызывало уважение. По крайней мере, у Зубова.
Что ж, объяснение Ниночки, если его подтвердит вскрытие, кажется вполне разумным. А что касается дорогого виски, так мог же весьма небогатый человек, принявший страшное решение уйти из жизни из-за того, что не справляется с навалившимися проблемами, захотеть хотя бы последний час прожить широко, ни в чем себе не отказывая, потратив все имеющиеся деньги на элитный алкоголь.
– Костя, Алексей, надо бы дома соседние обойти. Показать фотографию погибшего. Может, кто опознает. Если он и впрямь самостоятельно решил повеситься, то вряд ли забрел далеко от дома. Этот университет – не культовое здание или сооружение, чтобы на нем ритуальное самоубийство совершить. Скорее всего, мужик просто шел мимо, увидел подходящий забор и накинул удавку.
– Я обойду, – тут же вскинулся Мазаев. – Просто надо подождать пару часов.
– Зачем? – не понял Никодимов.
– Так чтобы бабушки на лавочки вышли. Они по утрам в магазин ходят, а потом присаживаются поболтать у подъездов. Ненадолго, потому что холодно уже, но все же. И еще мамы с детьми на детские площадки выходят, но это тоже часов в десять, не раньше.
Логика в его словах была, прямо скажем.
– А ты, я вижу, знаток человеческих душ, – ухмыльнулся Никодимов.
Все знали, что Мазаев его раздражает. Зубов подозревал, что причиной подобной антипатии является банальная зависть к Костиной молодости, происхождению и врожденным талантам, но факт оставался фактом.
– У меня сестра учится по специальности «Юридическая психология», – спокойно ответил Костя, – и я добираю по ее программе то, что сам не проходил. Курс социальной психологии в том числе.
– Учиться, значит, любишь. – Никодимов смотрел недобро. Волком глядел, если честно.
– Люблю. – Костя, казалось, не замечал открытой агрессии. – Это интересно, а еще полезно. Углубленное изучение психологических аспектов, связанных с юридической системой и правовой практикой, позволяет развить навыки анализа и понимания человеческого поведения. Сестра моя хочет стать профайлером, то есть составлять психологические профили преступников, давать оценку рисков рецидива, а также оказывать помощь жертвам, а меня в первую очередь интересуют психологические аспекты свидетельских показаний.
– Ну-ну. Умный ты больно, как я погляжу. Мне все равно, во сколько ты пойдешь искать мамаш в песочницах и бабок на скамейках, но к часу дня жду отчет о проделанной работе.
– Будет, – коротко ответил Костя.
Ниночка закончила осмотр места происшествия, и тело увезли в морг, на судебно-медицинскую экспертизу. Костя двинул в сторону стоящей рядом школы, сотрудники которой могли что-то видеть или слышать, чтобы поговорить с ними до того, как приступить к обходу жилых домов, а Алексей направился к нашедшему тело охраннику университета, который топтался неподалеку, переминаясь с ноги на ногу. Вид у него был замерзший и несчастный.
– Мне бы домой, – робко обратился он к Зубову. – Смена уже два часа как кончилась. А к нам сегодня внуков привезут. Я, конечно, жену предупредил, что тут такое дело, но хотелось бы поскорее.
– Я вас надолго не задержу, – успокоил его Зубов. – Итак, расскажите, при каких обстоятельствах вы обнаружили труп.
Охранник, в документах которого значилось, что зовут его Иваном Федоровичем Базыкиным, рассказывал, а Зубов записывал в свой блокнот его показания, довольно связные и толковые. После Базыкина Зубов переговорил и с его сменщиком Витьком, пройдя для этого в комнату охраны.
Витек, впрочем, ничего к сказанному Иваном Федоровичем добавить не мог, потому что последние сутки провел на платной парковке, на которой также трудился охранником, а в университет пришел без пяти семь утра, не найдя напарника на рабочем месте, поскольку Базыкин уже ждал приезда вызванной им полиции рядом с трупом.
Мертвого мужчину ни Иван Федорович, ни Витек не знали. Начальник управления комплексной безопасности университета его также не опознал, а приключившимся инцидентом был весьма раздосадован, поскольку к самому учебному заведению труп никакого отношения иметь не мог и очутился на его территории по чистой случайности. Весьма неприятной.
– Нет бы ему в другом месте повеситься, – в сердцах сказал он.
И Зубов его понимал.
В отдел Алексей приехал, когда часы показывали одиннадцать утра. До возвращения Кости, который мог принести в клювике какую-то полезную информацию, а также до результатов вскрытия, о которых обещала сразу оповестить Ниночка, делать ему было особо нечего, а потому Зубов с чистой совестью погрузился в выполнение обещания, данного Виктору Николаевичу Дорошину.
Ссылку на нужное объявление полковник ему прислал сразу после разговора, так что сейчас Алексей просто кликнул по ней и перешел на «Авито», где действительно красовалось извещение о выставленном на продажу полотне Казимира Малевича ценой в пятьсот миллионов рублей. В живописи, впрочем, как и в литературе, Зубов не очень разбирался, а потому, в отличие от Дорошина, не понимал, много это или мало.
Для него почти полмиллиона были вполне приличными деньгами, которые он по доброй воле ни за что не отдал бы за такую непонятную мазню, как картины Малевича. С перечнем работ художника он перед звонком ознакомился в интернете, чтобы, представляясь потенциальным покупателем, не выглядеть совсем уж откровенным лохом.
О Малевиче он, конечно, знал и раньше. Даже самый необразованный человек хотя бы раз в жизни слышал о знаменитом «Черном квадрате», но этим знания Алексея Зубова и ограничивались. Сейчас, быстро пролистывая страницы в интернете, он читал о том, что Казимир Северинович Малевич стал основоположником целого направления в авангардистском искусстве, которое называлось так же, как и выставленная на продажу картина. Супрематизм.
Оно было основано в 1915 году и представляло собой, Зубов два раза перечитал, чтобы лучше понять, разновидность геометрического абстракционизма. Видимо, термин обозначал различные комбинации разноцветных плоскостей, а также кругов, квадратов, прямоугольников и прямых линий, которые, как ни вглядывался Алексей, никак не хотели превращаться во что-то осмысленное и понятное человеческому глазу.
Само слово «супрематизм» означало доминирование и превосходство цвета над другими свойствами живописи. И подобные картины, по мнению Малевича, освобождали краски от служения другим целям и являли собой служение чистому искусству, где творческая сила человека и природы становились равными.
Последний пассаж Алексей снова перечитал два раза, чувствуя, как у него снова неудержимо портится настроение. Во всем этом нагромождении слов Анна была как рыба в воде, а он, Алексей Зубов, моментально ощущал себя тупым необразованным мужланом, коим, несомненно, и являлся.
Чтобы не думать об Анне, он быстро набрал указанный в объявлении номер. Ответили ему моментально, как будто владелец полотна сидел с телефоном в руке и смотрел на экран в ожидании, пока ему позвонит именно Зубов.
– Аллоу, – баритон в трубке был приятным и прекрасно поставленным.
– Здравствуйте, я звоню по вашему объявлению.
– По какому именно?
Голос в трубке просто излучал благожелательность.
– Картина Малевича.
– О, интересуетесь авангардизмом?
– Не особо. Друг, живущий в Москве, попросил посмотреть полотно, проверить документы подлинности и оценить состояние. В объявлении сказано, что картина б/у, вот степень этого самого б/у и хотелось бы понять.
Алексей Зубов предпочитал не врать там, где без этого вполне можно обойтись. Врать всегда слишком энергозатратно. Помнить еще, что именно соврал. Зачем, если в большинстве случаев и правда прекрасно работает?
– Ясно. Когда бы вы хотели подойти?
Сработала и в этот раз. Его объяснение никакого напряга у продавца не вызвало.
– Простите, как к вам обращаться?
– Савелий Игнатьевич.
– Очень приятно. А я – Алексей. Савелий Игнатьевич, я мог бы осмотреть полотно сегодня? – Зубов бросил короткий взгляд на часы, прикидывая время: – Скажем, часиков в семь вечера.