— Я тебе помогу. — Елена достала из пакета один чизбургер, развернула и откусила небольшой кусочек. — Ой, как вкусно!
— Чем вреднее еда — тем вкуснее. — Данилов последовал ее примеру. — У нас тут кормят так, что никакого атеросклероза с ожирением не дождешься, но невкусно.
Говорить с набитым ртом было неудобно, поэтому на некоторое время беседу пришлось прервать.
Разумеется, через пять с небольшим минут пакет опустел.
— Запивать будешь? — Елена достала из пластикового пакета литровую бутыль с квасом.
— Похвальная предусмотрительность! — оценил Данилов и, не отрываясь, прямо из горла выдул половину.
Квас был хорош, из настоящих, не «химических», приготовленных смешиванием ряда вредных ингредиентов. К месту вспомнилась одна из любимых поговорок матери: «Квасок для инока дороже причастия».
— Оголодал, отощал, — покачала головой Елена. — Бедный Вова…
— Зато ты все хорошеешь. — Данилов сказал правду: Елена выглядела прекрасно. — И этот новый свитер тебе так идет…
— Розовый цвет к лицу всем женщинам, — улыбнулась Елена.
— Не скажи, далеко не всем.
— И еще я поправилась на три килограмма. Но что мы обо мне заговорили — давай рассказывай, как ты?
— Нормально. — Данилов коснулся рукой щеки. — Вот, бороду отращиваю.
Как же приятно было сидеть вот так на старом, потертом, прикрученном к полу диване рядом с Еленой, смотреть на нее, разговаривать с ней, вдыхать запах ее духов… Опять же повезло — в комнате, кроме них, никого больше не было. Свидание проходило, можно сказать, в интимной обстановке.
— Борода тебе идет, — сказала Елена.
— Она скрывает мой безвольный подбородок и придает лицу некоторую округлость.
— Какая там округлость, Вова, — вздохнула Елена. — Ты когда в зеркало последний раз смотрелся?
— Дай бог памяти, в каком это году… Дома еще смотрелся. Здесь нет зеркал.
— Тогда держи! — Елена достала из сумочки маленькое квадратное зеркальце и протянула его Данилову.
Из зеркала на Данилова смотрел дедок с всклокоченными волосами и неопрятной жидкой бороденкой. Глаза и нос у дедка были знакомые, даниловские.
— Закусай меня корова, забодай меня комар… — Данилов вернул зеркальце Елене.
— Ты расстроился? — участливо спросила она, пряча зеркальце в сумочку. — Зря я, наверное…
— В этой жизни ничего не бывает зря. — Данилов ободряюще подмигнул Елене, но его показная веселость не обманула ее.
— Все хорохоришься, Вова…
— Ага! — весело подтвердил Данилов. — Не хорохорился, так уже, наверное, помер бы.
— Все так плохо? — Красивые глаза Елены моментально увлажнились, а голос задрожал. — Может быть, тебя перевести?
— Куда? — скривился Данилов. — Вспомни любимую поговорку доктора Жгутикова — «Хрен на хрен менять — только время терять». Везде одно и то же. Вот если домой…
Закинутую удочку сразу же сломали.
— Не сейчас, Вова. Я боюсь… — Елена судорожно всхлипнула, и Данилов поспешил сменить тему:
— У меня все хорошо и будет еще лучше. Вот, отлежу свое и начну жить в полную силу…
— Палата большая? — перебила Елена.
— Четырехкоечная.
Про отсутствие занавесок на окнах Данилов упоминать не стал.
— Соседи не буйные?
— Милейшие люди. Спят целыми днями. Буйных здесь не бывает — не успеешь разбуяниться, как тебя «погасят». Прямо богадельня какая-то.
— Тамара Александровна говорит, что прогноз у тебя в целом благоприятный, но вообще-то все не так просто, как тебе кажется.
— А какой у меня диагноз?
— Она не говорит. Сказала, что диагноз — это личное дело врача и больного, и больше ничье, с чем я вообще-то согласна, и что диагноз еще будет уточняться и, возможно, пересматриваться, что кажется мне странным. Пора бы уже ей представлять, от чего тебя лечить!
— А зачем? — искренне удивился Данилов. — Лечение ведь у всех одно и то же. За исключением каких-то нюансов типа индивидуальной непереносимости того или иного препарата. Ты что — забыла, что учила на пятом курсе?
— Нет, не забыла, но…
— Короче — все путем. Вот гулять разрешили, свидания, значит, дело идет на поправку. Лежу, высыпаюсь, думаю о жизни. Самое примечательное то, что нет желания выпить чего-нибудь покрепче местного чая. А вот квасу — с удовольствием, спасибо тебе.
Данилов отвинтил крышечку, сделал два глотка, завинтил крышечку и сказал:
— Ах, какое блаженство!
— У тебя движения какие-то резкие, дерганые. — Елена заметила неладное. — И сам ты выглядишь немного возбужденным, хотя должно быть… Скажи-ка, Вова, а ты пьешь то, что тебе назначают?
— Пью, конечно, — соврал Данилов. — А малость дерганый я от возбуждения. Первое свидание как-никак. Ладошки потеют, коленки дрожат, язык заплетается…
— А как обстоит дело с этим… — Елена замолчала, подбирая нужное слово.
— С этим — все нормально! — улыбнулся Данилов. — Можешь не волноваться. Все, как и было. Вот сижу сейчас рядом с тобой и чувствую где надо положенное напряжение вместе с томлением.
— Да я не об этом! — возмутилась Елена. — Я о мыслях. Мысли ненужные не посещают больше?
— Нет, посещают только нужные. От всех остальных мне сделали прививку.
— А общее самочувствие…
— Лен! — Данилов укоризненно посмотрел на Елену. — Я так обрадовался твоему приходу, мне так интересно узнать новости, а ты ведешь себя так, словно пришла на консультацию! Хватит обо мне. Видишь — я сижу здесь трезвый, живой и почти здоровый. Все нормально, Лен! Все хорошо. И вешаться меня не тянет, и водку пить не хочу. Хочу просто жить, и все.
— Ты так изменился, Вова…
— Здесь все меняются, как будто старая кожа слезает и вырастает новая. Давай рассказывай, начни с того, что тебе сказали на кафедре и в клубе по поводу моей болезни.
— Интересовались подробностями, но я сказала, что ты сам все расскажешь. Твой мобильный я отключила. Твоя сменщица из клуба, — слово «сменщица» Елена произнесла с заметной неприязнью, видимо Снежана, «дневной» врач фитнес-клуба чем-то ее разозлила, — сказала, что на две-три недели она может, как она выразилась, «поселиться на работе», но на большее ее не хватит.
— Конечно, не хватит, — согласился Данилов. — Там график — с утра до ночи. А-а, ладно, пусть кого другого берут, все равно я здесь надолго застрял. Выйду — осмотрюсь и определюсь заново.
— Я тоже так думаю, — согласилась Елена. — А какие правила на кафедре? Тебе придется брать академический отпуск?
— Над этим я пока не задумывался, какой смысл? А как Никита?
— Передавал тебе привет. Очень хотел приехать вместе со мной, но мне все же удалось его переубедить.
— Думаю, что ему не столько хотелось проведать меня, сколько побывать в психиатрической больнице, — улыбнулся Данилов.
— Я тоже так думаю, — согласилась Елена. — Ему кажется, что здесь филиал цирка…
— Так, в сущности, и есть, только укротители не во фраках, а в белых халатах, вместо хлыста — шприц и все звери сонные. В школе все нормально?
— В школе просто праздник какой-то! — оживилась Елена. — Представь себе, нашелся какой-то герой, респект ему и уважуха, как говорит Никита, который польстился на нашу классную дуру!
— Слепоглухонемой, наверное, — предположил Данилов.
Валентину Антоновну, классную руководительницу Никиты, не мог выносить никто — ни дети, ни их родители, ни коллеги-учителя. По общему мнению, Валентина Антоновна могла довести до истерики не только любого из людей, но и памятник.
— Не знаю подробностей и не желаю в них вникать, но Валентина ходит уже на пятом месяце, а это означает…
— Что скоро о ней все забудут. По меньшей мере на три года.
— Пусть они плодятся безостановочно, — пожелал Данилов.
— Хотя бы до тех пор, пока Никита не окончит школу… Я спросила у Никиты, кого им дадут в классные руководители, а он ответил: «Какая разница, мам, все равно хуже Кочерги никого нет!»
Фамилия у Валентины Антоновны была звучная — Кочеринская. Оттуда и прозвище — Кочерга. Однажды Валентина Антоновна до слез насмешила весь класс, заявив, что Кочеринские — знатная боярская фамилия, внесенная аж в Бархатную книгу, куда был записан весь цвет столбового дворянства. Ушлые дети сразу же раскопали в Интернете список родов, внесенных в Бархатную книгу, и не нашли там Кочеринских. Были Козловские, были Колтовские и Конинские, а Кочеринских не было. К Валентине Антоновне сразу же приклеилось второе прозвище — «Бархатная дура».
Немного помолчали, без неловкости, как молчат наедине люди, хорошо знающие друг друга.
— Ты не волнуйся — Данилов накрыл руку Елены своей рукой. — Я больше не буду делать глупостей, как бы по-детски это ни звучало.
— Это здорово, — сказала Елена, но в голосе ее не было ни энтузиазма, ни веры — только вежливость. — Я рада за тебя.
— Иногда я думаю — а может, это действительно посттравматическая энцефалопатия? — признался Данилов.
— Ты не похож на энцефалопата, — покачала головой Елена. — Энцефалопаты обычно злые, а ты — добрый. Только беспокойный очень.
— Да я — воплощенное спокойствие! — оскорбился Данилов. — Просто тормоз, а не человек. Санаторное лечение, — он мотнул головой в сторону отделения, — оно очень способствует спокойствию.
— Это хорошо, — одобрила Елена. — Хочется и дома видеть тебя таким. Кстати, я раз в неделю бываю в Карачарове, там все в порядке.
— Стыдно вспомнить, какой бардак там после меня остался, — поморщился Данилов.
— Я давно навела порядок. На следующий день после того, как…
— Спасибо.
— А почему тут так никого и нет? — удивилась Елена. — Что, посещения разрешили только тебе?
— Нет, навряд ли. Просто у нас многим посещения не требуются. Если тебя хорошо «заглушили», то никаких эмоций ты обычно не испытываешь. Только физиологические позывы. Чего таких навещать?
— Ну, все равно… Убедиться, что все в порядке…
— Будет что не в порядке — лечащий врач скажет.
— У тебя симпатичная доктор, — улыбнулась Елена. — Можно даже поревновать немножко…