— Ты лжешь, иностранец-собака! — вскричал он вне себя от бешенства.
— А! Вот как!.. Я очень рад. «Собака-иностранец»? Прекрасно. Слово сказано, а в нем-то и вся суть. Сознавайтесь же прямо и откровенно, что в этом и заключается главное обвинение. За последние дни вы, вероятно, получили дурные вести с театра военных действий. За неимением реальных побед вы удовлетворяете раздраженное общество юридическими расправами над иностранцами. Вам нечем сгладить свои поражения, нечем оправдаться в собственных ошибках, вот вы и кричите: «Смерть шпионам-иностранцам! Казнить их!..» Реляций о победах нет, так вместо них вы развлекаете тупую чернь кровавыми спектаклями…
В это время снаружи, через окна ворвался в залу гул собравшейся перед зданием толпы. И словно эхо после восклицания Жюльена, донеслись выкрики:
— Смерть изменникам!.. Смерть иностранцам!..
— Что я говорил! — иронически-торжествующим тоном продолжал граф де Кленэ, между тем как члены суда смущенно молчали. — Разве я не оказался прав? О, я все отлично понимаю. Я вижу вас насквозь. Вы просто гонитесь за дешевой популярностью. Но только вы не особенно удачно выбрали нас в качестве жертв на заклание. Мы — слышите вы это? — мы не намерены платить за ваши политические и военные промахи.
— Смерть шпионам! — ревела толпа. Послышались глухие удары в двери здания.
— Что же вы молчите, господа судьи? Что ж не произносите свой правый приговор? Посылайте же нас на казнь: это зрелище с успехом может заменить бой быков… Нет? Вы не хотите? Отчего? Сказать вам? Да просто оттого, что вы не смеете.
Опереточные генералы заволновались. За судейским столом послышался ропот, разбудивший каноника-секретаря.
— Да, я повторяю вам это в лицо: вы не смеете. Не смеете потому, что вы твердо убеждены в том, что мы французы. И вы наивно полагали, что мы подпишем какой-то там подложный протокол, который вы нам подсовываете! Да с чего вы это взяли? Правда, в данную минуту мы в ваших руках, но ведь существует же международное право, которое служит нам защитой. Не думаете ли вы в самом деле, что наши следы потеряны от самого Гуаякиля? Успокойтесь. Нас найдут, и дипломаты потребуют вас к ответу за нашу гибель. Поэтому предъявляю вам ультиматум: немедленно возвратите нам свободу или бойтесь последствий злодеяния.
— Но, синьор, — возразил смущенный и несколько даже напуганный председатель суда, — я все это и сам хорошо понимаю. Однако примите во внимание и наше неловкое положение. Неделю тому назад в Трухильо сели на пароход два иностранца, ехавшие в Бразилию. Они носили ваши имена и были снабжены документами, удостоверяющими их личности. Разумеется, им дали свободный пропуск в силу того же международного права, на которое ссылаетесь вы.
— Довольно! — резко перебил Жюльен председателя. — Довольно, ваше превосходительство. Скажите мне одно: есть у вас в Перу правосудие или нет? И сами вы кто — слуги закона или убийцы?
— Что вы хотите этим сказать?
— В Лиме есть французский резидент и начальник французского порта адмирал Дюперрэ. Оба меня знают. Прикажите отправить в Лиму курьера с письмом от меня. Вот все, что я пока требую от вас, господа судьи, во имя правосудия и вашей военной чести.
— Хорошо, синьор. Ваша просьба будет удовлетворена. Завтра утром в Лиму отправляется курьер. Господа, заседание закрыто.
Снова опустилась подъемная стена, отделив арестованных от залы судебного заседания.
Решение председателя было встречено громким ропотом.
— Ваше превосходительство, что вы сделали? — с волнением подбежал к председателю начальник полиции. — Неужели вы вправду пошлете курьера?
— Конечно, пошлю.
— И он доедет до Лимы?
— Он должен доехать, чтобы передать посланнику и адмиралу письмо. В этом наша гарантия.
— Не понимаю вас, ваше превосходительство. А вдруг они окажутся невиновными?
— Это все равно. Когда вернется курьер, будет уже поздно.
— Почему?
— Потому что до Лимы полтораста миль и десять дней пути, а подсудимые виновны или нет, сознаются во всем раньше этого срока.
— Вы думаете?
— Убежден.
— Как же вы добьетесь этого дознания?
— О, конечно, мерами самыми кроткими, — многозначительно закончил председатель.
После допроса пленники получили через сторожа-негра чернила, перо и бумагу, и Жюльен немедленно написал письма к французскому посланнику в Лиме и к начальнику французского порта в Кальяо.
Сторож сообщил путешественникам постановление военного суда, предписывавшее немедленно выпустить на свободу метиса Эстевана, потому что тюремными правилами не дозволяется заключенным иметь при себе прислугу.
— Хорошо, — спокойным голосом отвечал Жюльен, подавляя легкую дрожь.
Сторож ушел, а метис громко зарыдал, до глубины души огорченный разлукой с теми, ради кого он готов был пожертвовать всем.
— Дураки! — сказал граф де Кленэ тихо Жаку. — Этой мерой они, вероятно, хотят усилить строгий режим нашего заключения и вернее соблюсти тайну…
— Удалив лишнего свидетеля, — перебил друга Жак.
— Очень может быть. Во всяком случае, в этом распоряжении содержится и положительная для нас сторона. У нас теперь явилась возможность послать в Лиму собственного курьера.
— Это верно.
— Следовательно, Эстеван отправится в Лиму, но, разумеется, не с казенным курьером, а отдельно от него. Этим властям не следует слишком много доверять.
Прошло два часа, в течение которых Жюльен успел дать метису самые подробные и точные наставления. Затем снова явился тюремщик, принеся два больших закрытых сосуда с пищей для заключенных.
— Хорошо, — холодно произнес Жюльен. — Письма наши готовы, возьмите их кстати для передачи курьеру.
Затем, обращаясь к метису, граф прибавил:
— Можешь идти… Счастливец: ты на свободе!.. Прощай.
— Прощайте, синьор, — произнес, рыдая, молодой человек. — Я никогда не забуду вашей доброты ко мне.
— Раб! — сердито проворчал негр, презрительно пожимая плечами и выталкивая метиса в коридор.
— Вот так потомок дяди Тома! — сказал Жак. — Нечего сказать, хорош… Но, однако, в желудке у меня черт знает что делается. Надо поскорее попробовать, чем здесь кормят.
Он снял крышку с одного из сосудов, попробовал и состроил гримасу удивления. В нем оказалось какое-то желе, густое и плотное.
— Черт возьми!
— Что такое?
— Да ведь это варенье! И, надо сказать, превкусное.
— Очень вкусное, — подтвердил Жюльен, отведав в свою очередь поданного яства. — Только ведь это не питание.
— Еще бы! Вместо обеда — один десерт.
— Но так как нам больше ничего не несут, то придется довольствоваться и этим, памятуя, что сахар в соединении с растительными веществами составляет все-таки некоторый суррогат пищи.
Наевшись густого желе, французы, естественно, захотели пить и обнаружили, что в камере нигде нет воды.
— Должно быть, забыли, — проворчал Жак. — Виданное ли дело: тюрьма без классических хлеба и воды.
Они принялись звать тюремщика, стучали кулаком в стену. Но на их зов не откликалась ни одна живая душа.
Бесцельно потратив силы, друзья растянулись на постелях и впали в забытье.
Ночь была длинная. Томимые жаждой, с пересохшим горлом и воспаленными губами, заключенные пребывали в мучительном состоянии полусна, полуяви.
На другой день рано утром в камеру опять вошел негр с двумя точно такими же сосудами как и накануне.
— Воды! Воды давай нам! — закричали французы, лишь только он показался в дверях. — Что ж ты вчера нас без воды оставил?.. А это что такое? Опять варенье? Так неужели нас все время здесь будут кормить этой гадостью?
— О синьоры, — с самым любезным видом возразил сторож, — у вас будет самый разнообразный стол.
— Разнообразный?
— Да. Извольте заметить: сегодня варенье другое.
— Как, негодяй?.. Другое варенье? Ты смеешься над нами?
— Смею ли я, синьоры?.. Нет, в самом деле: вчера вам давали лимонное желе, а сегодня кокосовое…
— А воды?
— У нас в тюрьме заключенным не полагается вода, — отвечал негр, оскаливая белые зубы, которым позавидовал бы любой волк.
— Как, негодяй! Не даешь воду? Что ж это такое? Или нас хотят довести до бешенства? Ну хорошо же: ты ответишь за всех.
Но негр проворно шмыгнул за дверь и запер ее на ключ. Жак, вне себя от гнева, принялся сыпать самые злобные ругательства, которые, впрочем, были столь же бесполезны, как и его удары кулаками и ногами в запертую накрепко дверь…
Прошло два, три, четыре дня. Страдания бедных французов становились с каждым днем невыносимее.
Тщетно силились они не дотрагиваться до приносимых сластей. Жажда была настолько сильна, что временами искушение брало верх, и узники съедали несколько ложек сладкого сока, надеясь этим обмануть жажду.
Но чем чаще они поддавались искушению, тем сильнее хотелось им пить.
На это и рассчитывали гениальные изобретатели особого рода пытки — «пытки сластями».
Да не сочтет читатель все это нашей выдумкой. Подобные факты случались в Перу во время чилийской войны и засвидетельствованы иностранными консулами.
При виде очередного кушанья Жак разразился ругательствами. Боже, что у него был за голос. Хриплый, глухой, точно замогильный.
Вдруг до слуха друзей донесся гул пушечного выстрела со стороны моря.
Друзья прислушались. Первым заговорил Жюльен.
— Чу!.. Слышишь, какие-то крики, суматоха?.. Барабанный бой. В тюрьме беготня. Нет, определенно что-то случилось.
Послышался опять звук вертящегося вала.
Как и пять дней тому назад, внезапно поднялась та же стена, отделявшая камеру узников от зала судебных заседаний.
Французы вновь увидели толстую железную решетку. За нею стоял взвод солдат.
Но судей в зале не было. Страх — чувство, очень хорошо знакомое генералам крамол и интриг.
За столом на подиуме был один начальник полиции. При нем находился помощник секретаря.
Вероятно, по перуанским понятиям, этих двух лиц было вполне достаточно, чтобы признать судебное заседание состоявшимся.