Несколько десятков мальчиков и девочек, самых преданных Ларьке и Аркашке, вылетели из приюта и, не разбирая дороги, мало что соображая, бежали за казаками. Они угрожающе размахивали руками, что-то кричали, сгребали мокрый снег и бросали его вслед казакам, которые не видели и не слышали этих преследователей.
Многие из оставшихся в приюте плакали навзрыд, и слезы переходили в истерический вой, нежелание никого слушать. Некоторые девочки пытались даже драться с Анечкой, которая их успокаивала.
Хуже всего было в той группе третьих и четвертых классов, где верховодил Миша Дудин. Кто-то крикнул:
- Долой проклятый приют! Долой!
Кто-то первый толкнул и опрокинул стул. Другой поддел ногой ближний тюфячок…
- A-а! Бей! Бей все! - закричали с разных сторон. - Чтоб ничего не осталось! Пускай домой везут…
И начался погром того жалкого имущества, которое еще имелось в приюте.
Олимпиада Самсоновна послала Гусинского и Канатьева вернуть тех, кто побежал за казаками.
Пять учительниц, оставшихся с ней, не бросивших ребят, тщетно пытались угомонить разбушевавшихся…
Олимпиада Самсоновна вошла в класс Миши Дудина, когда там уже начали бить окна. При ее появлении все опустили руки. Стало стыдно… Но Миша, который до этого делал все, чтобы унять ребят, теперь храбро и требовательно смотрел на Олимпиаду Самсоновну:
- Может, их уже поубивали? Аркашку с Ларькой?..
Она решила ехать в город. Скрепя сердце пригласила к себе Валерия Митрофановича, надеясь на его связи. Он сразу заважничал, заговорил медленно, раздельно ставя слова:
- Понадобился, значит, Валерий Митрофанович… Как это вы не побрезговали?
- Ну, что вы…
- Доигрались в красную демократию, Олимпиада Самсоновна… В стране гражданская война, решаются судьбы России, тут не до игрушек, надо всем жертвовать для блага России.
- Да ведь дети, Валерий Митрофанович… И наш учитель, Николай Иванович, честнейший человек, - просила она, краснея от унижения.
- Ну что ж, поедем. Раз вы просите… Ради вас. Только вот вопрос - живы ли они…
Ехать им не пришлось.
Приют испуганно замер, когда к концу дня, отфыркиваясь от грязных брызг мокрого снега, жарко дыша могучей грудью, во двор приюта ворвался и засигналил большой черный автомобиль, или, как тогда говорили, мотор… Какое еще несчастье сейчас обрушится?..
- Вот это уже за Олимпиадой Самсоновной, - дрожа, шептали девочки. - Ее заберут…
Но из машины один за другим вылетели Аркашка и Ларька. С другой стороны выскочила незнакомая женщина и ухватила Аркашку за руку, не пускала почему-то… Вышел и Николай Иванович! Уже весь приют бросился к ним навстречу…
Как Аркашка ни отбивался, женщина вела его за собой, требуя по дороге показать, где постель Аркашки и где врач. Понять ее можно было, хотя говорила она как-то чудно. Аркашка вертелся и так и сяк. Не мог он показать ей, этой американке, свою постель, потому что там была и не постель вовсе, а черт знает что…
Пока разыгрывалась эта маленькая трагедия, Ларька, отмахиваясь во дворе от бурных проявлений восторга, отойдя в сторону, объяснил шепотом Гусинскому и Канатьеву:
- Видали мотор? Американские буржуи… Из ихнего Красного Креста. Он, конечно, никакой не красный. Помогать хотят. Ясно? - И так как даже Гусинскому и Канатьеву, несколько обалдевшим от такого навала новостей, ничего не было ясно, Ларька сухо объяснил: - Думаете, за красивые глазки? Купить нас хотят по дешевке, за свои консервы. Видите, что делается?
И он, презрительно подняв верхнюю губу, кивнул на высыпавших из приюта ребят. Наскоро выразив радость по поводу возвращения Ларьки, Аркашки и Николая Ивановича, все льнули теперь к удивительной машине и к приезжим, о которых моментально стало известно, что они американцы и приехали выручать… «ура!».
Катя сочувственно тряхнула Ларькину руку. Ей тоже было неприятно, что Володя и другие ребята унижаются перед американцами, все им рассказывают о нищете приюта, словно протягивают руку за подаянием…
- Уж очень мерзнут, - попробовала она все-таки оправдать просителей. - Голодают…
- Ну, Гольцов не маленький, - не принял Ларька это объяснение и повел глазами на Володю, который пустил в ход все обаяние, и французский, конечно, чтобы запомниться американцам. - Попрошайка!
По-французски заокеанские гости не понимали ни бельмеса, но были поражены состоянием приюта, положением ребят. Они, правда, не охали, не стонали, не обнимали маленьких, а все записывали что-то в записные книжки. «Вечное перо, - бормотал восхищенный Ростик. - Золотое».
Особенно поражены были американцы тем, что во всех классах продолжались обычные уроки. Строго по расписанию. Без всяких поблажек. Будто в обычной школе и в нормальной обстановке.
- Они же падают от истощения! - пробовала возмутиться миссис Крук, чтобы скрыть слезы.
- Ну, пока не падают, - слабо возражал Николай Иванович, очень довольный, что американцы оценили главное.
Американец спросил Аркашку:
- Кто вас заставляет учиться?
Вокруг заулыбались. Аркашка как раз учился через пень-колоду. Но тут он гордо выпрямился:
- Меня никто не может заставить! Я свободный человек!
- И потому учусь, - вставил, усмехаясь, Ларька.
- И потому - учусь! - еще выше вскинул голову Аркашка.
Тогда американцы стали пожимать руки всем, кто только тут был.
Американца звали мистер Джеральд Крук, его жену - миссис Энн Крук. Ему было, наверно, лет тридцать, миссис выглядела несколько старше. Он был большой, настоящий великан: большая голова, толстые руки и ноги, громкий голос и раскатистый смех. За большими роговыми очками щурились добрые и несколько растерянные глаза.
Энн Крук ребят напугала. Если Джеральд Крук казался добрым великаном, то она - злой волшебницей. Она была длинной и тощей, и светлые волосы ее торчали как пакля. У нее был острый длинный нос, выпуклые, водянистые глаза и бескровные губы…
- Гляди, ведьма, - шепнул Миша Дудин соседу. На что рассудительный сосед возразил, что ведьмы бывают только черные, как цыганки, а это - белая.
- Еще хуже! - упорствовал Миша. - Белые злее…
Американцы уехали часа через три. По приюту распространился слух, что они обещали помочь. Их провожала густая толпа ребят. На Джеральда Крука и Энн Крук смотрели с обожанием. Казалось, от них идет тепло и густой запах мяса. Одеваясь, мистер Крук на мгновение замешкался, но миссис Крук что-то сказала ему властным, не терпящим возражений голосом, и Джеральд тотчас громко захохотал и пошел за женой к мотору. Он сел за руль, Энн Крук рядом. Автомобиль тотчас послушно тронулся.
Николай Иванович, который понимал по-английски, подозвал Ларьку и сердито сообщил ему, что кто-то умудрился свистнуть у Джеральда Крука перчатки. Джеральд сказал жене, а она ответила, что перчатки забыты, конечно, дома, и нечего поднимать историю.
В это время Ростик в своей компании хвастал великолепными кожаными перчатками на меху.
- Помогут американцы, нет ли, неизвестно, - рассуждал он, - а перчаточки ихние - вот они! Фунтов пять сала потянут
17
Ростик похвалялся зря. Не учел, какое настроение охватило всех эшелонских ребят. Признание, что это он стащил у американца перчатки, не вызвало одобрения даже у гоп-компании. Ларьке не стоило большого труда объясниться с Ростиком.
- Украл?
- Кто? Я? - страшно удивился Гмыря. - Ты что! Я это… как его… экспроприировал! У буржуя!
- Отдашь, когда он приедет, - сообщил Ларька, убирая перчатки. - Скажешь, нашел. - Ростик потянулся было за перчатками, но Ларька отвел его руку: - Пока у меня будут…
Гмыря зашумел, что это нечестно и вообще какое Ларькино собачье дело… Он не заметил, что к ним со всех сторон валят сердитые ребята, спрашивают:
- Правда, что у американца сперли перчатки? Опять этот Гмыря! Американцы еще обидятся! Не приедут! Бросят нас! Где Гмыря? Да вот он! Дай я ему врежу! Бей его!
Ларьке еще пришлось спасать Ростика от расправы…
Все надежды теперь связывались с американцами. Ходили невероятные рассказы. Они выдавались за самые последние и достоверные сведения. Например, утверждали, что американцы привезли с собой целые вагоны валенок…
- Да не валенок, а кожаных сапог на меху!
- Мех бизона! Самый теплый в мире!
- Мокасины пришлют! На каждого!
- И еще у них много пальтишек на вате и с воротниками…
- Скажешь тоже!
- Они везут меховые куртки с Аляски! Которые для золотоискателей!
- Расшитые настоящим индейским узором! Бисером!
Это рассказывали, не отходя от единственного уцелевшего в приюте зеркала. Обычно на зеркало и не взглядывали, разве что девчонки. Но сейчас мальчики прохаживались перед ним, как петухи, воображая себя в меховых шапках, мокасинах и расшитых бисером куртках… Хотя еще вчера они мечтали о солдатской шинели, об одеяле, пусть старом и рваном, о каких-нибудь башмаках, хоть латаных-перелатаных.
Те, кто особенно страдал от голода, таинственно рассказывали друг другу, что у американцев на всех станциях стоят эшелоны с мукой, маслом и мясными консервами.
- Завтра поедим супчика из консервов!
- Чего там супчику! Навернем прямо из банки!
- И блинов! С маслом!
- Нет, завтра не поспеют…
- Что ты? Американцы? Они все делают в момент! Я их знаю! Так и говорят: время - деньги…
Настроенные более возвышенно глотали втихомолку слюни и признавались друзьям, что всегда любили Америку - не за консервы, конечно…
- Знаешь, «Следопыт»…
- А «Последний из могикан»?
- «Песнь о Гайавате»!
- Ого! А «Всадник без головы»!
- И Том Сойер! И Гек Финн! Там даже вдова ничего, в общем, тетка: кормила Гека досыта…
- Мне больше всего нравится Джек Лондон! Про золотоискателей…
Девочки припомнили еще «Хижину дяди Тома», хотя там почему-то попадались очень скверные американцы. Писала, наверное, какая-то злюка, все наврала.
Аркашка чувствовал, что он совсем выздоровел. Наверно, от всеобщего возбуждения. И возмущался, что его держат в лазарете, в кровати. У Ларьки уже подсыхал разбитый лоб.