На другой день мы покинули Псков, и начались длительные перемещения, о маршруте которых мне трудно судить. Доступная мне информация была весьма ограниченной. Числился я курсантом училища среднего комсостава запаса при названном уже корпусе. Фактически вначале был рядовым, потом помощником командира взвода, очень недолго башенным стрелком танка, далее танкистом лишь числился, зубами держался за черные петлицы и кирзовую форму, а воевал в пехоте: танков не хватало, сохранялись лишь танковые наименования частей. Информацией нас не баловали. Конкретные пункты вспоминаю с трудом, и оказываются они очень разбросанными. Первой помню Гатчину, оттуда вернули нас в район Острова, Пскова и Порхова, где начались уже для нас регулярные бои, далее — Старая Русса, Шимск, Ильмень, Юрьев монастырь... А далее — уже Великий Новгород — легенда русской истории, в значительной мере ее героический символ. Очень горько писать мне эти строки. Еще горше было понять, что же происходит? Такой ли представлялась нам будущая война? Разве такой рисовали ее все формы пропаганды тридцатых годов? Такими изображались действия «прославленных полководцев Гражданской войны»?
Осмыслить все это было бесконечно трудно. Да и не до размышлений было. Нужна была Вера: Вера в святость своего долга, в преодоление навязанной народу страшной трагедии, в беспредельность его сил, выдержки, самопожертвования, в вековечную, Господом ниспосланную, миссию России кровью своей, жизнью своей спасать мир от варварства. Вера в бессмертие России — неопалимая купина, — возрождающаяся в, казалось бы, самых гибельных, самых безнадежных условиях, и вера не заученная, не навязанная извне, не порожденная тотальной пропагандой, а естественная, интуитивная, пронизывающая все твое существо, определяющая чувство твоей личной ответственности в разрешении судьбоносной ситуации.
И полагаю, что имею право именно в этом аспекте высоко оценить роль моего поколения в этот первоначальный, может быть, самый трудный, прежде всего психологически, период войны. Вчерашние мальчишки и девчонки, пришедшие в армию перед самой войной, были размещены в пограничных округах, на которые обрушился первый сокрушительный удар находящейся в зените своей мощи, не знавшей поражений германской военной машины. И они выстояли, главное, духовно выстояли («выдюжили», как писал в одной из статей А.Н. Толстой), заложив первые основы перелома, а далее — и разгрома врага.
Собственного же участия в войне коснусь лишь слегка. Прежде всего, кратким было оно само: началось, как я уже отметил, в первые дни войны, а уже в конце июня я получил первое — легкое ранение (осколком авиабомбы), правда, в строю остался, не уходя даже в санбат. Затем было второе ранение — пулей на излете в ногу; в октябре третье — средней тяжести (прикладом автомата по голове); наконец, четвертое — тяжелое (разрывной пулей в локоть левой руки). Еще дважды был контужен, потому в конце марта 1942 года, после почти пятимесячного пребывания в омском военном госпитале я был отчислен из армии, и воинская карьера моя пресеклась (как видите, даже до генерала не дослужился).
Это первое. Второе: я не принимал участия во взятии ни одного города, но участвовал в сдаче многих. Писать об этом тяжело, а прикрываться общей ситуацией — малодушно. Бесследно такие события не проходят, а прокламировать их если и возможно, то с предельной скромностью. Поэтому я ограничусь кратким описанием лишь отдельных эпизодов, прежде всего, в тех редких случаях, когда память сохранила фактические их показатели (никаких дневников я не вел, да это и было строжайше запрещено).
Надо отметить, что отступление корпуса в первые недели войны от линии «старой» (до 1939 года) границы общим направлением на Старую Руссу проводилось очень регулярно, умело и, насколько я могу судить, с минимальными потерями, в чем безусловная заслуга опытного военачальника, командира корпуса — генерал-майора (в конце войны — генерал-лейтенанта и начальника управления боевой подготовки бронетанковых войск Советской армии) И.Д. Черняховского. То же следует сказать о командующем 5-ым мотоциклетным полком, входившем в состав корпуса, — полковнике (в конце войны генерал-майоре) К.Н. Виндушеве. В середине июля названный полк столкнулся с крупным соединением немецких войск у села Клин Ленинградской области и в результате упорного двухдневного боя заметно его потеснил. При этом ряд единиц нашего оружия (прежде всего, пушек и минометов) был поврежден, и командование приняло решение заменить его в артиллерийских складах под Старой Руссой, до которой от села Клин было немногим более ста километров. Отмечу, что от участников боя неоднократно приходилось слышать горькое замечание: «Ну вот, уже и до Клина докатились!», — при этом имелся в виду, конечно, город Клин Московской области. Через три месяца шутка превратилась в действительность, и жесточайшие бои шли уже именно под «тем» Клином, правда, это уже знаменовало и первые симптомы разгрома немецкой военной машины, разгрома нарастающего и неотвратимого. Но пока еще речь шла о Клине северо-западном, на старорусском направлении и немецкой группе, сил своих еще не растратившей. Отмеченный выше успех у этого Клина общей ситуации на данном участке фронта изменить не мог.
Машины с поврежденной техникой, подлежащей обмену в Старой Руссе, составили довольно значительную колонну: не менее восемнадцати плюс одна санитарная, даже с сантехником, надеявшимся пополнить комплект медицинских материалов. Командовать эшелоном назначили незнакомого мне пехотного офицера, а помощником его — меня (в упомянутом выше бою я был легко ранен). Вся документация и карты движения были у пехотинца, я же записывал, а больше запоминал названия отдельных деревень, что в дальнейшем оказалось очень полезным. По дороге в Старую Руссу мы подверглись нескольким нападениям немецких самолетов, но не слишком активным и безрезультатным (в некоторых машинах были зенитные пулеметы). Но все же двигались рассредоточенно и отдельными группами. Доехали часа за три без потерь и без особых приключений. Последние начались в городе. На артиллерийских складах вооружение нам не заменили (было исчерпано), но выдали довольно большое количество боеприпасов и несколько новых дегтяревских пулеметов. Оттуда наш пехотный офицер вывел нас в город, по указанию местных патрулей рассредоточил на одном из единичных, не заполненных еще пустырей, приказал ждать и исчез. Ждали долго, несколько часов. Обращение к патрулю и даже в комендатуру ни к чему не привело. Только колонна пополнилась «бронетехникой»: подъехал маленький броневичок (если память не изменяет, Т-20, на шасси основной тогдашней нашей «легковушки» М-1 — вот этакая мощь), и шофер спросил о пути в одну из запомнившихся мне деревень, после чего присоединился к нам. К нему я и пересел, с трудом нашел грунтовую дорогу, по которой мы приехали, и вывел колонну из города почти вслепую, ориентируясь по случайно сохранившимся в памяти названиям деревень. Местность была почти совсем открытая. В небе полностью господствовали немецкие самолеты (спасибо, единичные). Растянувшаяся колонна буквально проскакивала небольшими группами от деревни к деревне. И стали попадаться отдельные солдаты в расхлестанном виде и остатками пехотной формы, деморализованные; они сообщили (с явным преувеличением), что противник у деревни Клин подтянул новые силы, в том числе танки, прорвал фронт и движется на восток, на Старую Руссу. Достоверность этой информации была невелика, но рисковать эшелоном я не мог. Поэтому, оставив машины под деревьями большого села, я решил произвести разведку на броневичке, продвинувшись к видневшейся в километрах двух-трех впереди роще. И подъехав к ней почти вплотную, попал под довольно активный автоматный обстрел, а также успел увидеть две машины с немецкими солдатами. Силы явно были неравны. Блестяще проявил себя шофер броневичка: он моментально съехал в кювет и буквально вылетел из него развернувшись, нырнул вновь, проехал по низу метров 200 и лишь тогда вынырнул на грунтовую дорогу. Я же при каждой возможности отстреливался из ДТ (дегтяревского танкового пулемета). Очевидно, число немцев в роще было ограниченным, но подходящие машины могли резко изменить обстановку. Во всяком случае, эшелон надо было уводить. Причем ближе к рассвету: дорога оставалась малознакомой, а использовать фары было нельзя. Поэтому вначале были сохранены и станковые пулеметы на флангах, и прочие оборонительные меры, а в третьем часу ночи (было середина июля!), стараясь минимально нарушать тишину, мы почти ощупью двинулись к Старой Руссе. По моим расчетам оставалось до нее километров сорок. Километров за двадцать пять до города мы были остановлены отрядом управления особых отделов (НКВД) и далее ехали с сопровождением. Личное оружие у меня отобрали, а вся документация осталась у исчезнувшего офицера. Машины по приезду в город разместили в большом парке Дома Красной армии и поставили к ним свою охрану. Нас же с шофером броневичка увели в помещение указанного управления и разлучили (больше я его не видел). Дом был уже полностью подготовлен для своих печальных функций: окованные двери, решетки на окнах, часовые на обоих этажах. Поставили в очередь, спасибо, короткую. Из окованных дверей выводили людей с сорванными петлицами, без ремней и шнурков, полагаю, что офицеров. Форма, в основном, прибалтийская. Разговоры были запрещены. Когда пришла моя очередь, меня резко втолкнули в комнату, где перед зарешеченным окном сидел офицер с лежащим перед ним на столе пистолетом, который тут же был направлен на меня с криком: «Почему сбежал с передовой? Откуда спер боеприпасы, без которых фронт задыхается?». Отвечать всячески не давали, но именно ответы мои и переменили обстановку. Спасла меня святая уверенность в невозможности в нашей стране, а особенно сейчас, никакой несправедливости (о подобных ситуациях я понятия не имел). И оповестив своего «собеседника» о том, что я комсомолец и курсант, я, перекрикивая его, стал излагать всю нашу историю. Тут он сбавил тон и переспросил все, что касалось исчезновения командира эшелона с документацией, а более всего — места моей перестрелки с немцами и расстояния его от города. К счастью, я запомнил название ближайшего к этому месту села: в нем я оставлял эшелон. Явно взволнованный моими сообщениями офицер оставил меня под охраной двух солдат и вышел. Видимо, звонил в артиллерийские склады и «по начальству». Вернулся быстро и уже нормальным тоном сказал: «Пойдешь к коменданту города, все повторишь. Пойдешь под конвоем. Да не вздумай сбежать!». И одному из солдат: «Вернуть оружие!». Далее — абсурд №1. Иду я по середине улицы Старой Руссы в комендатуру с СВТ (самозарядной винтовкой Токарева) и гранатой Ф-1 под конвоем пожилого хромающего солдата...