- Подумайте, - повторил он. - Ответите в любой день - у меня их впереди целых четырнадцать... Глядите! Вон она!
Я подумал, что это он о Пейшнс, но оказалось, - о своей старой посудине, неподвижно черневшей на середине реки в ярких лучах солнца, с желто-белой трубой и без всяких признаков жизни на палубе.
- Вот она, моя "Волшебница"! Двенадцать узлов делает; кто бы мог подумать! Ну, всего хорошего! Заходите. Жду ответа в любое время. А сейчас тороплюсь на борт.
Переправляясь через реку, я видел, как он уселся на корму своей утлой лодчонки, и солнечный венец окружал его соломенную шляпу.
Пройдя по дороге около мили, я наткнулся на Пейшнс, сидевшую возле изгороди. Мы пошли вдвоем меж холмов, - девонширских холмов, высоких, как дома, поросших плющом и папоротником, ежевикой, орешником и жимолостью.
- Вы верите в бога? - вдруг спросила она. - Дедушкин бог - он страшный. Вот когда я играю на скрипке, я чувствую бога; но дедов бог такой строгий... Вы понимаете, что я имею в виду: море, ветер, деревья и краски - они заставляют вас чувствовать. Но я не верю, что смысл жизни только в доброте. Разве самое важное - это быть доброй? Когда я бываю добрая, то меня просто зло разбирает. - Она протянула руку, сорвала с живой изгороди цветок и медленно оборвала лепестки. - Как бы вы поступили, - зашептала она, - если бы вам чего-то хотелось, но вы этого боитесь? Хотя, наверное, вы никогда ничего не боитесь! - прибавила она, желая меня поддеть.
Я признался, что иногда и я боюсь, но чаще боюсь, как бы не испугаться.
- Как здорово! И я не боюсь ни болезней, ни дедушки, ни его бога; но... я хочу быть независимой. А когда чего-нибудь очень хочешь, то боишься, что этого не будет.
Я вспомнил, как говорил о независимости Зэхери Пирс: "Сам себе хозяин!"
- Почему вы так смотрите на меня? - спросила она.
Я пробормотал:
- Что такое для вас независимость?
- Знаете, что я сделаю сегодня ночью? - спросила она вместо ответа. Спущусь из окна по яблоне, уйду в лес и буду играть!
Мы шли вниз по крутой тропинке вдоль опушки леса, где всегда стоит запах сочной листвы и слышится шумное дыхание коров, которые подходят к самой опушке в поисках тени.
Внизу стояла хижина, а перед ней прямо в пыли играл мальчуган.
- Здравствуй, Джонни! - сказала Пейшнс. Вытяни-ка ногу и покажи этому дяде, где у тебя болит!
Мальчуган размотал на своей босой и грязной ножке повязку и с гордостью показал болячку.
- Ужас, правда? - воскликнула Пейшнс горестно и снова замотала ему ногу. - Бедняжка! Смотри, Джонни, что я тебе принесла! - Она вытащила из кармана шоколадку, некое подобие солдатика, сделанное из сургуча и обрывка холстины, и еще погнутый шестипенсовик.
Ее словно подменили. Всю дорогу домой она рассказывала мне историю семьи маленького Джонни; дойдя до смерти его матери, она разгорячилась.
- Просто стыд и срам, они ведь так бедны... лучше бы уж кто-нибудь другой умер. Я люблю бедных людей, а богатых ненавижу... самодовольные свиньи.
Миссис Хопгуд глядела через калитку на дорогу; чепец сполз у нее набок, а один из котов Пейшнс терся об ее юбку. Она обрадовалась, увидев нас.
- Где дедушка? - спросила Пейшнс. Старая леди покачала головой. - Он сердится?
Миссис Хопгуд мялась, мялась, наконец произнесла:
- Ты уже пила чай, голубка? Нет? Эка жалость; не евши-то каково...
Пейшнс вскинула голову, подхватила котенка и убежала в дом. А я все стоял, глядя на миссис Хопгуд.
- Милушка, милушка... - позвала было она. - Бедная овечка. Ведь и то сказать... - И вдруг у нее вырвалось: - Так разошелся, прямо кипит. Ну и дела!
Смелость изменила мне в этот вечер. Провел я его на сторожевой станции, где мне дали хлеба с сыром и какого-то ужасного сидра. Вернувшись, я прошел мимо кухни. Там еще мерцал огонек, и две фигуры в полумраке бесшумно двигались по ней, чему-то украдкой посмеиваясь, словно духи, которые боятся, как бы не застали их за земной трапезой. То были Пейшнс и миссис Хопгуд; запах яиц и бекона был так восхитителен, а сами они так явно упивались этим ночным пиршеством, что у меня слюнки потекли, когда я, голодный, пробирался к себе в спальню.
Посреди ночи я проснулся, и мне почудились какие-то крики; затем будто деревья зашумели от ветра, потом словно отдаленные удары бубна и звуки высокого женского голоса. Вдруг все смолкло - две длинные ноты простонали, словно рыдая, и воцарилась полная тишина; хотя я прислушивался, наверное, более часа, больше не раздалось ни звука...
4-е августа.
...За три дня после того, что я описал, никаких событий здесь не произошло. По утрам я сидел на утесе, читал и наблюдал, как сыплются в море искры солнечного света. Здесь, наверху, чудесно, среди дрока, рядом с греющимися на скалах чайками; в полях кричат перепелки, изредка нет-нет да залетит сюда молодой ястребок. Время после полудня я провожу во фруктовом саду. Дела на ферме идут своим чередом - доят коров, пекут хлеб, Джон Форд то приезжает, то уезжает, Пейшнс собирает в саду лаванду и болтает с работниками; пахнет клевером, коровами и сеном; подают голос клушки, поросята, голуби; слышатся тихие, небыстрые речи, глухой стук телег; а яблоки день ото дня наливаются. Но в минувший понедельник Пейшнс где-то пропадала с утра до вечера; никто не видел, когда она ушла, никто не знал, куда. То был день удивительный, необычный: по серебристо-серому с просинью небу не спеша плыли облака, деревья робко вздыхали, по морю перекатывались длинные, низкие волны, звери тревожились, птицы примолкли, кроме чаек, которые то смеялись по-стариковски, то как-то по-кошачьи мяукали.
В воздухе чувствовалось что-то неистовое; оно словно катилось через ложбины и овраги прямо в дом, подобно буйному напеву, который доносится до вашего слуха сквозь сон. Ну кто бы подумал, что исчезновение на несколько часов этой девчушки вызовет такое смятение! Мы бродили как неприкаянные; миссис Хопгуд с ее Щеками, румяными, точно яблоки, даже осунулась прямо на глазах. Я случайно натолкнулся на доярку и еще какую-то работницу, которые тупо и с мрачным видом обсуждали это происшествие. Даже сам Хопгуд, видавший виды широкоплечий великан, настолько изменил своей невозмутимости, что запряг лошадь и отправился на поиски, хотя сам и уверял меня, что это пустая затея. Джон Форд долго не показывал виду, что заметил неладное, однако к вечеру я застал его сидящим неподвижно, руки он сложил на коленях и глядел прямо перед собой. Увидев меня, он тяжело поднялся и неслышно вышел. Вечером, когда я собрался уже идти на пост береговой охраны, чтобы просить обыскать утес, Пейшнс появилась: она шла, с трудом переставляя ноги. Щеки ее пылали; она кусала губы, чтобы не заплакать от смертельной усталости. В дверях она прошла мимо меня, не сказав ни слова. Волнение, которое пережил старик, казалось, лишило его дара речи. Он лишь шагнул вперед, взял ее лицо в свои руки, запечатлел на нем долгий поцелуй и вышел. Пейшнс опустилась в темной прихожей на ступеньки и уронила голову на руки.
- Оставьте меня! - Вот единственное, что она сказала.
Через некоторое время она поднялась к себе. Позже ко мне пришла миссис Хопгуд.
- Ни словечка от нее... и не съела ни кусочка, а я-то приготовила паштет - пальчики оближешь. Что с ней - одному богу известно... она коньяку просит. Есть у вас коньяк, сэр? Мой Хопгуд не пьет его, а мистер Форд не признает ничего, кроме цветочной настойки.
У меня было виски.
Добрая старушка схватила бутылку и вышла, крепко прижав ее к себе. Вернула она ее мне наполовину пустой.
- Сосала, как котенок молоко. Ведь оно, небось, крепкое... бедная овечка... зато потом разговорилась. "Я это сделала, - сказала она мне. Тс-с, я сделала это", - и засмеялась, ровно безумная; а потом, сэр, она заплакала, поцеловала меня и вытолкала за дверь. О господи! Ну что же такое она сделала?..
На другой день, не переставая, лил дождь, и на третий тоже. Вчера около пяти дождь прекратился; я отправился на лошадке Хопгуда в Кингсуэр повидать Дэна Треффри. С деревьев, с кустов ежевики, с папоротника у дороги капала вода; птицы заливались вовсю. Я все думал о Пейшнс. Причина ее исчезновения в тот день все еще оставалась тайной; каждый ломал себе голову, что же такое она все-таки сделала. Бывают люди, которые никогда не взрослеют - такие не имеют права совершать поступки. Всякий поступок ведет к каким-то последствиям, но детям нет дела до последствий.
Дэна не было. Я поужинал в гостинице и, не торопясь, поехал домой. Все время, пока тянулась в сумерках дорога - до скал, встававших по обе ее стороны, я мог достать кнутом, - я ни о чем не мог думать, кроме Пейшнс и ее деда; было в полутьме нечто такое, что усиливало игру воображения и ощущение неопределенности. Когда я въехал на скотный двор, уже совсем стемнело. Два молодых бычка, сопя, обнюхали меня, сонная курица вскочила и бросилась прочь с громким кудахтаньем. Я поставил в стойло лошадь и обогнул дом со стороны сада. Под яблонями было темно, хоть глаз выколи, окна чернели без света. Я постоял с минуту в саду, после дождя все благоухало; вдруг у меня родилось неприятное чувство, что кто-то следит за мной. Случалось ли вам испытывать такое чувство в темную ночь? Наконец я спросил:
- Есть там кто?
Ни звука! Я дошел до калитки - никого! Лишь с деревьев еще падали капли - тихо, мягко, с журчаниеми все. Я бесшумно вернулся к крыльцу, вошел в дом, заложил дверь на засов и ощупью забрался в постель. Однако уснуть мне не удалось. Я долго лежал без сна; наконец задремал и проснулся, словно от толчка. Где-то совсем рядом чуть слышался сдавленный шепот. Потом все замерло. Прошла минута; вдруг раздался глухой удар, словно что-то упало; я вскочил с постели и бросился к окну. Ничего, только где-то вдали раздался словно бы топот ног. Ухнула сова; затем я услышал кристально чистый, но очень тихий голос Пейшнс, напевавшей в своей комнате: