б. Вера в Бога вырождается в веру в мой догмат о Боге. Здесь преобладает знание, но уже лишенное бытия, то есть неэкзистенциальное. Практически эта вера в догмат создавала религиозные войны, преследования, инквизицию.
2. В философии классический пример преобладания бытия над познанием — Спиноза. Спиноза считается образцом философа и философской жизни в христианское время, как Сократ — в античности. Как и все люди, Спиноза пал в Адаме, но Спинозу из всех философов это падение коснулось меньше всего, он ближе всего к Адаму до падения. Из этого — достоинства и недостатки его философии. Может быть, из всех философов он больше всего сказал о Боге, причем именно о Боге-личности, а не только сущности, у него теистическое, а не деистическое или пантеистическое понимание Бога. И одновременно с наибольшим познанием Бога он меньше всех знал о человеке, от этого — его полное непонимание греха, грехопадения, покаяния. От этого же его полное непонимание детей, так как он сам был в нравственном отношении ребенком, то есть еще не понимал греха и был ближе к невинности. От этого же его акосмизм: то есть теоретическое отрицание мира.
...главное честность[13]. Бывает ложь перед собою, ломание, позерство, все это нечестно. Если есть большой талант или гений, как у Толстого, то гений искупает ложь. Толстой, конечно, не честен. < Короленко > и[14] Якубович и умны от честности. Но если нет гения, да еще дурак к тому же, то совсем скучно, например, Кропоткин. Этот-то и географией, и путешествиями занялся, по тому что и думать ему не о чем, просто не умеет, только по сторонам глядеть. Еще, по-видимому, бездарный дурак — Герцен. Я просматривал его рассказы до 1850 г.: хуже даже, чем у Щедрина.
Особенность нашей литературы: или A, или B[15]. Щедрин же — это не сочувствие к B, а само B. Р<еволюция> не дала нового, только устранила из старого все, кроме B. Так что Р<еволюция> — чисто русское. Ирония Щедрина даже не ирония. Он искренно восхищается, и проекты его искренние, недаром он был губернатором. И стиль его такой же. Он сам был Глуповом, или не знаю уж, кем из своих героев. Дело в том, что он не обличитель, а апологет B, даже не апологет, это тоже не верно, а, как я сказал, само B.
Шостакович. Его музыка — это вой человека, не имеющего силы поверить в Бога и перепуганного одиночеством без Бога. Иногда же бесстыдное кривляние: ведь Бога нет, никто не смотрит, а остальные дураки, не понимают. Иногда же обида, какая-то космическая обида на Бога, в Которого не верит. В общем — мразь.
Но начал я с того, что хотел найти две основные линии в искусстве. Но это не A и B. Пусть будет C и D — совсем как витамины. Только здесь пусть C хорошо, а D мерзко. Начну с примера. Два пьяных рабочих в трамвае подрались. Одного вытолкали, причем случайно того, кто был менее виноват. Он от обиды разревелся. И это было мерзко — обидчивость. По этому поводу замечу: когда я вижу на улице, как пьяные начинают ругаться и оба обижаются, я иду за ними и внушаю им: подеритесь как следует, до крови, так они мерзки со своей обидчивостью, со своим личным. Так вот и в искусстве есть личное и обидчивость. В музыке это Чайковский, Малер, Шостакович, хоть все они трое и различны. Это искусство D. К D относятся еще и всякие бытописатели, например Герцен, Мусоргский, эти просто пишут неизвестно зачем. И еще иллюстраторы: Фет, Римский-Корсаков. Раз я слышал увертюру к "Пиковой даме" и мне показалось: неплохо, только как-то уж мрачно, значит, призывает. Затем вечером романс Глинки. И здесь я понял: искусство, которое призывает к чему-либо, плохо, просто не искусство. Оно может быть веселым и печальным, каким угодно, но всегда совершенным, значит ни к чему не звать. Раз я слышал один из последних квартетов Бетховена и это было и почти страшно и настолько хорошо, что, возвращаясь из Консерватории, на мосту я подумал: сейчас умереть — прекрасно, лучшего не будет. Оно не звало, а было совершенно. Оно должно быть абсолютным. Вот раздел между настоящим искусством (и также философией) и ненастоящим: абсолютное и естественное, Бог или без Бога. С Богом это не значит повторять все время Господи, Господи. С Богом и сомнение и даже некоторое неверие. Без Бога же просто вой, без Бога скучно. И опять и здесь может быть какое-то разделение. Если нет воя от страха и цинизма от неумного мнимого умственного превосходства, как у Шостаковича, и обиды и некоторой пустоты бытописателей и иллюстраторов, то есть некоторой глупости, то и без Бога может быть с Богом. Если есть тоска по Абсолюту[16] (Л.), то е́сть Бог. Хорошее искусство не призывает к Богу, но в нем Бог. Это как абсолютное: нет приближения к нему, всякое приближение к нему не абсолютно, но естественно. Абсолютное только абсолютно[17].
Святой Дух. Троица
Filioque[18] имеет некоторый смысл. Если Святой Дух — Божественный ритм в Боге, то Он исходит и из Сына. Но, может, это излишнее рационализирование. К тому же устанавливает первенство Сына перед Духом, что совершенно неправильно и косвенно может повести даже к двубожию: во-первых, Святой Дух теряет свою ипостасность и, во-вторых, если и Сын получает свойство Отца, не станет ли Он вторым Богом? Кроме того, теряется ясное различие трех Лиц:
Тот, кто рождает и от кого все исходит.
Тот, кто рожден: первородный, единородный, единосущный.
Тот, кто исходит: животворящий, Утешитель.
Если Святой Дух — ритм только между Отцом и Сыном, то объективируется: потребуется и ритм между первым ритмом и Отцом и Сыном и т. д. Но Святой Дух — ритм между Отцом и Сыном и Самим Собою. Наконец, если Троица — Божественное самосознание — я, ты и снова возвращение к я, то Святой Дух возвращается к Тому, из Кого Он исходит. На возражение, что Он возвращается и к Сыну, можно ответить, что Он, как Лицо, возвращается и к Себе Самому, но к Тому, из Которого Он исходит, Он возвращается иначе. И тогда filioque снова будет унижением Духа в сравнении с Сыном — неравенство их. Но в Евангелии этого нет: правда, Сын обещает послать Духа, но от Отца, то есть исходящего от Отца. Все же это могло бы показаться некоторым приоритетом Сына над Духом, если бы не было и обратного: Святой Дух нисходит на Сына. Хула на Сына простится, а на Святого Духа не простится.
Ипостасность Духа — это ноуменальная реальность. Только то, что существует как субъект, реально.
В аристотелевой терминологии: только первые субстанции, то есть индивидуальное, или, по Спинозе: существующее само по себе — causa sui — действительно. Если Святой Дух не индивидуальность, не субъект, то есть не Лицо или Ипостась, то и всякая духовность теряет свою силу, только абстрактное понятие, но тогда и конкретное — духовный — как качество или свойство, не имеет подлинной реальности.
Троица: Бог — Откровение Бога — Дух Божий.
Три дедукции Троицы:
1. Троица как самосознание Божие.
2. Троица как Откровение Бога и Его духовность.
3. Троица как жертва космологическая (творение Словом) и Божественный ритм и сотериологическая (спасение Словом).
У К. Барта дедукция Троицы:
Субъект: только Сам Бог Открывающий
Предикат: Er ist ganz Offenbarung[19]
Объект: Er selber ist das Offenbarte[20]
4. Троица как Святость, Любовь, Дух.
1. Два первоначальных факта.
2. Абсолютная жертва.
3. Самосознание человека — двойственность и объективирование и самосознание Бога.
В человеке:
субъект — объект — раздвоенность и объективирование.
В Боге:
Субъект — Оъект — Святой Дух: Божественный ритм.
4. Дважды двойное рождение или абсолютная жертва:
I. Экстенсивное самоограничение Бога. — Бог Словом творит мир. — Космология.
II. Интенсивное самоограничение Бога — кеносис:
1) ι — ε или небесный кеносис: Слово стало плотью
2) ι — ι или земной кеносис: крест.
} Сотериология
5. Откровение Бога человеку. Полное откровение — жертва — Христос. Полярность откровения: дающий, тожественный тому, что он дает, и получающий. Потенциальная актуальность души — восприимчивость к откровению. Это ноуменальное ядро души. Но актуальное восприятие откровения — вера — gratia gratis data[21]. Как соединить здесь оба момента: gratia и Царство небесное силой берется?
6. Вера как жертва и строй души.
7. Две жертвы и их отожествление: сораспяться Христу, Христос во мне рождается, умирает и воскресает.
8. Формула отожествления двух жертв.
Два первоначальных факта, которые я непосредственно нахожу в себе:
Полярность или двойственность этого факта.
Грех есть нарушение святости. Я не могу знать своей греховности, не зная святости. Но святость не только идея или аппроксимация уменьшения греховности. Так как я весь — грех, то, аппроксимируя безгрешность, я пришел бы только к чистому отрицанию, как это и сделал буддизм. Аппроксимируемое состояние безгрешности — ничто, Нирвана. Но в факте своей греховности я имею не только отрицательное представление безгрешности, но и положительное реальное переживание или переживание реальности святости. Реальность всегда субъект, и реальность святости я переживаю как реальность субъекта святости или святости как святого субъекта, то есть Бога. Реальность греха я переживаю как оскорбление святости. Но идею я не могу оскорбить, но также я не могу оскорбить и то, что ниже меня: я могу быть жесток к животному, но не могу оскорбить его. Я могу оскорбить только то, что равно мне или что выше меня, и только личность. Оскорбляя равного мне, я могу искупить свою вину. Но в грехе я реально переживаю бесконечность оскорбления. Откуда это реальное ощущение бесконечности оскорбления, которое я нанес кому-то? Это оскорбление наносится бесконечному Существу, абсолютной персонифицированной святости. Это доказательство бытия Божия, основанное на моей греховности. Если нет Бога, то нет и греха, то есть реального переживания или переживания реальности бесконечного оскорбления. Это во-первых.