Водили пять.
А он: — Мы вовсе не знакомы!.. —
И улыбается опять.
Ему японская «микада»
Грозит, кричит: — Признайся сам!.. —
И били мальчика прикладом
По знаменитым жемчугам.
Но комсомольцы
На допросе
Не трусят
И не говорят!
Недаром красный орден носят
Они пятнадцать лет подряд.
…Когда смолкает город сонный
И на дела выходит вор,
В одной рубашке и кальсонах
Его
ввели
в тюремный
двор.
Но коммунисты
На расстреле
Не опускают в землю глаз!
Недаром люди песни пели
И детям говорят про нас.
И он погиб, судьбу приемля,
Как подобает молодым:
Лицом вперед,
Обнявши землю,
Которой мы не отдадим!
1934
Песня об убитом комиссаре
Близко города Тамбова,
Недалеко от села,
Комиссара молодого
Пуля-дура подсекла.
Он склонялся,
Он склонялся,
Падал медленно к сосне
И кому-то улыбался
Тихо-тихо, как во сне.
Умирая в лазарете,
Он сказал:
— Ребята… тут
Есть портрет… Елизавета —
Эту девушку зовут.
Красным гарусом расшитый —
Вот он, шелковый кисет!
Ну, так вы ей… напишите,
Что меня…
в помине нет…
Мы над ним
Не проронили
Ни единого словца.
Мы его похоронили
Честь по чести, как бойца.
Но тамбовской ночью темной,
Уцелевшие в бою,
Мы задумались,
И вспомнил
Каждый девушку свою…
…Я хотел бы, дорогая,
Жизнь свою прожить любя.
Жить — любить.
И, умирая…
Снова вспомнить про тебя!..
1935
Сердце
Ничего не пощадили —
Ни хорошее, ни хлам.
Все, что было, разделили,
Разломали пополам.
Отдал книги,
Отдал полки…
Не оставил ничего!
Даже мелкие осколки
Отдал сердца своего.
Все взяла.
Любую малость —
Серебро взяла и жесть.
А от сердца… отказалась.
Говорит — другое есть.
1935
Лыжни
Вы уедете, я знаю.
За ночь снег опять пройдет.
Лыжня синяя, лесная
Постепенно пропадет.
Я опять пойду средь просек,
Как бывало в эти дни.
Лесорубы, верно, спросят:
— Что ж вы, Павлович, одни?..
Как мне гражданам ответить?
О себе не говорю!
Я сошлюсь на сильный ветер
И, пожалуй, закурю.
Ну, а мне-то…
Ну, а мне-то?..
Ветра нет… ведь это ж факт…
Некурящему поэту
Успокоить сердце как?
Или так и надо ближним,
Так и надо без следа,
Как идущим накрест лыжням,
Расходиться навсегда?..
1935
На Можайском шоссе
Не люблю — если сыро и гнило.
Красотой этих мест покорен,
Для своей односпальной могилы
Я бы выбрал Можайский район.
Мне сподручно: семейные козы,
Холм зеленый да речка вдали…
Уступите мне, люди колхоза,
Если можно, немного земли.
Говоря без стыда и зазнайства,
Честный лирик, не шалопай,
В коллективном советском хозяйстве
Я имею свой маленький пай.
Мне не надо «паккардов» очкастых,
Стильных дач…
Я прошу об одном:
Отведите мне скромный участок
В две сосны под зеленым холмом.
Это мало. И, думаю, это
Не испортит природы красот.
А засеете? Сердце поэта
Снова честным зерном прорастет.
Не имея других капиталов,
Это сердце, питавшее стих,
И при жизни собою питало
Современников славных моих.
1936
Народная песня
— Ну-ка, двери отвори:
Кто стоит там у двери?
— Это нищий, Аннушка.
— Дай краюху старику,
Да ступай-ка на реку:
Кто там стонет,
Будто тонет?
— Это лебедь, Аннушка.
— Ну, так выйди за плетень:
Почему такая тень?!
— Это ружья, Аннушка.
— Ну, так выйди за ворота,
Расспроси, какая рота:
Кто? Какого, мол, полка?
Не хотят ли молока?
— Не пойду я, Аннушка!
Это белые идут,
Это красного ведут,
Это… муж твой, Аннушка…
1939
Посвящение
Трудно нам с тобой договориться.
Трудно, милая, трудней всего:
Резко обозначена граница
Счастья твоего и моего.
И, усталые, полуживые,
Зубы стиснувши и губы сжав,
Мы с тобой стоим как часовые
Двух насторожившихся держав.
1939
Снегурочка
Любовь моя, снегурочка,
Не стоит горевать!
Ну, что ты плачешь, дурочка,
Что надо умирать?
Умри, умри, не жалуясь…
Играя и шутя,
Тебя лепило, балуясь,
Такое же дитя.
Лепило и не думало,
Что не веселый смех —
Живую душу вдунуло
Оно в холодный снег!
И что, когда откружится
Безумный этот вихрь,
Останется лишь лужица
От радостей твоих…
1940
«Я видел девочку убитую…»
Я видел девочку убитую,
Цветы стояли у стола.
С глазами, навсегда закрытыми,
Казалось, девочка спала.
И сон ее, казалось, тонок,
И вся она напряжена,
Как будто что-то ждал ребенок…
Спроси, чего ждала она?
Она ждала, товарищ, вести,
Тобою вырванной в бою, —
О страшной, беспощадной мести
За смерть невинную свою!
1941
Если будешь ранен, милый, на войне…
Если будешь ранен, милый, на войне,
Напиши об этом непременно мне.
Я тебе отвечу
В тот же самый вечер.
Это будет теплый, ласковый ответ:
Мол, проходят раны
Поздно или рано,
А любовь, мой милый, не проходит,
нет!
Может быть, изменишь, встретишься
с другой —
И об этом пишут в письмах,
дорогой!
Напиши… Отвечу…
Ну, не в тот же вечер…
Только будь уверен, что ответ придет:
Мол, и эта рана
Поздно или рано,
Погрущу, поплачу… все-таки пройдет.
Но в письме не вздумай заикнуться мне
О другой измене — клятве на войне.
Ни в какой я вечер
Трусу не отвечу.
У меня для труса есть один ответ:
Все проходят раны
Поздно или рано,
Но презренье к трусу не проходит,
нет!
1941
Если я не вернусь, дорогая…
Если я не вернусь, дорогая,
Нежным письмам твоим не внемля,
Не подумай, что это — другая.
Это значит… сырая земля.
Это значит, дубы-нелюдимы
Надо мною грустят в тишине,
А такую разлуку с любимой
Ты простишь вместе с родиной мне.
Только вам я всем сердцем и внемлю,
Только вами я счастлив и был:
Лишь тебя и родимую землю
Я всем сердцем, ты знаешь, любил.
И доколе дубы-нелюдимы
Надо мной не склонятся, дремля.
Только ты мне и будешь любимой,
Только ты да родная земля.
1942
Ты пишешь письмо мне
На улице полночь. Свеча догорает.
Высокие звезды видны.
Ты пишешь письмо мне, моя дорогая,
В пылающий адрес войны.
Как долго ты пишешь его, дорогая,
Окончишь и примешься вновь.
Зато я уверен: к переднему краю
Прорвется такая любовь!
…Давно мы из дома. Огни наших комнат
За дымом войны не видны.
Но тот, кого любят,
Но тот, кого помнят,
Как дома и в дыме войны!
Теплее на фронте от ласковых писем.
Читая, за каждой строкой
Любимую видишь
И родину слышишь,
Как голос за тонкой стеной…
Мы скоро вернемся. Я знаю. Я верю.
И время такое придет:
Останутся грусть и разлука за дверью,
А в дом только радость войдет.
И как-нибудь вечером вместе с тобою,
К плечу прижимаясь плечом,
Мы сядем и письма, как летопись боя,
Как хронику чувств, перечтем…
1942
Сестра
Когда, упав на поле боя —
И не в стихах, а наяву, —
Я вдруг увидел над собою
Живого взгляда синеву,
Когда склонилась надо мною