Избранное
БАРБУ ДЕЛАВРАНЧА(1858—1918)
Оригинальное и яркое творчество Барбу Делавра́нча (псевдоним Барбу Штефэне́ску) занимает видное место в румынской литературе конца XIX — начала XX века. Глубокой и искренней любовью к своему народу, верой в его силы проникнуты лучшие произведения этого богато и разносторонне одаренного писателя — прозаика, драматурга и публициста.
Эпоха, в которую жил Делавранча, характеризовалась в Румынии становлением и развитием капитализма и, следовательно, резким обострением социальных противоречий и классовой борьбы. Это усиление социальных противоречий, сказывавшихся в самых различных формах во всех областях жизни, не преминуло найти свой отклик и в румынской литературе. Выступая против реакционной теории «чистого искусства», крупнейшие румынские прозаики, поэты и литературоведы, объединившиеся вокруг наиболее передового литературного журнала того времени «Контемпоранул» («Современник»), доказывали, что источником подлинного искусства может быть только жизнь народа и настоящая литература должна в первую очередь художественно отражать эту жизнь. На таких же позициях стоял в своем творчестве и Делавранча.
Барбу Делавранча родился в одном из окраинных кварталов Бухареста, в семье возчика. После окончания школы, оставившей у будущего писателя весьма тягостное впечатление своими жестокими «порядками» и отупляющими «методами» обучения (что, в частности, видно из его автобиографических рассказов «Господин Вуча» и «Стипендиат»), Делавранча поступил на юридический факультет.
Еще в гимназии Делавранча написал книжку стихов, но по-настоящему начал заниматься литературой лишь после окончания университета. В 1883 году он опубликовал, под псевдонимом Аргус, свою первую крупную новеллу «Султэника» и в последующие годы создает наиболее известные прозаические произведения, обращаясь к самым разнообразным жанрам — от очерка, новеллы и рассказа до поэмы в прозе и фантастической сказки. Так в эти годы появились сборники новелл «Султэника» (1885), «Трубадур» (1887), «Паразиты» (1893), «Между жизнью и мечтой» (1893) и «Хаджи Тудосе» (1903).
Любимые герои Делавранча — простые люди: крестьяне, жители городских окраин, мелкие чиновники. С большой любовью и искренним участием, образным и богатым языком описывает он быт и нравы «маленьких» людей, честных тружеников, страдавших от бесправия и произвола сильных мира сего. Но сарказмом и гневом проникнуты те рассказы, в которых Делавранча описывает правы циничных политиканов («Перед выборами»), развращенных и бессердечных тунеядцев («Паразиты» и «Янку Морой») мир ростовщиков и скряг («Хаджи Тудосе»), тупых, бездушных обывателей («Спокойствие», «Господин Вуча»). Писатель смело клеймит отрицательные явления современной ему действительности, выступает против «трусов и негодяев, тупиц и хитрецов-дипломатов… против ростовщиков, прикрывающихся маской «цивилизации», против паразитов и человекоподобных животных… против душителей всякого честного человеческого стремления» не только в своих рассказах, но и в многочисленных публицистических статьях. В 1892 году он опубликовал цикл статей, гневно заклеймивших высказывания королевы Румынии Елизаветы, которая в ряде своих произведений, под псевдонимом Кармен-Сильва, цинично клеветала на румынский народ.
Те же передовые идеи характерны для блестящих речей и публичных лекций Делавранча, в которых он горячо отстаивал права широких народных масс на образование, решительно высказывался за улучшение положения крестьянства и рабочих. Особенно ненавидел Делавранча барское, пренебрежительное отношение буржуазных эстетов к национальной культуре и искусству румынского народа.
«Настоящее искусство, — говорил Делавранча, — в отличие от науки обитает только в глубокой гуще народа, ибо, проникая через все слои общества, оно уходит своими тончайшими жизненными корнями в широкие массы, которые мы, лишенные культуры и вкуса интеллигенты, презираем… Пусть спорят сколько угодно, кто угодно… и как угодно, но искусство останется всегда чуждым для тех, кто чужд народу».
Возмущаясь несправедливостью и жестокостью буржуазного строя, Делавранча не понимал, однако, необходимости радикального, революционного преобразования порядков в стране. Он верил в возможность «образумления» господствующих классов. Участие Делавранча в политической борьбе буржуазных партий на долгие годы отвлекло его от литературы. Новым толчком к литературному творчеству явилось для писателя мощное восстание румынских крестьян 1907 года. Трагедия крестьянства заставила его, как и всех других передовых людей того времени, вновь задуматься над глубоким смыслом происходивших в стране событий. Делавранча ищет ответа на животрепещущие вопросы современной ему действительности в героическом прошлом народа. В 1909—1910 годах он создает драматическую трилогию «Закат солнца», «Буран» и «Утренняя звезда», в которой, как справедливо отмечает современный румынский литературовед Аурел Мартин, писатель «противопоставляет обществу, насквозь пропитанному смрадом золота и бездушия, светлый образ боевого прошлого народа».
Настоящий сборник знакомит советских читателей с рядом известных новелл, рассказов и очерков Делавранча, классика румынской литературы, имя которого живет в сердце народа освобожденной Румынии.
Ион С. Василенко
СУЛТЭНИКА
На левом берегу Доамны в деревне Домнешть стоит на отшибе домик, белый-пребелый. Вокруг окон узоры, расписанные красной и синей краской; дверные косяки и притолока сверкают белизной, завалинка старательно обмазана глиной; на коньке поскрипывают при каждом порыве ветра два флюгера. Двор окружен изгородью из орешника; во дворе амбар из букового дерева, загон для скота и конюшня, фундаментом которой служат четыре толстых бревна.
При жизни самого хозяина — Киву — дом его был полная чаша. Покойник был человеком зажиточным, но несчастная вдова его, оставшись одна, руководилась в житейских делах, как это часто случается с женщинами, более чувством, нежели разумом. Теперь она была в полном смятении, думая о судьбе своей дочери Султэники, совсем уже взрослой девушки.
Раз не повезет человеку в чем-нибудь, так и все у него из рук валится.
У бедной старухи выступали на глазах слезы, когда она смотрела на многочисленные, теперь опустевшие пристройки. Она не нищенствовала, но коли едва сводишь концы с концами, то это уж не жизнь, а мученье.
Два бычка, корова, два жеребца, десять овец и баран — разве это не бедность, ежели в хозяйстве прежде держали восемь пар быков венгерской породы, шесть коров, и у каждой вымя с ведро, девять резвых коней и большую отару овец, которые, спускаясь с гор, оглашали блеянием долину реки.
Начало декабря.
Валит снег, мелкий и частый, будто в небе муку просеивают, и резкий ветер разносит его во все стороны, слепя глаза. Под глубоким покровом снега спят холмы. Дальний лес одет голубоватой дымкой, деревья словно осыпаны цветом абрикосов и слив. Глухой шум проносится по холмам и теряется в глубоких долинах. Небо хмурое. Стаи ворон, подгоняемые ветром, каркают, спеша к лесу. Вьюга усиливается, ветер гуляет по холмам. Вечерние сумерки ложатся на землю темным погребальным покровом.
Река Доамна, пенясь, стремительно несет свои воды, сердитый шум ее тонет в вое ветра; большие льдины и толстые коряги ударяются о сваи моста.
В такую метель редко кто пройдет по деревне. Дороги занесены снегом, едва виднеются тропки шириной с лопату.
Но тропинка, ведущая от примэрии[1] к корчме, расчищена весьма старательно.
В окнах домов мигают желтоватые огоньки коптилок. В деревне необычная тишина — непогода точно сковала ее. Только во дворе корчмы хрипло лают два сторожевых пса.
Зато в самой корчме — дым коромыслом: Никола Грек в кругу деревенских заправил справляет свои именины.
Ведь один раз в году бывает Николин день!
В дверях корчмы стоит высокий, плечистый крестьянин с багровым лицом; он то и дело мотает головой, посмеивается и разглагольствует сам с собой:
— Таков уж человек… хватит рюмочку, другую, третью… глядишь, и пьян как стелька… а уж потом… Боже милостивый!.. Льешь, льешь, как в бездонную бочку… А что-то Санда скажет… Работящую жену послал мне господь, но уж больно лютую…
Из корчмы доносится звон стаканов, притоптывание каблуков и монотонное гудение кобзы. Пляшут с таким неистовством, что потолок сотрясается. А когда танцы немного утихают, все принимаются кричать наперебой:
— Ну, дай бог счастья, дядя Никола!.. Сто лет жизни и во всем удачи!.. За твое здоровье, куманек!
— Пей, пей, ведь не больно-то измаяла тебя церковная служба!
— Повтори-ка, батюшка, еще разок обедню!..
— Посмотрим, писарь, кто кого!..
Каждому свое. Для Николы — веселье, для других — печаль. Одни с нетерпением ждут рождества, чтобы заколоть откормленного борова, другим же еле хватает кукурузной муки. Уж так заведено: тот, кто устроил этот суетный мир, одним посылает лишь бедствия и невзгоды, а другие как сыр в масле катаются.
Жизнь в деревне замерла в эту лютую пору, только разбогатевший пришелец-корчмарь наслаждался на своем пиру, где вино рекой лилось. А в это время матушка Станка, вдова Киву, скорбно сидела у очага, ласково поглаживая по щекам любимицу дочь. Султэника дремала, опустив голову ей на колени.
В комнате так прибрано, что любо-дорого посмотреть. Над кроватью — шерстяной коврик искусной ручной работы. На подушках — наволочки из клетчатой материи. На сундуке, под иконами, два толстых одеяла.
В красном углу три иконы русского письма, сверкающие словно багровое пламя. Все святые похожи друг на друга как две капли воды: треугольники глаз, линии носа и губ, очерченные двумя штри