которые в один вечер зарабатывают двенадцать мон, читая заупокойные молитвы под удары гонга. За устройство всего необходимого для роженицы — ложа и изголовья — берут семь бу серебром за семь ночей. Когда наступает время толочь рис для моти, за ступку берут днем три бу, а вечером два бу. За котелок для варки лекарств берут десять мон за семь дней. Если наняться чистить канаву да принести грабли, бамбуковую метлу и мусорную корзину, получишь за один кэн всего лишь мон, а садовник, если принесет садовые ножницы да подстрижет деревья любого сорта, может заработать пять бу. За каждую привитую веточку взымают по бу, плотник за два часа работы получает шесть бу серебром. Некоторые греют воду для омовения и продают по шесть мон. Бывает, сдают напрокат на все лето бамбуковые шторы, и прямо, кажется, что сквозь эти шторы проглядывает бережливость горожанина, стремящегося по возможности обойтись вещами, взятыми напрокат. Да, если не лениться и не жалеть рук и ног, то проживешь не хуже других.
Здесь, в столице, в конце четвертого квартала улицы Симмати в доме за ладными решетками, за воротами, украшенными гербами из трех листьев плюща, благополучно жила семья из пяти человек. Несведущие могли бы подумать, что это дом лекаря, а на самом деле Нагасакия Дэнкуро жил вкладами в злачные места Киото. Существует пословица: «Всякой речи верь лишь наполовину!» Этот же человек никогда не говорил ни слова правды. К примеру, в первый день нового года, когда все становятся на год старше, он говорил: «Как вы помолодели!» — и так вплоть до последнего дня последнего месяца года лгал не переставая. Однако, когда нужда возьмет за горло, и такой человек может сгодиться.
В третьем квартале Муромати в старинном, почтенном семействе жил юноша, которого в кварталах развлечений знали под именем Сасароку. Дело, конечно, молодое, однако Сасароку превзошел пределы дозволенного, растратив на любовь с женщинами и мужчинами все деньги, полученные от отца семь лет тому. И хотя он точно знал, что у родителя, ушедшего на покой, имеются кое-какие сбережения, но пока он не мог распоряжаться этими деньгами, а бросить разом гульбу тоже был не в состоянии.
Прознав от кого-то о Нагасакия Дэнкуро, Сасароку пришел к нему и попросил тысячу рё под условие, что после смерти отца он вернет в два раза больше. Недаром велика столица, находятся люди, готовые и в таких обстоятельствах ссудить деньги… Нагасакия послал приказчика, чтобы узнать возраст должника. Сасароку был собою хорош, но теперь он изменил прическу и оделся победнее. Ему было только двадцать шесть, но приказчику он сказал, что ему тридцать один год, набавив себе пять лет. Приказчик удивился — ведь в мире обычно радуются молодости, но сказал, пристально глядя на Сасароку:
— Да уж сколько бы вам ни было, дело-то в вашем батюшке. Выходит, что ему всего лет пятьдесят.
— Я появился на свет, когда отец был уже в почтенном возрасте, ему под семьдесят, — возразил Сасароку, однако приказчик не поверил.
— Я недавно видел, как ваш батюшка сидел в лавке и торговался из-за батата, а однажды довелось мне оказаться неподалеку, когда он хлопотал, приказывая собирать доски, упавшие утром с крыши во время тайфуна. Судя по всему, здоровье у него отменное. Никак непохоже, чтобы в ближайшие десять—пятнадцать лет с ним приключилась беда. Потому мы затрудняемся дать вам ссуду под его смерть, — сказал он.
— Вы очень ошибаетесь! У отца давно уже случаются круженья в голове, к тому же с возрастом он полнеет день ото дня, а это непременно ведет к удару. Ну проживет еще года три, самое большее — пять. Если вскорости отец не умрет, то и на этот случай я приготовился. Прошу вас, не отказывайте мне, — уговаривал он приказчика, а многочисленные дружки Сасароку в один голос твердили:
— Мы тоже считаем, что старик долго не протянет. Мы только потому и прислуживаем этому молодому господину, что с часу на час ждем кончины его папаши. Да мало ли как еще можно порешить дело, не дожидаясь срока!..
— Ну что ж, тогда составляйте долговую расписку, — заключил приказчик и на том откланялся.
По сути говоря, обязательство вернуть сумму в два раза больше полученной означало, что Сасароку в течение трех дней после смерти отца должен был выплатить две тысячи рё. На две тысячи он и написал расписку. Месячных процентов положили один моммэ с каждого рё, и за год набегало изрядно. Из суммы в тысячу рё было удержано двести, Сасароку получил только восемьсот, однако и из них Нагасакия, как было у него в заводе, вычел сто рё комиссионных, двадцать рё наградных уплатили приказчику и двести без процентов дали двоим соседям, приглашенным свидетелями, помимо того, часть денег пошла домовладельцу в уплату за печать, на общий налог за сделку, на пиршество по случаю удачного завершения дела и другие траты. Под конец, когда Сасароку распечатал сверток с деньгами, то из занятой тысячи рё на руках у него осталось лишь четыреста шестьдесят пять. Многочисленные прихлебатели наперебой принялись его утешать.
— Какая удача вам, вот богач появился!
Сасароку с дружками сразу же отправился в дом любви в четвёртом квартале, раздобыл тушечницу, бумагу, записал все долги и полностью уплатил по давно скопившимся счетам за развлечения, за подарки артистам и по счетам из чайных домиков.
— По желанию вашей милости мы обновили потолок на втором этаже, расходы не составят и десяти рё… — говорили ему, показывая книгу расходов. Другие напоминали, что несколько лет назад понесли убытки, пригласив для Сасароку труппу бродячих актеров, а третьи показывали ему книгу с записью пожертвований, которую он раньше и в глаза не видал, где значились имена всей его родни́; и когда он уплатил по всем этим счетам, оказалось, увы, что все его деньги уже уплыли, и осталось у него всего-то один рё и три бу.
— Не пристало богачу самому хранить деньги, — сказали ему друзья, отобрали последнее и со звоном бросили монеты в ящик для мелочи. Дождались они, когда Сасароку захмелел, и исчезли один за другим, поспешив скрыться, пока тот не пришел в себя. Задержался только один человек, высокого роста, служивший в доме Сасароку. Он-то и увел его, говоря, что уже закрывают.
Видя, что отец несокрушимо здоров, Сасароку становился все печальнее. Он отправился в храм Тага-даймёдзин в Оми и помолился, чтобы отец поскорее умер, но по ошибке молитвы он приносил богу долголетия, оттого толку от них быть не могло. Горюя, что отец так долго живет, Сасароку взывал ко всем богам и буддам: «Пусть он скончается в течение семи дней!» — заклинал он. Кто знает, может, и правда молитва его была услышана, ибо у отца закружилась голова. Его обступили испуганные домочадцы. Вне себя от радости Сасароку достал заранее припасенный яд, налил воды в чашечку и собрался было поднести яд отцу со словами:
— Вот у меня тут есть хорошее лекарство.
Стал он разгрызать для отца снадобье, да по нечаянности и проглотил. А ведь то был яд, и тут же дыхание Сасароку прервалось. Все средства перепробовали, стараясь разжать ему зубы, но тщетно. Возмездие за дурные дела мгновенно настигло его — вытаращенные глаза у Сасароку налились кровью, волосы встали дыбом, тело распухло раз в пять против прежнего. Все только дивились, глядя на это. Отец вскоре поправился и, не зная причины, по которой сын опередил его в смерти, горевал о его кончине. Следовало бы и ослепленному алчностью ростовщику, ссудившему Сасароку деньги, призадуматься над возмездием, ожидающим его за подобные дурные дела.
Дождь слез, пролившихся безвременно,или Торговец метелками, что вымели состояние семьи в Фусими
Говорят, что персиковые деревья всегда растут около дома бедняка; уж не потому ли прославилось этими деревьями селение Фусими, что в провинции Ямасиро?
Там и сейчас пышно цветут персиковые сады…
Но в старину местечко Сумидзомэ в Фусими славилось цветением сакуры, оттого для любования цветами приглашали туда даже жителей столицы, и они сожалели, что день смеркается слишком быстро. Не только любители выпивки, но и трезвенники, грустя об уходящей весне, провожали ее, обмениваясь чарками сакэ в тени цветущей сакуры. Каждый день сменяли друг друга все новые гости, все они пили, и хотя капли сакэ, проливавшиеся из чашек, были легче росинок, но в конце концов набралась под землей чуть ли не целая река вина, пропитала корни дерева, и понемногу красавица сакура засохла. До нас дошло только название «сакура Сумидзомэ», а вода из колодца, что вырыт был в саду, где некогда цвела эта сакура, была столь известна, что из нее готовили чай самому князю Хидэёси. Со временем переменилось и это, источник стал простым колодцем на столичном тракте, а вскоре и само селение здешнее пришло в запустение.
Недалеко от Сумидзомэ в заброшенном домике жил Бунскэ по прозвищу Жаровня. В этом бренном мире он занимался тем, что делал на продажу метелки и другие вещицы бамбука. У него не было одежды, чтобы защититься от холода поутру и вечером в ветреные дни. Ночами, когда падал иней, он лишь тем и держался, что разжигал огонь в жаровне тлеющими углями, потому его и называли не по имени, а окликали просто: «Эй! Жаровня! Жаровня!»
Печальным и скудным был его удел. Под Новый год он не мог ни моти приготовить, ни украсить ворота ветками сосны. В доме хоть шаром покати — дрова кончились и в ящике для риса ни зернышка. С завистью думал он о рыбной закуске из Танго, об одежде, которую принято дарить друзьям и родным на Новый год, словом, обо всем, что есть у других. И сам он, и жена его уже состарились. И уже смирились с нуждой, но с грустью мечтали, чтобы хоть дети их смогли полакомиться на Новый год. Но и это, увы, было невозможно.
Горестно, когда жизнь проходит в бедности и лишениях. В этом селении несколько лет назад начали сажать персики. Уже с весны, с нетерпением дожидаясь прихода осени, персики еще не вполне созревшие, начали продавать зеленщику из столицы; это давало доход, благодаря которому в течение нескольких последних лет семья Бунскэ спокойно провожала старый год и встречала новый. Но ураган, налетевший двадцать третьего дня восьмого месяца этого года, вырвал с корнями все персиковые деревья. Беда постигла всех одинаково, но Бунскэ казалось, что его нужда еще страшнее,