В сорок пятом рыжий паренек вместе с матерью переместился на запад, в Германию. Ехали, боялись: русская зона. Сколько было наговорено соседками, соседями, кому-то прислали письмо, кто-то слышал...
Дома родители крестьянствовали, жили не бог весть как, всякое случалось - земли было мало. Когда уходил отец на войну, обещал ему землю. Он все шутил: "Стану я украинским помещиком!"
Где оно, поместье? И где отец?
Вышла из вагона женщина с малышом на руках - поле, незнакомые, чужие места. Ах, война, будь она проклята!
Разместили их в селе, неподалеку от Эберсвальде, округ Франкфурт н/О. Начали привыкать.
Однажды созвали переселенцев и местных крестьян на собрание, сказали:
- Жил здесь прежде помещик, прусский юнкер, сбежал он теперь на Запад. Будем делить его землю между собой.
Земельная реформа...
Вскоре создали в деревне кооператив, началась новая жизнь, вросла мать в эту жизнь, понравилось. Земля своя, и государство свое, и люди кругом хорошие.
А рыжий паренек подрос, пошел в школу: "2X2=4", "Власть в республике принадлежит рабочим и крестьянам", "Мы боремся за мир".
В пятьдесят четвертом году объявился наконец папаша: прислал письмо из Кёльна:
"...в Кёльне я кельнером, возвращаться к вам не собираюсь, встретимся в Бреслау. Отнимем его у поляков, помяните мое слово. Набирайтесь терпения..."
Всплеснула мать руками:
- Бреслау?.. Зачем? Неужели опять война, неужели он так ничего и не понял, дурень?
Сидела вместе с сыном, долго сочиняла ответ:
"Родина наша здесь, в Германской Демократической Республике, живем мы хорошо. Образумься, пойми..."
Кончилась на этом их переписка.
После школы рыжий паренек остался у себя в деревне: механик-тракторист, вот жениться задумал, девушка из той же деревни. Познакомьтесь, пожалуйста: Гильда.
...Всю эту историю выслушал я, сидя в конторе будущего музея, куда нас вместе с рыжим пареньком и его невестой пригласили Малер и Хаан: попросили сделать запись в книге отзывов.
Не хотелось уходить, разговаривали о разных вещах, вспоминали.
Потом Малер сказал:
- Да... Все это надо осмыслить, свести воедино: Заксенхаузен, ваш друг - советский солдат, который погиб здесь, мы с Хааном, и вот он, эберсвальдец, и его папаша, который в Кёльне мечтает о Вроцлаве... Сложное это понятие - "Германия", не сразу разберешься...
Старик Хаан вынул из какой-то папки брошюру, протянул пареньку:
- Прочитай и напиши отцу в Кёльн: живет, мол, с тобой в одном городе господин Корнелий - комиссар кёльнской полиции. В Заксенхаузене его хорошо помнят, был он здесь начальником Особой комиссии, уничтожал людей почем зря, скольких убил - не перечислишь! Матиас Тезен, Эрнст Шнеллер - лучшие наши товарищи пали от его руки. Напиши отцу и про эсэсовца Эккариуса, в брошюре о нем подробно говорится. Замечательный был семьянин! Вышел однажды на плац со своими детишками, воркует: хотите, покажу вам фокус? Подозвал кого-то из наших, больного узника: "Ложись!" - и стал топтать его каблуками, пока тот не умер. Господин Эккариус тоже на свободе, в Бонне живет. И еще напиши отцу - пусть съездит в Дюссельдорф, к господину Эрвину Брандту - в концерне Флика Эрвина Брандта знает любой служащий. Да и мы его знаем неплохо, еще с тех времен, когда он был оберштурмбаннфюрером СС...
...Стали прощаться.
- Поедете обратно через Ораниенбург, а там на Берлин прямая дорога, вам любой покажет.
Неожиданно Гильда спросила:
- А скажите, товарищ Хаан, в те времена жители Ораниенбурга и Заксенхаузена знали о том, что творится здесь, в лагере?
- Возможно, догадывались, но, скорей всего, точно не знали. В этом-то ведь и все дело. Население, то есть народ, должно знать, что происходит в его стране, в любом доме, за любыми стенами, только тогда станут невозможными "совершенно секретные" газовые камеры, "засекреченные" виселицы и выстрелы в затылок во время измерения роста.
- ...Счастливого пути!
- Спасибо вам, товарищи!
- Пошли, Хаан. Надо запереть ворота, кстати проверь, убран ли мусор возле польского барака.
Двое идут, скрипит под ногами щебенка. Темнеет - вечер уже...
...Возвращались в Берлин, шофер включил было радио, поймал мелодийку, выключил.
- Да, - сказал он, - многое мы сегодня повидали. Будет вам теперь о чем написать. Сюжет для романа...
ЛИЦО ВРЕМЕНИ
Этот фильм создавался на протяжении примерно тридцати лет, его с различных "позиций" снимали различные операторы. Над иными кадрами судьба подшутила: предназначенные стать документами триумфа, они превратились в документы позора, и, напротив, то, что должно было запечатлеть страх и отчаяние, стало кинопамятником силе человеческого духа и мужества.
Речь идет о шведском фильме "Кровавое время", смонтированном Эрвином Лейзером. В архивах из тысячи километров отснятой пленки он выбрал немногое, многое зато сказал. "Кровавое время" - рассказ о Гитлере и гитлеризме, о том, как пришли к власти фашисты и что они сделали с Германией и с Европой. Титры в начале фильма поясняют: кровавую историю гитлеризма надо знать, чтобы трагедия, пережитая человечеством, никогда больше не повторилась.
Подробно излагать содержание фильма - занятие, пожалуй, бессмысленное: раскройте учебник новейшей немецкой истории, перечитайте его - и вы узнаете содержание картины Эрвина Лейзера. Большие и малые события нашли в ней свое отражение: первая мировая война, Версаль, революция и контрреволюция, мюнхенский путч, экономический кризис, безработица, борьба партий внутри Германии... На экране - деятели Веймарской республики, Гинденбург, финансисты, заводчики, дипломаты, Гитлер не сам пришел к власти, его к ней "привели", расчистили путь в надежде, что именно он "утихомирит" революцию и коммунистов. Это пролог к двенадцатилетнему господству нацизма и пролог к фильму.
Персонажи пролога засняты в патетические минуты: они выступают с речами, присутствуют на официальных церемониях, сговариваются, торгуются. Начало трагедии напоминает фарс. Трудно поверить в то, что господа в цилиндрах, с моноклями, которые смешно суетятся на экране (что это кинокомедия из буржуазного быта?), играют не в скат, не в бридж, а в судьбы народов.
В сумятице двадцатых годов, среди послевоенной накипи, возникает потешная фигура человека с челкой и усиками: неудавшийся художник, недоучка, истерик. Эрвин Лейзер показал вехи его биографии. На увеличенных во всю ширину экрана фотоснимках из семейного альбома - невзрачный младенец, а затем школьник с туповатым лицом: такими обычно изображают второгодников. Портрет мамаши, аккуратной мещаночки. Папаша - добропорядочный чиновник. Эти снимки даны неспроста. В них обвинение взбесившемуся мещанству, которое в определенных исторических условиях может причинить величайшее зло. Филистерская алчность, прожорливость и крохоборство возводятся в государственный принцип, пустая ненависть к инакомыслящим, к инакоговорящим, зависть к соседу, который кажется более удачливым, превращаются в "расовую теорию", жестокость мещанина оборачивается бараками и крематориями лагерей смерти, а второгодник с туповатым лицом становится Гитлером. Впрочем, автор фильма настойчиво подчеркивает и другое: Гитлер так и остался бы всего-навсего злобствующим неудачником, если бы его не наняли промышленные магнаты, не снабдили деньгами Тиссена, пушками Круппа, танками Флика, самолетами Хейнкеля, не предоставили бы в его распоряжение всю мощь германской индустрии. Мещанин оказывается на службе у монополий и с фельдфебельским усердием несет эту службу. Заключен союз между Гитлером и концернами, между Гитлером и генералами рейхсвера. Господа с моноклями покидают экран, остаются где-то за кадром, экран заполняют теперь штурмовики, гестаповцы, эсэсовцы, оголтелые толпы с факелами в руках. Вот появился Геринг, вот Гесс, вот Гиммлер и Франк - и Гитлер, Гитлер, Гитлер...
Фарс окончен. Начинается трагедия. Кровавое время...
Еще задолго до того как стать фюрером, Гитлер написал свою книжку "Майн кампф", объявленную библией нацизма. Фильм - своеобразная иллюстрация к этому сочинению. Каждое "теоретическое" положение осуществлялось на практике, а кинохроника зафиксировала все: лихорадочную подготовку к войне, "трудовую повинность", аресты, погромы, бессовестную нацистскую демагогию. Вот они стоят на перекличке - немецкие мальчики: не шелохнутся, держат равнение, в глазах - энтузиазм, вера.
- Откуда ты, камерад? - спрашивает правофланговый.
- Я из Пруссии!
- Я из Баварии!
- ...из Тюрингии!
- ...из Саксонии!
- ...из Дрездена!
- ...из Гамбурга!
И левофланговый заключает восторженно:
- Один народ! Одна кровь! Один рейх! Один фюрер!..
Много кадров спустя вновь прозвучит этот текст, прозвучит как горькая и беспощадная ирония... Уныло бредут по Москве колонны немецких военнопленных - усталая, одичавшая масса, "битые фрицы", как их называли в те дни.
- Откуда ты, камерад?
- Из Пруссии... из Баварии... Из Тюрингии...
Крах.
Но это - после, после, а пока что еще идет "обработка": мечется по Германии Гитлер, хрипит, неистовствует, выступает с речами, уговаривает, грозит, обещает, машет кулаками, гладит по головкам детей: фюрер - отец, фюрер вас любит, фюрер принесет счастье.
Что стало с этими детьми, которых в "историческое мгновение" запечатлел объектив кинокамеры? Живы они или погибли под бомбами, задохнулись среди развалин, утонули в то роковое апрельское утро сорок пятого года, когда в последнем исступлении Гитлер приказал затопить берлинское метро? А если они живы, то, может быть, смотрят сейчас этот фильм и с отвращением вспоминают свое украденное, обманутое детство? С кого спросить, кому предъявить счет?
...Ликовали дети, легковерные родители думали: кто его знает, может, действительно этот человек наделен сверхъестественной силой? Без боя запросто - стал немецким Саар, и без войны была проглочена Австрия, а потом - опять-таки без единого выстрела! - стер Гитлер с карты мира название "Чехословакия" и появилось слово "протекторат". Чудо!