Старик Лу умел жить счастливо. В молодости он не гонялся за доходами, а в старости не беспокоился о сыновьях и внуках. Его жена после рождения дочери Муюнь заболела и умерла. Лу больше не женился, наложниц тоже не брал. Он часто говорил: «Я двадцать лет сплю один, не стремлюсь к наживе, пишу стихи и даже в старости сохранил здоровье».
Его знали как поэта, у него было немало учеников; он никогда не покидал пределы уезда, а последние десять лет даже за ворота дома выходил редко. Он не только не домогался богатства, но попросту отрешился от мирских и домашних дел.
Однако, беседуя сейчас с Цянь Сюецзю, он внезапно ощутил непонятную тревогу. Цянь Сюецзю был одних лет со старшим братом старого Лу. Жизнь его сложилась неудачно, и он никогда не мог выдвинуться. Он часто приходил потолковать с Лу о современных событиях и вспомянуть старое.
Сейчас они обсуждали политические заслуги Чжан Вэньсяна[14] и пришли к выводу, что «старые нравы невозможно вернуть».
Цянь Сюецзю с горечью сказал:
— Некогда ваш отец служил в Сюньяне[15] и совершил немало славных дел, проявляя большую ученость и выдающийся талант. А вчера оттуда приехал мой родственник и рассказал, что там творятся такие же безобразия, как в нашем крае. Это очень печально!
Старый Лу, теребя редкую седую бороденку, молча кивал головой. Когда речь зашла о его отце, он невольно вспомнил блеск и славу былых времен и стал размышлять о переменах в жизни страны и судьбе семьи, происшедших после смерти отца. Хотя сам он был здоров, мир казался ему слишком неприветливым. Сын талантами не обладал и не внушал никаких надежд. Семейные дела также постепенно приходили в упадок. Была у него утеха на старости лет — прекрасная сноха, из родовитой семьи, красивая, умная, но, к несчастью, в прошлом году она умерла.
Вздохнув, старик заговорил:
— После смерти отца наступил период реформ «ста дней»[16]. А с тех пор каких только не было перемен! Поистине, как говорится: «Все меняется». Возьмем, к примеру, мой дом. Ты человек понимающий. Ну на что это похоже? Не относись я легко ко всему, меня, пожалуй, давно бы на свете не было.
— Что говорить! Действия детей и внуков почти всегда предопределены небом. — Цянь Сюецзю неосторожно пробудил в старике мрачные мысли и чувствовал себя неспокойно. — Люди всегда одинаковы, брат. В молодости горячи и часто легкомысленно относятся к выбору друзей.
Голова старого Лу медленно качнулась справа налево, почти коснулась плеча, остановилась секунды на две и медленно возвратилась в прежнее положение. Он возбужденно сказал:
— Если б только смолоду горячи, а то ведь просто вздорны и глупы! А если уж говорить о талантливости, то всем им далеко до моей Юнь.
— Кстати о Юнь. Разве в прошлом году, когда к тебе сваталась семья Ли, ничего не вышло? — спросил гость.
— Семья эта знатная, ее глава родился в один год с моим умершим братом. Но, говорят, жених самый заурядный человек, а я очень боюсь всего того, что связано с замужеством дочери. Раньше я думал, что придет сноха и будет вести хозяйство. Много лет выбирал и наконец остановился на семье У. К сожалению, мой сын оказался плохим и принес лишь несчастье хорошей девушке. Ты ведь знаешь, что она заболела из-за сердечных переживаний. Она как слегла, так больше и не встала. Я давно разошелся с родственниками. Все из-за этого дела. В прошлом году я специально послал письмо семье У с извинениями. Вот почему к замужеству Юнь я не могу подходить опрометчиво. — Лу медленно погладил бороду, помолчал немного и продолжал: — В модных сейчас высказываниях о свободе любви, о праве молодых людей самим выбирать друг друга есть доля здравого смысла. И в древности случалось, что девушки выходили замуж по собственной воле, и от этого они не утрачивали изысканности манер и чистоты нравов.
— Но нельзя подходить к людям с одинаковой меркой, — глубоко вздохнув, заметил Цянь Сюецзю. — Если о свободе заговорят кухарки, это выльется просто-напросто в разврат.
Так беседовали два старика, когда Лу Мую вошел с Ху Гогуаном и Ван Жунчаном.
Лу Мую, увидев в комнате отца и Цянь Сюецзю, смутился, но отступать было неудобно. С усилием шагнув вперед, он позвал за собой Ху и Вана. Хитрое лицо Ху Гогуана и простоватый облик Ван Жунчана произвели неприятное впечатление на старого Лу. Однако, посмотрев на сына, выглядевшего очень элегантным и красивым, он втайне остался доволен.
Внезапно он что-то вспомнил и, обращаясь к сыну, произнес:
— Утром посланный Чжоу Шида принес тебе записку. Юнь дала ее мне посмотреть. Там написано о каком-то собрании каких-то членов комитета. Скажи, что это значит?
Лу Мую не ожидал, что отец заинтересуется его делами, поэтому он встревожился и уклончиво ответил:
— Я забочусь лишь об интересах нашего района. Вам, отец, не надо беспокоиться. — Указывая на Ху и Вана, он пояснил: — Я пришел с друзьями по такому же делу. Если есть от Чжоу Шида записка, я пойду прочту.
Старик кивнул головой. Тогда Лу Мую, воспользовавшись моментом, позвал Ху и Вана и провел их в свою комнату.
Оставшись вдвоем, старики вновь стали предаваться воспоминаниям о прошлом.
Когда трое приятелей проходили мимо искусственного холмика, Лу Мую сказал:
— Чжоу Шида — ученик отца. Сейчас он является постоянным членом комитета партии уезда, занимает видное положение. Мы можем поручить ему дело Гогуана.
Однако после серьезного обсуждения друзья пришли к мысли, что прежде всего надо нанести визит заведующему торговым отделом при комитете партии Фан Лоланю, а затем действовать в соответствии с обстановкой. Пока к Чжоу Шида не стоит обращаться. Он всегда был трусом, боялся ввязываться в споры и брать на себя ответственность и как член комитета не имеет веса. Кроме того, партийный комитет непременно передаст дело Ху Гогуана на рассмотрение торговому отделу, то есть как раз Фан Лоланю.
— Между Фан Лоланем и нашей семьей, — рассказывал Лу Мую, — старая дружба. Его отец с моим были близки. Жена Лоланя часто навещает мою сестру. Ко мне Фан тоже хорошо относится.
Слова Лу Мую окончательно убедили собеседников, что прежде всего необходимо пойти к Фан Лоланю. На этом и порешили. Лу Мую знал, что завтра в полдень состоится заседание постоянных членов комитета партии и на нем наверняка будет рассматриваться дело Ху.
Все трое вышли на улицу. Ван Жунчан, которому так и остался неясным вопрос «Как наказывают лешэней», с грустным лицом возвратился в лавку. Ху Гогуан, напротив, успокоился и всю дорогу обдумывал, как повести беседу с Фан Лоланем. Он чувствовал себя уверенно.
Семья Фан, с которой издавна дружила семья Лу, разумеется, была знатной, хотя дом Фан Лоланя не был столь обширен, как у Лу, и от него не веяло такой печальной древностью.
Когда Ху Гогуан и Лу Мую подошли к воротам, им преградил дорогу слуга, смахивающий на солдата караульной службы.
— К заведующему отделом Фану, — надменно произнес Лу Мую.
— Нет дома, — кратко ответил слуга, ощупывая взглядом Ху Гогуана.
— В таком случае госпожа должна быть дома. Доложите, что мы хотим ее видеть.
Очаровательный облик спутницы Чжу Миньшэна внезапно мелькнул перед взором Ху Гогуана; он подумал, что госпожа Фан должна быть такой же обворожительной.
Слуга вновь поглядел на Ху Гогуана и лишь тогда пошел в дом. Лу Мую велел Ху Гогуану следовать за собой.
За кирпичными, увитыми цветами воротами находился опрятный дворик, в южном углу которого цвела клумба. Чашкоцветник и бамбук радовали глаз яркими красками и наполняли воздух тонким ароматом. За двориком была расположена гостиная.
Из флигеля, прилегающего к гостиной слева, раздался детский смех. Затем донесся нежный, радостный голос женщины. Ребенок лет трех, словно быстро катящийся снежный ком, выбежал из дверей и натолкнулся на слугу, входившего в гостиную. Затем появилась стройная, красивая женщина.
Лу Мую поспешно шагнул вперед.
— Госпожа Фан, брат Лолань ушел? — спросил он.
Ху Гогуан увидел женщину лет двадцати пяти — двадцати шести, с небольшим овальным лицом, нежной белой кожей, одетую в темно-синюю блузку и длинную черную юбку. Коротко остриженные волосы, спадающие на лоб, придавали ей вид девочки. Вопреки всем ожиданиям, госпожа Фан не походила на модниц, пугающих своей яркостью, а была миловидна и привлекательна естественной красотой.
— А, господин Лу! Присаживайтесь, — улыбнулась госпожа Фан и, взяв ребенка за руку, передала его подошедшей служанке.
— Это товарищ Ху Гогуан. Пришел с визитом к Лоланю, — любезно представил Лу Мую друга и, придвинув стул, сел.
Госпожа Фан с улыбкой кивнула Ху Гогуану, приглашая его сесть рядом с собой. Однако Ху Гогуан застенчиво жался к Лу Мую. Он заметил, как при улыбке у госпожи Фан обнажились два ряда небольших, очень белых зубов. Хотя он привык добиваться успеха, угождая влиятельным лицам, но с женщиной нового типа знакомился впервые и чувствовал полную растерянность. К тому же он не знал, следует ли объяснять миловидной хозяйке дома цель своего прихода.
Тем временем Лу Мую непринужденно болтал с хозяйкой. Задав несколько вопросов о жизни Фан Лоланя, он пояснил, что привело их сюда.
Ху Гогуан воспользовался этим и тоже вступил в разговор.
— Я слышал от Мую, что знаменитый начальник отдела Фан является одним из деятелей партии и государства. Я специально пришел повидать его и попутно рассказать ему о нападках на меня. Но и удостоиться видеть вас, госпожа Фан, тоже большое счастье.
Опрятно одетая служанка принесла чай.
— К сожалению, муж ушел по приглашению начальника уезда, — скромно улыбнувшись, ответила госпожа Фан. — Угощайтесь чаем! Муж, вероятно, скоро возвратится. — И, повернувшись к Лу Мую, она спросила: — Как поживает барышня Муюнь? Я очень занята домашними делами и давно не навещала ее. Попросите ее прийти ко мне посидеть. Мой малыш Фанхуа п