— Ты знала, за кого выходишь замуж, Татьяна Романовна, — голос Васи заставил Тимошку переменить положение и плотнее прижаться к прохладному полу. — Я тебе не обещал ни праздников, ни персональных машин, я могу повторить тот наш разговор слово в слово. Я даже помню, где мы тогда были, на Крымском мосту…. еще не начало светать.
— Не надо, — глухо, как-то вся обмякая, попросила Татьяна Романовна. Я тоже помню…. Что же делать, мы слишком горячо взялись, по молодости были слишком самонадеянны… Не рассчитали силы… Я так устала, Вася, больше не могу. Ноша оказалась слишком тяжела, мне не по силам, Вася, разве я виновата?
Почувствовав смену интонации в голосе Татьяны Романовны, Тимошка озабоченно вылез из-под кровати и переместился ближе к ее ногам, скашивая черный умный глаз то на нее, то на Васю и как бы прикидывая, кому он в данную минуту может быть больше полезен и к кому в первую очередь надо броситься на помощь.
— И ты не виновата, и никто не виноват, весь вопрос в том, на сколько еще хватит горючего, Таня.
Как всякая чуткая и любящая женщина, Татьяна Романовна чувствовала, что складывается неподвластная ей ситуация, и, что бывало с ней крайне редко, она с некоторой даже растерянностью и боязнью глядела сейчас на мужа, словно столкнулась с неудержимо влекущим водоворотом, полным скрытой, непонятной жизни и опасных воронок.
Выгадывая время для необходимой перестройки, Татьяна Романовна пустила в ход одну из самых своих непроницаемых улыбок, с какой красивая женщина разговаривает с другой, еще более красивой. Озадачивая Васю своей полнейшей безмятежностью, Татьяна Романовна присела на подлокотник низкого кресла в углу и вытянула длинные красивые ноги в золотистом, еле заметном пушке.
— Вася, ты звонил Коле Звереву? — все с той же непроницаемой небрежной улыбкой, как о чем-то маловажном, хотя это составляло главный интерес ее разговора, спросила Татьяна Романовна. — Он два раза о тебе справлялся.
— Этому-то что еще нужно?
— Он говорил о тебе с министром, Вася, что за тон?
Ты и раньше не отличался мягкостью, а теперь вообще от тебя ни о ком не услышишь доброго слова.
— А я сам? Разве о самом себе я плохого мнения?
— Вот, вот, видишь, никого рядом, кто был бы нам равен, вокруг нас абсолютный вакуум.
— Таня, что с тобой, ты шуток не понимаешь?
— Какие тут шутки, когда такая нетерпимость! Теперь вот и Яшка Полуянов, и Коля Зверев, и Севка Валуев стали тебе нехороши. Ни с того ни с сего решил сыграть в ревность, — пожала плечами Татьяна Романовна. — Так я тебе и поверила! Ты и когда целуешься, в глазах одни формулы торчат.
— Запрещенный удар, — обрадованно потер руки Вася. — В солнечное сплетение, а то и ниже. Недаром Севка Валуев у тебя сегодня с уст не сходит.
Не удержавшись, Татьяна Романовна засмеялась, пересела к Васе, затормошила его:
— Ах ты, Вася-Василек! Никак не хочешь понять, что время сейчас такое, жестокое, ничего не поделаешь. Кроме таланта, нужно еще иметь власть, а талант, что талант? Так и будут доить все, кому не лень.
— Завела свою пластинку, — отмахнулся Вася, внутренне прислушиваясь к малейшей интонации Татьяны Романовны.
— Просто тебе больше нечем крыть, — Татьяна Романовна снова перешла в наступление. — А к Севке ты несправедлив, Севка-один из немногих наших истинных друзей… Сам выбрал себе судьбу, вместо жены взял себе редкую профессию, улетел на Камчатку и живет себе поживает в своем рыбьем царстве. Чем он тебе-то мешает?
Два-три письма в год!
— Пусть бы твой Петрарка вместо писем кетовую икру или балыки слал.
— Пошлый вульгаризатор! — невозмутимо парировала Татьяна Романовна. Что ты сегодня замкнулся на Севке?
У нас своих проблем выше головы, и ни одна, заметь, не решается…
— И не решится.
— Спасибо, обрадовал.
— А что я могу, я, Танюш, ничего не могу.
— Ты можешь тесать блоки, за которые никто больше не берется, а изменить порядок вещей ты не в состоянии.
Не нами он установлен, не нам пытаться его изменить, — подвела черту Татьяна Романовна. — Меня интересует другое. Твое здоровье. Я за тебя отвечаю. С меня спросится.
Куда смотрела? Почему не уберегла? Ты, Вася-Василёк, уже не тот, что пять лет назад, хотя бы пять лет назад…
Повторяла и повторять буду-работаешь на износ. В один прекрасный день твой мозг просто откажет. И что ты будешь делать? Лудить чайники? Тебе нужно, необходимо переключение, и нечего прятаться от самого себя.
— От тебя спрятаться, точно, некуда. Конченый я человек.
— Вася, можешь ты быть серьезным хоть раз в жизни!
Господин случай подбрасывает тебе билет. Морозовы не каждый день уходят. Позвони Звереву! — Татьяна Романовна с трудом удерживалась от внезапно подступивших слез.
Тимошка, бесцеремонно отряхнувшись, подошел вплотную к Татьяне Романовне, положил ей голову на колени, туго обтянутые тонкой материей, и, неотрывно глядя на нее, внимательно дослушал ее длинный монолог, пытаясь понять, на чьей стороне правота.
— Даже Тимошка серьезней тебя. Видишь, он тоже просит, правда, Тимошка? — немедленно призвала в союзники Тимошку Татьяна Романовна, с наслаждением запуская руки в лохматую шелковистую шерсть. — Послушайся хоть его, надеюсь, его-то ты считаешь своим искренним другом?
— А ты не решай за Тимошку, — рассердился Вася. — И вообще я спать хочу, не дают человеку поболеть, каждый тут высказывается, выступает. Мы с Тимошкой спать хотим.
— Спите, спите! — с готовностью подхватила Татьяна Романовна. — Дай я тебя укрою… Может, чего-нибудь вкусненького принести?
— Не надо, — отказался Вася, с удовольствием закрывая глаза.
Татьяна Романовна слегка провела ладонью по его волосам и на цыпочках вышла. Тимошка хотел было отправиться с ней вместе, по она приказала ему быть с Васей и караулить его, Тимошка послушно улегся возле кровати.
Татьяна же Романовна тщательно, не по-дачному оделась, подкрасилась и, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания, предупредив Семеновну, что уходит по делу, вышла к шоссе. Проголосовав, спустя полчаса она уже была у нужного ей дома, в самом центре соседнего с Озерной дачного поселка, здесь, находясь уже почти у цели, она опять заколебалась. Ей пришло в голову, что она своим походом к Полуянову поставит и себя и мужа в неловкое положение и что лучше всего было бы вернуться и никаких разговоров с Полуяновым не вести. И, однако, рассуждая таким образом, она уже поднималась по тесной лестнице и скоро оказалась на втором этаже деревянного коттеджа.
А может, его, на счастье, и дома не окажется, она перебросится с Мариной, женой Полуянова, парой дежурных фраз, посидит с четверть часа, выпьет чаю с обязательным в дачной жизни клубничным вареньем и вернется домой, — обнадежила себя Татьяна Романовна, притрагиваясь к кнопке звонка, и тут же услышала твердые шаги за дверью, через несколько секунд она увидела обрадованное ее приходом и удивленное лицо Яши Полуянова и улыбнулась ему, полуофициально-полудоверительно. Он пригласил ее войти, усадил в кресло, Татьяна Романовна часто бывала с Васей у Полуяновых в московской квартире, но на даче была у них впервые. Здесь, как и в Москве, царствовали вещи. Полуянов много и охотно ездил в заграничные командировки, квартира его, а теперь вот и дача были набиты дорогими вещами и редкостями и больше смахивали на антикварную лавку, где вещи не служили человеку, а соперничали друг с другом, хищно, как на аукционе, выкрикивая свою цену. Глядя на это собрание вещей, нельзя было даже отдаленно предположить профессию и круг интересов их хозяина, так далеки они были, вместе взятые, от того, чем занимались Вася с Полуяновым на работе. Хозяйка дома, пышноволосая женственная блондинка, с кроткими, небесной голубизны глазами, отсутствовала, и Татьяна Романовна облегченно вздохнула. Они недолюбливали друг друга, несмотря на внешнюю приветливость и дружелюбие.
В напевных, мечтательных интонациях Марины Сергеевны Татьяне Романовне всегда слышалась фальшь. В институтских кругах Марина Сергеевна приобрела известность своими приемами, где умела щегольнуть изысканностью и роскошью сервировки, смелостью интерьера (ее коньком была мебель), искусно подобранными и дополняющими друг друга гостями. Каждого она могла занять и обогреть, найти нужное слово, а старички профессора просто таяли в ласкающих лучах ее небесно-голубых глаз.
При всей своей кажущейся женской беспомощности, незлобивости и кротости, Марина Сергеевна активно двигала мужа по служебной лестнице и считала необходимым быть в курсе всех институтских дел.
Задержавшись взглядом на низком длинном столике в круглой нише стеклянной веранды, где блестела никелем, полированной поверхностью, разноцветными клавишами и кнопками устрашающая коллекция магнитофонов, диктофонов, миниатюрных колонок для стереофонического звучания, Татьяна Романовна с интересом спросила:
— У тебя, Яша, я вижу, дорогое увлечение…
— Я сам дорогой, Таня, — улыбнулся своей слабости Полуянов, наблюдая за Татьяной Романовной и заинтересованный ее неожиданным приходом. Это-презент, в Штатах в прошлом году преподнесли, помнишь, я с делегацией на конгресс летал… а вот этот мини-японский. Все-таки японцы в электронной аппаратуре всех опередили…
Жаль, Вася не увлекается. Экономно, красиво, долговечно… Если бы я не знал нашего дорогого Васю, я бы и тебе мини-диктофон устроил, например, размером с пудреницу… но ведь на него как найдет!
— Я к тебе, Яша, как к старому верному другу пришла, — перебила Полуянова Татьяна Романовна, со странной пристальностью глядя ему прямо в зрачки. — Мне нужно поговорить с тобой, о Васе…
Полуянов от неожиданности моргнул, и глаза его разбежались в разные стороны, хотя все в институте давно привыкли к этой его особенности, Татьяне Романовне стало как-то неуютно, не по себе, и Полуянов, с чуткостью человека, давно знавшего и ее, и Васю, и все сложности их отношений, угадал ее настроение.
— Да ладно тебе, — сказал он просто. — Свои же люди. Чего там, выкладывай.