Неясны были нам, как вещий бред волхва.
Все помнится: «Когда мы пели время вишен!..»
Как пахла горечью тумана синева!
Еще мне помнится коварный путь позора.
Перед броском — колючей проволоки стыд.
И правда в пелене туманных слов фразера.
И с фау в сотый раз был начат алфавит.
Оружье тех, кто прав, тогда от слез мерцало.
Потом ладью любви сгубила глубина.
Еще в моих ушах сирена скрежетала,
Когда был допит страх с остатками вина.
Смысл старых книг легко усваивали дети.
Нож, вспыхнув на столе, светился горячо.
И вечером душа дышала, как в клозете,
Поимкою убийц шикарных. И еще
Немало горьких клятв припомню об отмщенье…
Лёт диких лебедей мне слышится вдали.
Кровоточат слова. Возможно ль возвращенье?
Прошла пора чудес. И годы зря прошли.
Франкфурт-на-Майне, 1947
ЗНАМЯ КРИВОГО РОГА(Из «Мансфельдской оратории»)
В Мансфельде эту историю
Знает любой горняк…
Сюда из Кривого Рога
Прислали однажды флаг.
Красное знамя Ленина
В то утро вручили нам
Рабочие Украины —
Немецким своим друзьям.
Секретарь рудничной ячейки
Держал на собрании речь.
Он как зеницу ока
Поклялся тот флаг беречь.
Но в тридцать третьем нацисты
Пришли, как чума, как мрак.
И секретарю приказали
Отдать для сожженья флаг.
Он отказался. И вот он,
В тюремную робу одет,
Брошен в гестаповский лагерь,
Но упорно твердил он: «Нет!»
За русское имя «Ленин»
Смертью грозил трибунал,
Но и там, за колючей проволокой,
Он, как клятву, «Ленин» — шептал.
Они ринулись на Россию.
«Это враг наш!» — вопили вокруг
Но знал человек в концлагере,
Что Россия наш лучший друг.
Одним пресмыкаться и хныкать,
Другим бороться дано.
Сердце класса ослабло.
Но все же билось оно!
В России статую Ленина
Украли фашистские каты,
Чтобы ее переплавить
В орудия и гранаты.
Но есть и в далеком Мансфельде
Ленинцы — совесть земли.
Они ту бесценную статую
От варваров уберегли.
Когда нас Красная Армия
Избавила от оков,
На площади нашего города
Ильич встречал земляков.
А тот, кто томился в лагере,
Был русскими освобожден.
Не только красное знамя
Спас в годы позора он:
Сберег он великую дружбу,
Не дал нашу честь растоптать.
Зовут его Отто Брозовский —
Должны о нем все узнать.
С той поры миновало
Дней и событий много.
Несем мы красное знамя —
Подарок Кривого Рога.
И Ленин стоит на площади,
В грядущее взор устремив,
И всюду есть в мире ленинцы,
И Ленин повсюду жив!
1950
АВРОРА
Когда вместе с войском надежда
Замерзла среди снегов,
Опять зазвучала легенда
Про младенца и трех волхвов.
В золоте, в розах и миртах
Витал над окопами бог.
Кто потерял надежду,
Утешиться верой мог.
— Но когда он придет, спаситель?
Будет ли мир на земле? —
Спрашивали солдаты,
Никак понять не могли.
Плыли свинцовые тучи
В течение многих годов.
И люди душили друг друга
В ожидании трех волхвов.
Нашелся какой-то умник,
Начал смущать народ.
Его в ту же ночь офицеры
Вывели в расход.
Но в серых солдатских колоннах
Гудели, уставясь во тьму,
Крестьянин: — Кому землица? —
Рабочий: — Завод кому?
— Нет, прежде всего победа! —
Сказали хозяева им.
— Шалишь, — отвечали солдаты, —
Мы гибнуть за вас не хотим!.. —
Освещали ракеты покойников,
Уснувших на холоду.
Волхвов и младенца не было,
Но видели люди звезду.
Они из окопов вставали,
Сжимали они кулаки.
Ногами голосовали
Измученные полки.
Луна на штыках торчала,
Был вечер морозен и мглист,
И на солдатских папахах
Красные звезды зажглись.
В эту ночь навсегда ветры свой курс изменили.
С этой минуты, как прежде, жизнь идти не могла.
Стали читаться по-новому древние книги и были.
Неясное сделалось ясным, темная даль — светла.
Люди, согбенные горем, нуждой, нескончаемым голодом, —
От льдин под сиянием северным до туркестанских песков —
Увидели: воссияла звезда революции молодо,
И пастухи запели о правде большевиков.
Свершалось все, что раньше даже не смело присниться им.
Вспомнились все унижения, гнет, вековечный страх,
Тысячелетнее рабство, и костры мировой инквизиции,
И простуженный кашель замученных в застенках и рудниках.
Азбука баррикад и обиды тысячелетий,
Смутные чаянья предков в долгие годы зла,
Музыка, хлеб и любовь существовали на свете
Ради того, чтобы эта великая ночь пришла.
И грохнули пушки «Авроры», по окнам Зимнего бьющие.
Под знаменем красным на приступ идут Петроград и Москва.
Твердой рукой на дверях начертало Грядущее:
«Вся власть Советам!» — ленинские слова.
Там, где, как угли, тлели тягучие, вялые годы,
Где человек со счастьем был лишь едва знаком,
Вставала заря рассвета — Аврора, заря свободы,
И пылала звезда на декретах с надписью: «Совнарком».
Твердым, железным шагом
Годы-богатыри
Идут по стране, где крейсер
Носит имя зари.
Молодая победа народом
Могуче закреплена:
Дважды о красные скалы
Лоб расколола война..
Май своим новым рожденьем
Обязан вовек Октябрю…
Партия коммунистов
Выпестовала зарю.
7 ноября 1950
ОКТЯБРЬ ДАЛ НАМ РОДИНУ
Стояло время войн и вьюг холодных,
Эпоха лжи и бедствий всенародных,
Эпоха Молоха и гекатомб,
Эпоха биржи и эпоха бомб.
Была пора ослепших и пугливых,
Заблудших стад и пастырей фальшивых.
Осенний ветер пламя свеч гасил.
Казалось, у людей не хватит сил.
Кто верный путь укажет людям сирым?
Так терпкий запах крови плыл над миром,
И в ту эпоху зла и черных дел
Нигде народ отчизны не имел.
Но сквозь заброшенность пашен,
Сквозь стужу и голод сел,
Непобедим и бесстрашен,
От Охты и Выборга вел
Красногвардейцев в Смольный
Ветер восстанья вольный.
«Рабство терпеть довольно!» —
Тот промолвил, кто правду обрел.
Гром пушек революционных!
И в двери стучит приклад.
В губерниях потрясенных
В сумятице канонад
Уже полыхали рассветы.
И ленинские декреты,
Пламенем правды согреты,
Будили сердца, как набат.
И коммунисты добыли
Для тех, кто живет трудом,
В огненных битв горниле
Пашню, завод и дом.
Чтоб горя не знали внуки,
Рабочий взял в свои руки
Поэзию и науки
Вместе с Зимним дворцом.
Сквозь пулеметные ливни
Провидел рабочего взгляд
И контуры зданий дивных,
И завтрашний город-сад.
Да! Близилось время всходов!
В дыму боев и походов
Отчизну для всех народов
Открыл в октябре Петроград.
Там, на торцовых плитах,
Кровью начертан был план
Улиц, солнцем облитых,
И светлых домов для крестьян.
Там были видны народу
Встающие в тундре заводы,
В пустынях каналов воды
И светлых судов караван…
Везде, где люди стремятся
Осилить войну и мрак,
Где рядом с цветами наций
Багровый пылает флаг,
Где в грозном гуденье набата
Грозой континенты объяты —
Вновь встают матросы Кронштадта
И кексгольмцы в огне атак!
1952
ИЗ ЦИКЛА «ПАМЯТЬ»(1953)
ТРИОЛЕТ
Зашумели тихие долины,
Очи мертвых словно розы дышат.
Мой суровый сон виденьем вышит:
Зашумели тихие долины,
Словно голос, звездный и невинный,
И шумят, и наших слез не слышат.
Зашумели темные долины,
Очи мертвых словно розы дышат.
Я зову луну, мою подругу,
Слушать тех, чья речь в земле слышна.
Звездная задумалась страна.
Я зову луну, мою подругу,
В теплый смех я окунаю руку.
Как снежинки, реют имена.
Я зову луну, мою подругу,
Вспомнить тех, чья речь в земле слышна.
ОНИ НЕ УВИДЯТСЯ БОЛЕ…
В сладости спелой малины
Мы неразлучны с тобой.
В тишине и в громе пучины
Мы неразлучны с тобой.
Смертельные скроются годы,
Но мы неразлучны с тобой.
Под куполом грозной природы
Мы неразлучны с тобой.
Наша жизнь — развеется дымом,
Но мы неразлучны с тобой.
В объятье нерасторжимом
Мы навек неразлучны с тобой.
Сорву я с губ твоих вести
(О, мы неразлучны с тобой!)
Любви и праведной мести.
И я, как прежде, — с тобой.
Любовь сожгла не напрасно
(О, мы неразлучны с тобой!)
Все дотла, самовластно и страстно,
И мы неразлучны с тобой.
Хлеб, вино и день голубой
Меня обручили с тобой.
Но ушли эти годы. О, сердца глухие откосы,
Где черные кони часов пасутся… В тиши деревень
Одичали живые ограды и поздние выпали росы.
Из обреченных лесов к путнику движется тень.
Вот она веет все ближе. В закатный час, по дорогам
Караулит детей, чтобы их во мрак увести.
Только мертвые спят, от зимы не очнувшись, в январском и строгом
Нерушимом покое, и гравий над ними хрустит.
Ораторов алое слово забыли усталые губы.
Тень надвигается ближе. Цветы на штыке
Завяли давно, и только холодные трупы
На гриве волны уплывают по черной реке.
Мы опустимся вниз на незримых весах этой тени.
Незнакомым знакомцем тень уходит. Останется боль.
Мы застонем в ночи от старых ран и видений,
Но сегодняшний день на раны посыпал нам соль.
Сегодняшней ночью тем ранам уже не закрыться,
И завтрашней ночью те раны будут болеть.
Я понял знаки твои, ночная зарница.
Я вижу знаки твои — отныне и впредь.
КОГДА ОГОНЬ В ЗОЛЕ ШЕВЕЛИТСЯ…
Когда огонь в золе шевелится
И церковный колокол бьет,
Выступают из сумерек лица,
И я знаю уже, кто войдет.
Безучастные улицы глухи,
Отзвучали шаги. Я один.
И опять знакомые духи
Мне кивают из-за гардин.
Они горбятся в узкой нише,
Где темнеют большие холсты.
Шевелят они желтых книжек
Источенные листы.
В их ясных перстах заалели
Астры. Под их рукой
Вечные кудри метели
Вплетаются в волос мой.
Чуть заметным дымком они дышат,
Будто скрипка, манят меня,
И свои иероглифы пишут
На пепле вчерашнего дня.
Мои лампы давно потускнели
Под этим дымком голубым.
Они улыбаются еле-еле,
И я улыбаюсь им.
Я знаю вас поименно,
Как мой рот, что горек и сжат,
Как синий глаз цикламена,
Как мой давнишний клад,
Как все, что сбыться не может,
Как список моих потерь.
Я знаю тот век, что прожит,
И тот, что стучится в дверь.
Давно во дворах огромных
Скулят полоумные псы.
Давно стучат в горенках темных
Столяры. В такие часы
Грозная, с белой кокардой,
Обходит город луна,
Стоит над старой мансардой
И гостя зовет она.
Но я очнулся снова,
Я с тобою и с ним навсегда.
Послушны заклятью слова
Хлеб, соль и вода.
Туман, неприветлив и низок,
Клубится над дорогой ночной.
Тебе и ему я близок,
Так будьте же рядом со мной.
ПЕПЕЛ БИРКЕНАУ
Как ветер, как рой насекомых,
Как свежий ночной холодок,
Как облаков невесомых
Густой предрассветный поток,
Как скудная пища больного,
Как бабочки легкой пыльца,
Как в песне случайное слово,
Как снег на губах мертвеца,
Как в зыбкой воде отраженье
Мерцания звездных лучей, —
Легко, невесомо забвенье,
Как облако или ручей…
Над ржавою гнилью оврага
В смешении света и мглы,
Как клочья истлевшего флага,
Взметаются хлопья золы.
На трактах, телами мощенных,
Господствует чертополох.
Но в пепле неотомщенных
Отмщенья огонь не заглох.
Чтоб мы, вспоминая о прошлом,
Очистились в этом огне,
Земля, прилипая к подошвам,
«Запомни!» — взывает ко мне…
Как слово прощанья, прощенья,
Как тяжесть чугунной плиты,
Как накануне решенья
Внезапный прилив немоты, —
Так тяжко воспоминанье
О них, кого больше нет…
Погибшие в газовой бане
Любили любовь и рассвет,
Стихи и ночные аллеи,
Где слышен дроздов разговор.
О память! Она тяжелее
Громоздких гранитных гор…
Но тех, кто хранит эту память, —
Их много, им нет числа.
Та память убийц достанет
Из всех нор, из любого угла.
Серый пепел витает над нами,
Мечется ветер сквозной,
Серыми семенами
Засеяв простор земной,
Чтоб внукам в предостереженье
Посев тот однажды взошел,
Чтоб легок он был, как забвенье,
Как память людская, тяжел.
Чтоб, глядя на эти всходы,
Миллионы людей земли
Во имя любви и свободы
От гибели мир берегли.
Ведь те, кто поверил в надежду,
Не устрашатся угроз.
В зеленую чудо-одежду
Рядятся ветви берез.
И голуби — шумные звенья —
Плывут над холмами золы,
Легки, как людское забвенье,
Как память людей, тяжелы.
Освенцим — Биркенау, лето 1949 года