Избранное
В СОГЛАСИИ С ЖИЗНЬЮ И ПРАВДОЙ ИСТОРИИ
Имя Владимира Минача, выдающегося представителя современной литературы социалистической Чехословакии, крупнейшего словацкого прозаика, давно и хорошо известно в нашей стране. Его книги переводились на многие языки народов Советского Союза. Только по-русски отдельными изданиями были опубликованы романы Минача «Смерть ходит по горам» (1948), «Вчера и завтра» (1949), монументальная трилогия «Поколение», созданная в 1958—1961 гг., сборники рассказов «На переломе» (1954) и «Медвежий угол» (1960).
Этот интерес к творчеству писателя в первую очередь, конечно же, объясняется притягательностью таланта, теми достоинствами произведений, которые всегда связываются в читательском сознании с подлинным мастерством, с оригинальностью и в то же время с естественностью индивидуального художественного выражения. Вместе с тем Минач близок нам и общим духовным настроем, неустанными энергичными поисками «второго, глубинного смысла вещей», последовательным стремлением не только запечатлеть, но и понять современника, помочь ему поверить в собственные силы, познать себя и других. У литературы, считает Минач, нет более высокого предназначения, чем эта миссия чуткого, надежного посредника между людьми; по его глубокому и справедливому убеждению, «действительно большая эпика всегда вырастала… из участия, понимания, из сочувствия или сопереживания с человеком и человечеством».
Вот почему творческую эволюцию писателя трудно представить без учета все более уточняющихся воззрений Минача на гуманистическую природу современной литературы, на ее роль и место в социалистическом обществе. К этой центральной проблеме — отношения искусства и действительности — Минач постоянно обращается в своих многочисленных статьях и эссе, составляющих как бы второе измерение его таланта, его творческой индивидуальности. В публицистике дополнительно реализуется не только яркий гражданственный темперамент художника, но и в полной мере находит выход его склонность к прямой постановке общественно значимых проблем, к историко-философскому осмыслению движения жизни и соответствующих перемен в сознании людей.
Минач далек от прекраснодушных просветительских иллюзий по поводу всемогущества литературы, но вера в возможности слова, олицетворяющего вторую, общественную природу человека, характерна для всей многогранной деятельности писателя. Обостренное внимание к этому исходному «материалу» литературы искони было присуще ее истинным мастерам. У себя на родине Минач выступает продолжателем этой славной писательской традиции, выступает по-своему, с характерной для него страстью и масштабной принципиальностью. «Газеты и радио, — писал он, например, в 1957 году, — эти самые могущественные концерны по производству слов, ныне обходятся, пожалуй, всего лишь тысячей единиц основного лексического фонда. Словесные конструкции утратили гибкость, окаменели — мертвые, будто заколдованные, немые слова…» При всей заостренности высказывания, эта тревога по поводу реально существующей тенденции к нивелированию языка естественна для человека, профессионально связанного со словом, привыкшего улавливать, взвешивать, перебирать оттенки его смысла, звучания, аромата. В своем рассуждении Минач, однако, устремляется дальше, выходя за пределы собственно лексических и даже литературных забот. В происходящем процессе девальвации, инфляции слова он чутко угадывает угрозу обеднения всей духовной жизни общества, серьезное, «коварное» препятствие на путях строительства социализма. Ведь обесценивание слова ведет к параличу самой мысли, бессодержательность «окутывает мышление, как темное облако, как густой, непроницаемый туман; языковые клише и схемы в опасной степени стесняют его, загоняя в прокрустово ложе шаблона». Писатель зовет на борьбу с «умертвлением слов», чреватого «умертвлением мысли»: «Слово должно нести все, что только может унести».
Читать Минача всегда интересно, будь то рассказ, роман или интервью в периодическом издании: повсюду бьется упорная, увлекающая за собой, пытливая мысль. У него случались творческие неудачи (кто из пишущих от них гарантирован!), но не было бесстрастных, «проходных» книг. Каждая отмечена печатью личности, каждая неизменно становилась предметом жарких обсуждений, вызывала живое читательское согласие, а подчас и бурный протест. Но иначе, пожалуй, и быть не могло. Минач создавал и создает свои произведения с осознанным прицелом на отклик, на общественный резонанс. Литература для него «имеет смысл не сама по себе, в своей ограниченности, в своей великолепной изоляции… но только в контакте с действительностью, эпохой, обществом, читателем. Без такой основополагающей связи литература лишь глухая буква, отпугивающая формула, звук пустой». Мысль здесь выражена в общей форме. Но как всегда в подобных случаях у Минача, теоретический постулат выводится из практики, за ним стоит, в нем конденсируется богатый жизненный и творческий опыт самого художника.
Владимир Минач (род. 10 августа 1922) принадлежит к поколению, юность которого пришлась на годы второй мировой войны, совпала с периодом существования марионеточного клерикально-фашистского Словацкого государства, возникшего под покровительством Германии в 1939 году, вскоре после того как западные «миротворцы» выдали в Мюнхене Чехословацкую республику на растерзание Гитлеру. Это было глухое время политической коррупции и национальной измены, прикрываемой ханжеской демагогией правящей верхушки относительно реализации «тысячелетней мечты» словаков о независимости, об «освобождении исстрадавшегося народа от кабалы пришлых элементов», о воцарении «мира и согласия между верными словаками». Во имя «единства нации» в стране были запрещены все политические партии, начались антисемитские погромы, проводилась массовая высылка в протекторат, то есть в оккупированную гитлеровцами Чехию и Моравию, представителей чешской национальности, ужесточились преследования всех инакомыслящих и прежде всего коммунистов. Политический и расовый террор особенно усилился после того, как местные подручные Гитлера втянули Словакию в братоубийственную войну с Советским Союзом. Но именно с этого момента, окончательно развеявшего у подавляющего большинства населения остаточные иллюзии о внутренней сути «своего» режима, в стране нарастает волна антифашистского сопротивления, кульминационным пунктом которого стало Словацкое национальное восстание в 1944 году. Участником этого важнейшего исторического события, ставшего прологом народно-демократической и социалистической революции в Чехословакии, был и Владимир Минач — в то время пылкий двадцатидвухлетний юноша, недавний гимназист, как и многие его сверстники пришедший в ряды повстанцев по зову сердца и велению совести.
«В годы войны, — вспоминал Минач позднее, — началась сознательная жизнь моего поколения. Все, что случилось потом и через что мы прошли, берет свое начало в восстании». Словацкое национальное восстание стало решающей вехой не только личной, но и творческой биографии Минача. Его первый роман «Смерть ходит по горам» создавался почти сразу же после освобождения Чехословакии от фашизма, по горячим следам только что отгремевших событий. Художественное начало в нем непосредственно слилось с автобиографическим. Это роман, но это и личный дневник, горячая исповедь, взволнованный репортаж.
Здесь нет обстоятельного, эпически спокойного рассказа о событиях. Все или почти все в книге подчинено принципу самовыражения. Действие развивается нервными импульсами, движется скачками от одной напряженной, «крайней» ситуации к другой. Внимание писателя сосредоточено на этих коротких вспышках, озаряющих обнаженное, мятущееся сознание героев в момент столкновения с очередным испытанием, подстроенным жизнью. Суровые будни, драматизм борьбы, которую вели слабо вооруженные, не искушенные в воинском ремесле повстанцы с регулярными частями фашистского вермахта, становились подлинным экзаменом на стойкость характеров, прочность идеалов и убеждений. Страх, ненависть, злость, отчаяние, слепой инстинкт самосохранения — вот что на поверку оказывается на самом дне человеческой натуры. И все же не только это. Преодолевая кризисное состояние духа, человек становится сильнее и чище, начинает по-иному, зорче всматриваться в себя и в окружающих его людей. Стойкость других уже не кажется ему бессмысленной, а примеры осознанного выполнения долга вызывают непроизвольное внутреннее восхищение.
Сам Минач довольно-таки сурово отзывался позднее об этом романе. «Время рассудило мою первую книжку, — говорится в его интервью 1954 года, — субъективно искреннюю, но объективно местами мало правдивую, написанную на горячем дыхании, но несовершенную. Мало в ней исторического осмысления, зато изрядно непосредственного, иногда наивного взгляда на события и людей…» Не вступая в полемику с писателем, скажем только, что он, пожалуй, чересчур строг в оценке своего литературного дебюта. Требование уравновешенного историзма в 1948 году вряд ли было выполнимо для молодого, начинающего автора, воображение которого оставалось еще до краев переполнено перипетиями только что смолкнувших сражений. Зато в его непосредственном отклике, в правдивом, неприкрашенном свидетельстве очевидца крушения одной эпохи и неудержимого наступления другой до сих пор чувствуется такой накал драматизма, юношеского горения и страсти, который делает эту «несовершенную книгу» одним из нестареющих произведений о Словацком национальном восстании.
Все это осталось, потому что изначально присутствовало в романе. Впрочем, сам Минач, вспоминая о душевном волнении, с которым создавалась эта книга, называл ее своим «навсегда любимым детищем». А его строгость объясняется тем, что уже тогда, в 1954 году, едва закончив сборник рассказов «На переломе», посвященных социалистическим преобразованиям в деревне, он подумывал о качественно новом творческом возвращении к поре в