П о л к о в н и к (шепчет). Да, открытый мятеж!
Б е к м а н. Они не желают рассчитываться на первый-второй. Но, разъединенные, они объединяются, образуют хор. Громовый, грозный, гудящий. И знаете, что они ревут, господин полковник?
П о л к о в н и к (шепчет). Нет.
Б е к м а н. «Бекман!» — ревут они. «Унтер-офицер Бекман!» Без конца. «Унтер-офицер Бекман!» И рев нарастает. Все ближе подкатывает рев, звериный рев, так, верно, бог кричит, чужой, холодный, гигантский. А рев все катится и нарастает, катится и нарастает! И уже становится таким огромным, таким удушающим и огромным, что я задыхаюсь. И тогда я кричу, кричу что есть мочи впотьмах. Тогда я должен кричать, страшно, страшно кричать. И от крика я просыпаюсь. Каждую ночь. Каждую ночь концерт на ксилофоне из костей, и каждую ночь эти хоры, и каждую ночь страшный крик. И заснуть я уже не могу, потому что ответственность-то была возложена на меня. На меня была возложена ответственность. Да, на меня. Я потому и пришел к вам, господин полковник, что хочу наконец спокойно спать. Потому и пришел к вам, что хочу спать. Наконец-то спать спокойно.
П о л к о в н и к. Чего же вам от меня нужно?
Б е к м а н. Я хочу отдать ее вам назад.
П о л к о в н и к. Что отдать назад?
Б е к м а н (почти напевно). Ответственность. Я принес ее вам обратно. Разве вы забыли, в чем дело, господин полковник? Четырнадцатое февраля забыли? Под Городком. Было сорок два градуса мороза. Вы прибыли на наши позиции, господин полковник, и сказали: «Унтер-офицер Бекман!» — «Здесь!» — крикнул я. Тогда вы сказали, и ваше дыхание обручем повисло на меховом воротнике — я как сейчас это вижу, потому что у вас был прекрасный меховой воротник, — тогда вы сказали: «Унтер-офицер Бекман, вы будете в ответе за двадцать человек. Вы разведаете лес восточнее Городка и постараетесь захватить нескольких пленных, ясно?» — «Так точно, господин полковник», — сказал я. И мы ушли в разведку. А я, я был в ответе. Всю ночь мы разведывали лис, потом началась перестрелка, а когда мы вернулись на свою позицию, недоставало одиннадцати человек. И я был в ответе. Вот и все, господин полковник. Но теперь война кончилась, теперь я хочу выспаться, теперь я отдаю вам назад ответственность, господин полковник, ни к чему она мне, я отдаю ее вам назад, господин полковник.
П о л к о в н и к. Но, милый мой Бекман, вы напрасно так волнуетесь. Совсем не это имелось в виду.
Б е к м а н (внешне спокойно, но со страшным волнением). И все же, господин полковник. Все же именно это имелось в виду. Ответственность — это же не только слово, не химическая формула превращения светлого человеческого тела в темную землю. Нельзя же гнать людей на смерть за пустое слово. Куда-то ведь надо пристроить эту ответственность. Мертвые ответственности не имут. Бог ответственности не имет. А живые, они-то спрашивают. Каждую ночь спрашивают, господин полковник. Когда я лежу без сна, они приходят и спрашивают. Женщины, господин полковник, убитые горем, одетые в траур женщины. Старые женщины, седоволосые, с потрескавшимися руками, молодые женщины с одиноким тоскующим взором. И дети, господин полковник, дети, куча маленьких детей. И они шепчут из темноты: «Унтер-офицер Бекман, где мой отец, унтер-офицер Бекман, где мой муж, унтер-офицер Бекман, где мой сын, унтер-офицер Бекман, где мой брат, унтер-офицер Бекман, где мой жених, унтер-офицер Бекман? Унтер-офицер Бекман, где? где? где?»Так они шепчут до рассвета. И всего только одиннадцать женщин, господин полковник, ко мне приходят только одиннадцать. А к вам, господин полковник? Тысяча? Две тысячи? Вы хорошо спите, господин полковник? Тогда для вас ведь несущественно, если я вам подбавлю ответственность еще за одиннадцать. Вы можете спать, господин полковник? Несмотря на две тысячи ночных призраков? Да? Вы можете жить, господин полковник? Можете прожить хоть одну минуту и не кричать? Господин полковник, господин полковник, вы хорошо спите по ночам? Да? Тогда для вас это несущественно, тогда, значит, мне можно выспаться наконец — если вы будете так добры и возьмете ее обратно, ответственность. Тогда мне можно будет наконец выспаться, со спокойной душой выспаться. Душевный покой, вот оно самое, душевный покой, господин полковник! И тогда: спать! Господи!
П о л к о в н и к (у него все-таки сперло дыхание. Но он смехом разгоняет стеснение в груди, не злобно, впрочем, а скорее грубовато, игриво и добродушно, однако говорит очень неуверенно). Молодой человек, молодой человек! В толк не возьму, никак в толк не возьму. Вы что, тайный пацифист, что ли? Не без бунтарства, а? Но… (он смеется сначала смущенно, затем верх берет его здоровая прусская сущность, и он хохочет во всю глотку) голубчик мой, голубчик мой! Да вы, видно, плутишка, а? Верно я говорю? Как? Плут, плут и есть. (Хохочет.) молодцом, дружище, молодцом! Ну, вы ловкач! Один этот глубочайший юмор чего стоит! Да вы знаете (хохочет и прерывает себя) с этой штукой, с этим номером, я хочу сказать, вам надо на сцену! Да, да, на сцену! (Полковник не хочет обидеть Бекмана, но он здоров, простодушен, солдат до мозга костей, и сон Бекмана воспринимает как остроумную шутку.) Эти идиотские очки, эти волосы, торчащие во все стороны! Вам надо исполнять ваш номер под музыку. (Хохочет.) Бог ты мой, и выдумает же человек такой сон! Приседания, приседания под звуки ксилофона! Нет, голубчик, на сцену, на сцену! То-то люди будут хохотать, животики надорвут! О господи!!! (Хохочет до слез и отдувается.) Я сначала и не смекнул, что вы хотите показать такой смешной номер. Я думал, вы правда немножко умом тронулись. Я и не подозревал, какой вы замечательный комик. Ну вот, голубчик, вы доставили нам большое удовольствие, и я хочу, в свою очередь, порадовать вас. Знаете что? Подите-ка вниз к моему шоферу, возьмите там горячей воды, умойтесь, сбрейте бороду. Приведите себя в человеческий вид. И затем скажите шоферу, чтобы он дал вам один из моих старых костюмов. Да, я говорю серьезно. Сбросьте эти отрепья, наденьте мой старый костюм, да, да, спокойно можете принять его, и вы снова станете человеком, милый вы юноша! Снова станете человеком!
Б е к м а н (просыпается и выходит из своей апатии). Человеком? Человеком стать? Стать снова человеком? (Кричит.) Мне стать человеком? Да вы-то люди, что ли? А?
М а т ь (пронзительно вскрикивает, что-то опрокидывается и падает). Нет! Он нас убьет! Не-е-ет!
Отчаянная суматоха, взволнованные голоса вперемешку.
З я т ь. Держи лампу!
Д о ч ь. Помогите! Свет погас! Мать опрокинула лампу.
П о л к о в н и к. Спокойствие, дети мои!
З я т ь. Где же лампа?
М а т ь. Свет, свет зажгите.
П о л к о в н и к. Да вот она, вот.
М а т ь. Слава богу, опять светло.
З я т ь. А этот тип исчез. Я сразу понял, что он псих, этот голубчик.
Д о ч ь. Одна, две, три, четыре. Нет, все на месте. Только блюдо разбилось.
П о л к о в н и к. К черту! Ради чего он валял дурака и что имел в виду?
З я т ь. Может, он и вправду только бесноватый?
Д о ч ь. Смотрите, бутылка с ромом исчезла.
М а т ь. Ах, боже мой, твой чудный ром, отец!
Д о ч ь. И половины хлеба тоже нет.
П о л к о в н и к. Что вы там про хлеб?
М а т ь. Хлеб унес? Да на что он ему?
З я т ь. Может, он хочет его съесть. Или заложить. Выходцы из низов ни перед чем не останавливаются.
Д о ч ь. Может, он и правда хочет его съесть.
М а т ь. Это сухой-то хлеб?
Дверь скрипит и захлопывается.
Б е к м а н (снова на улице. В бутылке булькает жидкость). Люди правы. (Все больше пьянеет.) Ваше здоровье, ох, согревает. Нет, люди правы. Ваше здоровье. Что нам горевать о мертвых, когда самим хоть в петлю лезь? Ваше здоровье. Люди правы. Мертвецами нас уже совсем завалило. Вчера десять миллионов. А сегодня все тридцать. Завтра явится какой-нибудь тип и взорвет целую часть света. На следующей неделе другой придумает, как десятью граммами яда за семь секунд уничтожить все живое. А нам горевать? Ваше здоровье. Мне вот кажется, что со временем надо будет присмотреть для себя другую планету. Ваше здоровье! Эти люди правы. Пойду-ка я в цирк. Правы они, правы, старина! Полковник со смеху чуть не окочурился! Он говорит: мне только на сцену идти. И то верно, хромой, в такой шинели, с таким рылом, да еще с очками на этом рыле и со щетиной на голове. Полковник прав, публика лопнет со смеху. Ваше здоровье. Да здравствует полковник! Он мне жизнь спас. Виват, господин полковник! Да здравствует кровь! Да здравствует издевка над мертвыми! Пойду в цирк, публика со смеху лопнет, когда начнется эта свистопляска мертвецов в море крови. А ну-ка еще разок приложимся к бутылке, ваше здоровье. Спиртное мне жизнь спасло, мой разум вдребезги пьян! Ваше здоровье! (Хвастливо и пьяно.) У кого есть спиртное, или постель, или девушка, тот пусть сегодня смотрит свой последний сон! Завтра, может быть, уже поздно будет! Пусть построит из своего сна Ноев ковчег и плывет себе с вином и песнями по водам ужаса туда, в вечный мрак. Остальные потонут в страхе и отчаянии! У кого спиртное, тот спасен! Ваше здоровье! Да здравствует кровавый полковник! Да здравствует кровавый полковник! Да здравствует ответственность! Хайль! Я иду в цирк! Да здравствует цирк! Весь гигантский необозримый цирк!
СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
Комната. Д и р е к т о р кабаре. Б е к м а н, все еще под хмельком.
Д и р е к т о р (убежденно). Видите ли, именно в искусстве нам теперь нужна молодежь, занимающая активную позицию во всех вопросах. Мужественная, трезвая…
Б е к м а н (про себя). Трезвая, да, прежде всего трезвая.
Д и р е к т о р. …революционная молодежь. Нам нужен ум вроде Шиллера, который в двадцать лет написал своих «Разбойников». Нам нужны Граббе и Генрих Гейне! Нужен ум, острый и проникновенный. Антиромантическая, крепкая молодежь, которая не гнушается окружающей действительностью, умеет спок