Есть всего дней десять в году, когда Блумингтон прекрасен, и 11 сентября – один из таких дней. Воздух чистый, прогретый и замечательно сухой после нескольких недель такой погоды, когда как будто живешь у кого-то под мышкой. Это время перед серьезной жатвой, когда все цветет и большая часть города ходит под кайфом от «Бенадрила», который, как вы, возможно, знаете, придает утру странное ощущение, словно смотришь на мир из-под воды. Что касается времени, мы на час отстаем от Восточного побережья. К 8:00 каждый, у кого есть работа, приходит на нее, а все остальные сидят дома, пьют кофе, сморкаются и смотрят «Тудэй» или любую другую американскую утреннюю программу из (очевидно) Нью-Йорка. Лично я в 8:00 во вторник был в душе, пытался слушать репортаж о «похоронах» «Чикагских медведей» по спортивному радио Чикаго WSCR.
Церковь, куда я хожу, расположена в южной части Блумингтона, неподалеку от моего дома. Большинство людей из тех, кого я знаю достаточно хорошо, чтобы напроситься в гости и посмотреть их телевизор, прихожане этой церкви. Это не та церковь, в которой люди бросаются именем Иисуса и много говорят о Конце Света, но здесь все очень серьезно, и люди в конгрегации знают друг друга довольно хорошо. Насколько мне известно, все прихожане – коренные жители. Большинство из них – рабочий класс или пенсионеры. Есть несколько мелких предпринимателей. Многие из них ветераны и/или те, чьи дети в армии или – особенно – в резерве, потому что для большинства местных это единственный способ заплатить за колледж.
Дом, в который я пришел с шампунем в волосах, чтобы посмотреть, как разворачивается Кошмар, принадлежит миссис Томпсон, которую я бы описал как самую клевую в мире 74-летнюю старушку и к которой можно прийти в любой экстренной ситуации, даже если ее телефон занят. Она живет примерно в миле от меня, по ту сторону парковки для трейлеров. Улицы не переполнены, но и не такие пустые, какими скоро станут. На Западном побережье крошечный образцовый одноэтажный дом миссис Томпсон назвали бы «бунгало», но на юге Блумингтона мы зовем его просто – «дом». Миссис Томпсон – многолетний член и лидер конгрегации, и ее гостиная – обычное место собраний. Кроме того, она мама одного из моих лучших друзей, Ф., который был рейнджером во Вьетнаме, где его подстрелили в колено, и теперь он работает у подрядчика, который оборудует франшизы в торговых центрах. Он в процессе развода (долгая история) и живет у миссис Томпсон, пока суд решает, кому принадлежит его дом. Ф. один из тех ветеранов, которые не болтают о войне и не состоят в VFW, но иногда на него что-то находит, он становится мрачным и в День памяти куда-то тихо уезжает, и ты понимаешь, что в голове у него творится какая-то очень серьезная херня. Как и большинство людей, работающих в строительстве, он встает очень рано, и сегодня уехал задолго до того, как я пришел в гости к его матери, а это случилось, когда второй самолет врезался в Южную башню, т. е. где-то в районе 8:10.
Оглядываясь назад, я понимаю, что первым признаком возможного шока был тот факт, что я не позвонил и просто вошел, – т. е. сделал то, чего никто из местных никогда не сделал бы. Благодаря связям Ф. у миссис Томпсон стоит 40-дюймовый «Филипс» с плоским экраном, в котором на секунду в рубашке с длинным рукавом и со слегка растрепанными волосами появился Дэн Рэзер. (Люди в Блумингтоне в большинстве своем предпочитают CBS News; сложно сказать почему.) Несколько женщин из церкви тоже здесь, но я не помню, поздоровались ли мы, потому что, когда я вошел, все они неподвижно смотрели на экран, на редкие кадры, которые CBS больше никогда не повторял: общий план, верхние этажи Северной башни, стальная решетка, охваченная пламенем, и точки, отделяющиеся от здания и падающие сквозь дым, – при резком приближении ясно, что это люди в куртках и юбках, с галстуками, и их ботинки/туфли слетают с их ног; некоторые висят на карнизах и балках и затем отпускаются, а двое людей, кажется (точно сказать нельзя), обнимают друг друга, пока летят вниз несколько этажей, и потом все эти люди снова сжимаются до размеров точек, когда камера внезапно отдаляется, – я понятия не имею, как долго длилась эта сцена, – и после нее Дэн Рэзер, кажется, пару секунд просто беззвучно открывает рот прежде, чем появляется звук, и все в комнате выпрямляются и переглядываются с выражением детским и старческим одновременно. Мне кажется, один или два человека издали какие-то звуки. Я не знаю, что еще сказать. Это как-то дико – говорить, что тебя травмировала видеозапись, в то время как люди на этой записи умирают. И туфли, слетающие с их ног, делают этот образ еще ужасней. Женщины старше держались лучше меня. Потом – повтор эпизода: второй самолет влетает в башню, чудовищная красота, синий, серебряный, черный и удивительный оранжевый всполох, и еще больше маленьких падающих точек. Миссис Томпсон сидела в своем кресле-качалке с подушками в цветочек. В комнате еще два кресла и огромная вельветовая софа – чтобы внести ее в дом, нам с Ф. пришлось снять дверь с петель. Все места заняты, а это значит, что в доме сейчас пять или шесть человек, в основном женщины, все старше пятидесяти, и еще голоса на кухне, один из которых (звучащий подавленно) принадлежит миссис Р., женщине с очень нежной психикой, которую я довольно плохо знаю, но, говорят, когда-то она была местной красавицей. Большинство присутствующих – соседи миссис Т., и некоторые из них еще в халатах, периодически люди уходят домой, чтобы позвонить, и возвращаются или не возвращаются (одна женщина помоложе ушла забрать детей из школы), и приходят другие люди. В момент, когда Южная башня начала идеально складываться в себя (я помню, как подумал, что ее падение похоже на то, как падает в обморок элегантная дама, но сын миссис Брацеро, довольно бесполезный и раздражающий тип по имени Дуэйн, сказал, что все это выглядит так, словно кто-то прокручивает назад пленку с запуском ракеты NASA, и теперь после нескольких просмотров я только это и вижу), в доме как минимум двенадцать человек. В комнате темно, потому что летом люди здесь обычно держат шторы закрытыми[314].
Это нормально – когда ты не можешь вспомнить, что было два дня назад, или как минимум порядка событий? Я помню, какое-то время слышал, как сосед стрижет газон, и это звучало совершенно нелепо, но я не помню, чтобы кто-нибудь об этом говорил. Иногда казалось, все молчали, а иногда – что все говорили одновременно. Еще было много телефонных звонков. Ни у кого из этих женщин нет сотовых (у Дуэйна пейджер, хотя зачем он ему – непонятно), и единственный телефон висел на стене на кухне у миссис Т. Не все звонки имели смысл. Одним из побочных эффектов Кошмара было непреодолимое желание позвонить всем, кого любишь. Ранее мы выяснили, что звонить в Нью-Йорк бесполезно – попытка набрать 212 заканчивалась странным гудящим звуком из трубки. Люди спрашивали у миссис Т. разрешения, пока она не сказала, ради всего святого, перестаньте просить, просто идите к телефону. Некоторые женщины звонили своим мужьям, которые, оказывается, в ту секунду собрались вокруг телевизоров и радиоприемников на своих рабочих местах; многие начальники были настолько шокированы новостями, что даже не подумали отпустить людей домой. Миссис Т. заварила кофе, но – очередной признак кризиса – за ним надо встать и пойти на кухню, хотя обычно он как будто материализуется сам по себе. Именно из дверей на кухню, помню, я и увидел падение второй башни и не мог понять, не повтор ли это падения первой. Еще одна особенность осеннего цветения – ты никогда не можешь быть полностью уверен в том, что кто-то действительно плачет, но после двух часов Кошмара с бонусом в виде репортажей о падении самолета на Пентагон, о том, что Буша прятали в бомбоубежище, и о заминированной машине, взорвавшейся в Чикаго (последнее оказалось уткой), практически все в комнате либо плакали, либо были близки к этому, в зависимости от душевного склада. Миссис Томпсон говорит очень мало. Кажется, она не плачет, но и не качается в кресле, как обычно. Смерть ее первого мужа была внезапной и жестокой, и я знаю, что, когда Ф. на войне уходил на боевые вылазки, она неделями не получала от него новостей и даже не знала, жив ли он вообще. Дуэйн Брацеро продолжает повторять, как же все это похоже на кино. Дуэйн, – которому как минимум двадцать пять, но он все еще живет с родителями, пока, предположительно, учится на сварщика, – один из тех людей, которые всегда носят майки цвета хаки и военные сапоги, но никогда даже не мечтают о том, чтобы на самом деле пойти в армию (хотя, если честно, я тоже туда не очень тороплюсь). У него также есть кепка, которая рекламирует нечто под названием SLIPKNOT, и он не снимает эту кепку даже в доме миссис Томпсон. Это, наверно, очень важно – иметь под рукой как минимум одного человека, которого можно ненавидеть.
Как оказалось, причина нервного срыва жилистой миссис Р. на кухне – беспокойство то ли за внучатую племянницу, то ли за двоюродную сестру, которая проходит стажировку в «Тайм», в здании «Тайм-лайф-билдинг», или как его там, о котором миссис Р. – и тот, до кого ей удалось дозвониться, – знает лишь, что это головокружительно высокий небоскреб где-то в Нью-Йорке, и теперь она вне себя от беспокойства, и две другие женщины постоянно рядом с ней, держат ее за руки и решают, вызывать ей доктора или нет (у миссис Р. случались неприятные прецеденты), и единственное доброе дело, на которое я способен, – это объяснить миссис Р., где находится центр Манхэттена. И после становится ясно, что все присутствующие – даже те две дамы, которые в 1991 году вместе с церковным приходом ездили смотреть мюзикл «Кошки», – имеют довольно смутное представление о нью-йоркской топографии и даже не знают, например, как радикально далеко на юге находятся Финансовый район и статуя Свободы; приходится объяснять, показывая на океан на заднем плане городского пейзажа, который они так хорошо знают (из телевизора).