Соломинку на платье милой в пути увидел Лтаи,
Он завистью проникся лютой, став даже янтаря желтей.
Вздохи скорби жестокой моей выше неба летят по ночам,
Но не знает — что делать! — о них та царица отрад по ночам.
Разрывается желчный пузырь в час, как вздоха разлуки стрела
Прямо к небу из сердца летит — и не знает преград — по ночам.
Я с любимой моей разлучен; ныне только с печалью дружу;
Собеседник мой — это печаль; злое горе — мне брат по ночам.
Уст пурпурных дыханье весь день — как вино, как закуска к вину,
Но, тоскуя по лалам, не знал я похмелья услад по ночам.
Совершают разлуки войска в ночь набеги на душу мою,
Прахом, поднятым в сердце моем, свет весь белый чернят по ночам.
Шаловливые вспомнив глаза той разбойницы дерзкой, — увы,
Я теряю непрочный покой, низвергаюсь я в ад по ночам.
Если, как Атаи, я умру, по любимым тоскуя кудрям,
То могилу мою весь народ посещать будет рад по ночам.
Жизнь моя бесплодно истощилась в горести глубокой и печали, —
Я давно не вижу глаз волшебных, что меня всечасно истязали.
Кто, скажите, мог бы уподобить лик ее луне иль даже солнцу?
Солнце и луна лишь отражают блеск ее лица в своем зерцале!
Стан прекрасен дорогой, но все же он в глазах моих стократ красивей —
Ведь всегда прекрасней кипарисы, если воды корни их лобзали!
Отнимают сердце эти очи, родинка — клеймо на душу ставит.
Мусульмане, что с гяуркой делать? Я прошу, чтоб вы мне подсказали!
Это камнесердая проходит и смеется, сколько бы ни плакал
Атаи кровавыми слезами о скорбях, что душу истерзали.
Мои зрачки, что любят лик твой — он счастье, радость им принес, —
Считают мускус только тенью твоих агатовых волос.
Твой стан зовут все кипарисом, но можно ль с этим колдуном
Сравнить и дерево, что гордо в саду Ирема поднялось?
Храня любовь и верность, стала ты шахом царства красоты,
От справедливого правленья высоко царство вознеслось.
Стремлюсь к глазам твоим лукавым — ведь смотрят иногда они
Тайком на бедного страдальца, пролившего так много слез.
Увы, безвинно он скончался от гнета розоликих дев;
Друзья, об Атаи припомнив, вина испейте цвета роз.
Как же так? Из-под михраба, о любимая моя,
Богомольца убивают очи, злобу затая?
Думает луна: "Когда же нагляжусь и я досыта
На лицо ее!" — и смотрит у окна всю ночь, как я!
Водолаз в Омане — жемчуг, на твои похожий зубы,
Не нашел, хоть посетила много берегов ладья.
Запер дверь я дома сердца, но всегда проходит гордо
Образ локонов любимой внутрь закрытого жилья.
Трудно людям красноречья разгадать, где корни духа,
Я ж узнал от уст любимой, где истоки бытия.
У тебя ресницы — стрелы, сердцу страшны их удары,
Но еще опасней взгляды, бьют они острей копья.
Атаи склонился низко пред тобой, увидев бога,
А неверный чтит кумиров — что ж, он в вере не судья.
Ты лучше пери красотою стана,
Пленительна, стройна, благоуханна.
Тебе век Ноя, мне Иова стойкость
Дай бог в моей печали постоянной.
Пусть не исполнятся мои желанья,
Когда иная станет мне желанной.
Я плачу,- ты сияешь красотою;
Якуб я,- ты Юсуф мой несказанный.
Скорбь, радость Атаи всегда приемлет
От милой, красотою осиянной.
Прядь волос на лицо не спускай — нас смущает твоя красота.
Эта прядь — что в исламе зуннар, люди видят в ней образ креста[3].
Пусть Юсуфом тебя назовут, скажут нам — ты Мессия, Хабиб,
Ты прелестнее всех, милый друг, полны сладости эти уста.
Без тебя потеряет покой сердце даже в раю навсегда,
Если роза в саду не цветет, то скорбит соловей-сирота.
Если ты меня хочешь убить, то не мешкай, скорей приходи,
Мне разлука с тобой тяжела, а с тобою и смерть как мечта.
Отрубив мою голову, вниз брось ее, словно пряди свои, —
Если будет душа хоть на миг не тобой, а другой занята.
Крепко в душу запала мою скорбь любви, неизбывной навек,
Мне из мертвых, соперник, не встать, и напрасна твоя суета.
Говорят: "Атаи, ты не смей милой душу свою отдавать!"
Отняла она душу души, где меж нею и мною черта?
Без тебя я на свете живу, как в пустыне безлюдной, мой друг,
Изобнлье земли для меня стало житницей скудной, мой друг,
Ты не хочешь меня одарить щедрой милостью, счастье мне дать,
Ну и что ж, если благостью стал гнет твой неправосудный, мой друг!
Как был рад я тебя лицезреть! Как я плакал в разлуке с тобой!
Все мне мало и большего жду я в тоске непробудной, мой друг!
Сердце отдал тебе я давно, ты же хмуришься все на меня;
Ах, доколе ж я буду терпеть этот гнев безрассудный, мой друг!
С человеком сравню ли тебя? Дивной пери прекраснее ты!
И гранат твоих щек для меня — сад невиданно чудный, мой друг!
О Джамшиде оставь разговор — я за царство его ни отдам
На мгновение данный тобой твой фиал изумрудный, мой друг;
Жизнь отдам я за сладкий твой рот, что с улыбкою мне говорит:
"Атаи, существую ли я? Вот вопрос очень трудный, мой друг!"
Милый лик твой — что свиток красы, точка родинки — благостный стих,
И для верных свет ясных очей — это светоч стремлений благих.
Чудо мира! Не гурия ль ты? Или ангел, слетевший с небес?
Красота безгранична твоя. То — предел всех мечтаний земных.
Ты Юсуфа затмила красой; не жалея, отрежь мне язык,
Коль скажу о Юсуфе, забыв о бровях и очах дорогих.
Из засады бьют очи твои, кудри помощь спешат им подать —
Да, китайцы помогут всегда покушеньям кяфиров лихих[4].
Если жизнь с дорогою душой в мире духов окажутся вдруг,
Животворные губы твои избавленье отыщут для них.
Все, что может желать человек, из пленительных уст обретет,
И зачем нам дыханье Исы, проповедник, в реченьях твоих?
Ты любезна ль, жестока ль со мной — благодарен за все Атаи,
Гнет любимой он примет всегда без роптанья, покорен и тих.
Предо мной свой лик, царица, ты хоть раз открой,
Дай хоть миг полюбоваться милой красотой.
От очей твоих коварных как оборонюсь?
Каждый миг берет за сердце взор лукавый твой.
Выходи в сорочке тонкой в свой прекрасный сад,
Пусть там ветер с алой розой тешится игрой.
Спорить вздумала фиалка с локоном твоим —
Ей пришлось согнуться: ветер ей воздал с лихвой!
Гиацинт приблизь ты к розе хоть на краткий миг,
И навеки мир утратит счастье и покой.
Чернокудрая поближе подошла ко мне, —
Убегай скорей, терпенье,- трудно мне с тобой!
Атаи глаза газельи полюбил теперь,
Взгляд раскосых глаз страдальца не сразит стрелой.