— Ну, ты говоришь совсем как малый ребенок. Разве все мужчины такие, как твой отец? Неужели они все избивают жен? Ты же видишь немало порядочных людей по соседству с вами, видишь женщин, живущих в мире и согласии с мужьями.
— Ну и что, ведь наши соседи тоже не знали, как отец относился к матери, — она скорее бы умерла, чем кому-нибудь пожаловалась. Потому что любила его. Если любовь зажимает тебе рот, когда нужно звать на помощь, и делает беззащитной перед жестокостью, на какую и злейший враг не способен, то я никогда не отдам сердце мужчине.
— Говорю тебе, ты — ребенок и многого не понимаешь. Думаешь, твое сердце будет спрашивать, хочешь ты любить или нет, когда придет время; можешь убеждать себя в чем угодно — ничто не поможет.
Священник немного помолчал и добавил:
— А тебе казалось, что художник будет жесток с тобой?
— Иногда у него были такие же глаза, как у отца, когда тот просил прощения у матери. Глаза человека, который запросто может ударить ни в чем не повинную жену. Я очень испугалась, когда опять их увидела.
Лаурелла надолго замолчала. Ничего не говорил и священник. На ум ему приходили прекрасные назидательные слова, которые он хотел бы сказать девушке. Но при молодом рыбаке, уже проявлявшем некоторое беспокойство, он решил прекратить беседу.
Через два часа они были на Капри. Лодка причалила в небольшой бухте, Антонио на руках перенес священника через прибрежные волны на берег. Лаурелла не захотела дожидаться, пока он вернется за нею. Правой рукой она взяла деревянные туфли и подобрала юбку, а левой подхватила узелок и поспешно выбралась из лодки.
— Пожалуй, я сегодня долго пробуду на Капри, — сказал священник парню, — так что не жди меня. Возможно, я приеду даже завтра утром. А ты, Лаурелла, передай привет маме. Я загляну к вам на этой неделе. Ты ведь вернешься до ночи?
— Если удастся, — отозвалась девушка, поправляя юбку.
— Знаешь, мне тоже надо сегодня плыть обратно, — сказал Антонио. — Я подожду тебя до вечерних колоколов. Ну а если не придешь, мне все равно.
— Обязательно приди, Лаурелла, — вмешался священник, — нельзя оставлять мать на ночь одну. Тебе далеко?
— В Анакапри.
— Ну, мне в Капри.[1] Храни тебя Бог, дитя, и тебя, сын мой!
Лаурелла поцеловала ему руку и попрощалась со спутниками. Однако Антонио не откликнулся. Сняв шапку, он прощался со священником и не смотрел в сторону девушки.
Но когда оба повернулись к нему спинами, Антонио перевел взгляд со священника, тяжело шагавшего по гальке, на Лауреллу, которая направлялась в гору, заслонив рукой глаза от солнца. Наверху она остановилась, словно желая перевести дыхание, и оглянулась. У ее ног лежала гавань, море сияло голубизной, вокруг возвышались обрывистые скалы, — ради такой картины, и правда, стоило повременить. Внезапно ее взгляд встретился со взглядом Антонио. Оба неловко пожали плечами, будто все произошло случайно, и девушка, сжав губы, пошла дальше.
Было едва за полдень, а Антонио уже два часа сидел перед рыбацкой таверной. Должно быть, его что-то беспокоило, поскольку он то и дело вскакивал и внимательно смотрел на дороги, ведущие к островным городкам. Погода кажется ему подозрительной, объяснил он хозяйке кабачка. Сейчас-то ясно, но он знает эти цвета моря и неба. Как раз такими они были перед последним штормом, когда он с трудом перевез семью англичан на материк. Она, наверное, помнит.
— Нет, — ответила женщина.
Ну так она попомнит его слова, когда еще до ночи все переменится.
— Много ли господ отдыхает у вас в Сорренто? — спросила хозяйка.
— Они только сейчас приезжают, раньше было слишком прохладно для купания.
— Да, весна в этом году запаздывает. А зарабатываете вы больше, чем мы здесь?
— Если бы я зависел только от своей лодки, мне бы не хватало даже на макароны два раза в неделю. От случая к случаю передам письмо в Неаполь или отвезу синьора порыбачить — вот и все. Но вы знаете, у моего дяди большие апельсиновые сады. «Тонино, — говорит он мне, — пока я жив, тебе не придется терпеть нужду, да и потом все будет в порядке». Так с Божьей помощью я и пережил зиму.
— У него есть дети?
— Нет, он не был женат и давно уехал из тех мест, где сколотил свое состояние. Теперь думает заняться рыбным промыслом и назначить меня управляющим.
— Так вы будете большим человеком, Антонио.
Юноша пожал плечами.
— У каждого своя судьба, — ответил он.
Потом опять вышел на солнце посмотреть, не изменилась ли погода. Хотя он и знал, что наветренная сторона только одна, но тем не менее внимательно поглядел на обе дороги.
— Я принесу еще бутылочку. Ваш дядя сможет оплатить, — сказала хозяйка.
— Нет, пожалуй, хватит и одного стакана. Вино мне уже в голову ударило.
— Не беспокойтесь, оно слабое, пейте сколько хотите. А вот и мой муж, теперь вы можете поболтать и с ним.
И правда, перебросив через плечо сеть, к ним спускался высокий мужчина в красной шапке на кудрявых волосах. Он относил в город рыбу, которую заказала синьора, чтобы попотчевать священника из Сорренто. Увидев юношу, рыбак радостно помахал рукой и, подсев к нему, завел разговор. Когда его жена принесла вторую бутылку настоящего капри, пришла Лаурелла. Она всем небрежно кивнула и остановилась в нерешительности.
Антонио вскочил.
— Мне пора идти, — сказал он. — Эта девушка из Сорренто приехала со святым отцом и до ночи должна вернуться к больной матери.
— Ну-ну, до ночи еще далеко, — отозвался рыбак. — У нас есть время выпить вина. Эй, жена, давай еще стакан.
— Спасибо, я не буду пить, — сказала Лаурелла, стоя поодаль.
— Налей, налей, жена. Она хочет, чтобы ее упрашивали.
— Оставь ее, — вмешался Антонио, — у нее упрямый характер, и если она чего не хочет, так ни один святой не уговорит.
Торопливо попрощавшись, он спустился к лодке, отвязал канат и остановился в ожидании девушки. Та еще раз кивнула хозяевам трактира и направилась к берегу. По дороге она оглядывалась, словно ожидая попутчиков. Но желающих плыть в Сорренто не было. Рыбаки отправлялись в море, сидевшие перед лачугами женщины с детьми пряли или спали, а приезжие ждали прохладного вечера, чтобы вернуться на материк. На берегу Антонио неожиданно подхватил Лауреллу и, как ребенка, усадил в лодку. Потом впрыгнул сам, взялся за весла, и скоро они уже вышли в открытое море.
Лаурелла села впереди, чуть боком, так что Антонио видел лишь ее профиль. Ее лицо стало еще серьезней, чем обычно. Волосы свисали на лоб, тонкие ноздри своевольно вздрагивали, а полные губы были крепко сжаты. Какое-то время они плыли молча. Лаурелла почувствовала, что ей напекло голову. Достав из платка хлеб, она повязала платок на голову и принялась за еду. Антонио протянул девушке два апельсина.
— Это тебе, Лаурелла. Не думай, будто я их специально для тебя оставил. Они, наверно, выкатились утром, и я их нашел, когда ставил обратно пустые корзины.
— Ну так и съешь их сам. А мне достаточно хлеба.
— Тебе, наверное, хочется пить, ведь ты много ходила.
— Наверху мне дали воды.
— Как хочешь, — ответил юноша и бросил фрукты в корзину.
Они опять замолчали. Море было гладким, словно зеркало, вода не шумела даже за кормой лодки. В вышине парили белые птицы, высматривая добычу.
— Ты могла бы отнести апельсины матери, — снова завел разговор Антонио.
— У нас они пока есть. А когда кончатся, я куплю еще.
— Ну, тогда передай их матери вместе с приветом от меня.
— Она же тебя не знает.
— А ты расскажи ей обо мне.
— Я тоже тебя не знаю.
Не первый раз Лаурелла говорила так. Это случилось год назад, когда художник из Неаполя приехал в Сорренто. Однажды в воскресенье Антонио с приятелями играл в боччиа[2] на площадке неподалеку от главной улицы. Именно здесь художник впервые и увидел Лауреллу. Она прошла мимо с кувшином на голове, не обратив на него внимания. Пораженный неаполитанец застыл на месте. Ударивший по ноге шар напомнил художнику, что здесь не самое подходящее место для мечтаний. Он оглянулся, ожидая извинений. Но увидел Антонио, который смотрел на него вызывающе, и предпочел уйти. Об этом случае пошли разговоры, и они усилились, когда художник открыто стал ухаживать за Лауреллой. «Я его не знаю», — недовольно ответила девушка на вопрос неаполитанца, уж не из-за того ли дерзкого парня она ему отказывает. Но до нее тоже дошли людские пересуды, так что она, должно быть, запомнила Антонио.
Теперь они сидели в лодке, как заклятые враги, и сердца обоих бешено колотились. Обычно добродушное лицо Антонио покраснело; он сильно ударял веслами, а его губы изредка подергивались. Девушка, казалось, ничего не замечала. С непринужденным видом она наклонилась и опустила руку за борт, чтобы почувствовать, как вода струится между пальцами. Затем сняла с головы платок и принялась приводить в порядок волосы. Лишь брови ее слегка вздрагивали, и она пыталась остудить мокрыми руками пылающие щеки. Молодые люди были совершенно одни в море, вокруг до самого горизонта не было ни единого паруса. Остров остался позади, а берег растворялся в солнечном мареве. Даже чайки не нарушали их одиночества. Антонио оглянулся. Внезапно краска отлила от его лица, и он опустил весла. Лаурелла взглянула на него с любопытством.
— Я должен положить этому конец, — вырвалось у него. — Все чересчур затянулось. Так, значит, ты меня не знаешь? Ты же видела, что много раз я проходил мимо тебя, желая заговорить. А ты лишь поджимала губы и поворачивалась ко мне спиной.
— О чем мне было с тобой говорить? — отрезала она. — Я прекрасно понимала, что тебе хочется меня подцепить. А я не желаю ни за что ни про что попасться людям на язычок. Ведь замуж за тебя я не собираюсь. Ни за тебя, ни за кого другого.
— Ни за кого? Ты же не всегда будешь так говорить. Из-за того что ты отказала художнику? Подумаешь! Да ты была совсем ребенком. А когда-нибудь почувствуешь себя одинокой и выйдешь за первого встречного.