— Никто не знает, что будет. Может, я и передумаю. Но тебе-то какое дело?
— Как какое мне дело? — Антонио вскочил с места, так что лодка закачалась. — И ты еще спрашиваешь? Да ты же видишь, что со мной происходит. Клянусь, не поздоровится тому, с кем ты будешь обходиться лучше, чем со мной!
— Да разве я тебе что-нибудь обещала? Разве есть у тебя на меня какие-то права?
— Разумеется! — крикнул Антонио. — Я имею на тебя право, как имею право попасть на небеса, если я честный парень! Ты думаешь, я буду спокойно смотреть, как другой поведет тебя под венец, и сносить насмешки?
— Можешь мне угрожать — я не боюсь. И тоже буду делать что хочу.
— Ты скоро перестанешь так говорить, — юноша задрожал от гнева. — Я все же мужчина и не собираюсь портить себе жизнь из-за какой-то упрямицы. Пойми, что ты сейчас в моей власти и должна делать то, что хочу я.
— Ну так убей меня, если осмелишься, — медленно произнесла она.
— Зачем же делать полдела, — голос Антонио звучал хрипло. — В море хватит места для нас обоих. Мне жаль тебя, — теперь он говорил тихо и даже сочувственно, — но нам придется пойти на дно вместе, прямо сейчас, — закричал он и резко схватил девушку. Но в следующее же мгновение отдернул руку, которую укусила Лаурелла.
— Я должна делать, что ты пожелаешь? — воскликнула она и оттолкнула Антонио. — Посмотрим, в твоей ли я власти! — С этими словами она прыгнула за борт и исчезла под водой.
Впрочем, она тут же вынырнула; одежда плотно облегала её тело, а коса распустилась. Молча Лаурлла поплыла к бухте. Казалось, ужас парализовал Антонио. Он, согнувшись, стоял в лодке и не отрывал взгляда от девушки, будто перед его глазами совершилось чудо. Потом вздрогнул, сел за весла и быстро поплыл за ней, не обращая внимания на кровь, капавшую с руки.
Вскоре он настиг Лауреллу.
— Ради всего святого, — закричал Антонио, — вернись в лодку! Я был безумен. Бог знает, что на меня вдруг нашло. Можешь меня не прощать, Лаурелла, но не подвергай себя опасности, садись в лодку!
Она плыла, словно ничего не слыша.
— Ты не сможешь доплыть, до берега еще две мили. Подумай о матери. Если с тобой что-нибудь случится, я умру.
Лаурелла смерила взглядом расстояние до бухты. Потом, не говоря ни слова, подплыла к лодке и схватилась за борт. Антонио встал, чтобы помочь ей. Когда лодка накренилась под тяжестью девушки, куртка Антонио соскользнула со скамьи в воду, но он не заметил этого. Лаурелла ловко забралась в лодку и села на прежнее место. Юноша снова взялся за весла. Она же принялась выжимать юбку и приводить в порядок волосы. При этом девушка невольно посмотрела на дно лодки и только сейчас заметила кровь. Она бросила взгляд на окровавленную руку, которая держала весло так же крепко, как здоровая.
— Возьми, — Лаурелла протянула платок. Юноша покачал головой и продолжал грести. Тогда она наклонилась к нему и перевязала рану платком. Хотя Антонио и сопротивлялся, Лаурелла взяла из его раненой руки весло и начала грести. Оба молчали. Ближе к берегу им стали встречаться рыбаки, забрасывавшие сети на ночь. Они окликали Антонио, подшучивали над Лауреллой. Но те никому не отвечали.
Солнце еще стояло высоко, когда их лодка достигла бухты. Лаурелла расправила почти высохшую юбку и выпрыгнула на берег. Старуха с пряжей, видевшая их отъезд, опять стояла на крыше.
— Что у тебя с рукой, Тонино? — крикнула она.
— Ничего страшного, — отозвался он. — Я напоролся на гвоздь. Завтра все будет в порядке.
— Я приду приложить тебе травы.
— Не волнуйтесь. Все уже позади, а завтра вообще пройдет. У меня любая рана быстро заживает.
— Прощай, — сказала Лаурелла и направилась по тропинке, ведущей наверх.
— Доброй ночи, — крикнул ей вдогонку юноша. Потом он вынул из лодки снасти и корзины и побрел по каменной лестнице к своей лачуге.
Антонио ходил взад-вперед по комнатке. Сквозь небольшие окна, прикрытые деревянными ставнями, дул ветерок. Одиночество было ему по душе. Он остановился перед иконой Богоматери и задумчиво посмотрел на звездочки из серебристой фольги. Но молиться не стал. Да и о чем он мог просить сейчас, когда уже ни на что не надеялся?
День все не кончался. Антонио мечтал о темноте, ведь он так устал, да и рука сильно болела. Присев на табуретку, он снял повязку. Опять потекла кровь, а вокруг раны образовалась опухоль. Он аккуратно промыл рану и подержал руку в холодной воде, чтобы успокоить жар.
«Она права, — подумал юноша. — Я не заслужил другого обращения. Завтра перешлю ей платок через Джузеппе. А меня она больше не увидит».
Он перевязал рану, держа тряпку левой рукой и зубами, тщательно выстирал платок и положил его сохнуть. Затем бросился на кровать и закрыл глаза.
Антонио очнулся от дремоты, потому что в окно ярко светила луна, кроме того, опять заныла рука. Он быстро встал, чтобы остудить руку в воде, и услышал шорох за дверью.
— Кто там? — спросил юноша и открыл дверь. Перед ним стояла Лаурелла.
Она вошла и поставила на стол корзинку.
— Ты пришла за платком? Могла бы не волноваться, завтра утром я попросил бы Джузеппе отнести его тебе.
— Дело не в платке, — быстро возразила Лаурелла. — Я ходила на гору и собирала травы, которые останавливают кровь. Вот! — она подняла крышку корзинки.
— Это ни к чему. Мне уже гораздо лучше, а если бы и стало хуже, так поделом. Тебя кто-нибудь видел здесь так поздно? Сама знаешь, люди сплетничают даже безо всякого повода.
— Мне ни до кого нет дела, — живо ответила она. — Но я хочу посмотреть на рану и приложить травы.
— Говорю тебе, все в порядке.
— Так дай посмотреть, чтоб я поверила.
С этими словами девушка взяла его совсем беспомощную руку и развязала тряпки. Когда она увидела опухоль, то невольно отпрянула и вскрикнула:
— О Господи!
— Да ничего особенного, — попытался успокоить ее Антонио. — Это пройдет за сутки.
Она покачала головой:
— Да ты теперь неделю не сможешь выходить в море.
— Думаю, уже послезавтра все будет нормально.
Лаурелла взяла кувшин и промыла рану, потом положила на нее целебные листья и перевязала руку льняными бинтами, которые тоже принесла с собой.
Когда все было закончено, он сказал:
— Спасибо тебе. Послушай, если ты хочешь сделать еще что-то хорошее, то прости меня за то, что мне такое взбрело в голову, и забудь все, что я говорил и делал. Я и сам не понимаю, как это получилось. Ты же никогда мне не давала повода, в самом деле, никогда.
— Я сама прошу у тебя прощения, — проговорила девушка. — Мне нужно было вести себя по-другому и не раздражать тебя. А эта рана…
— Это была самозащита. Не извиняйся. Ты поступила правильно, и я благодарен тебе. Теперь иди спать, а еще… вот твой платок.
Он протянул девушке платок, но она продолжала стоять и, казалось, боролась с собой. Наконец сказала:
— Из-за меня ты потерял куртку, а ведь в ней были деньги за апельсины. Мне это пришло в голову только по пути домой. У нас нет таких денег, а если б и были, то принадлежали бы моей матери. Но у меня есть серебряный крест, который оставил художник. Я случайно на него наткнулась и не хочу больше хранить его. Если ты его продашь, — мама тогда сказала, что он, должно быть, стоит несколько пиастров, — то возместишь пропажу, а, если не хватит, я сама заработаю — буду прясть по ночам.
— Я ничего от тебя не возьму, — ответил Антонио и отодвинул крестик, который Лаурелла положила на стол.
— Нет, ты должен взять. Кто знает, как долго ты еще не сможешь работать. А я не хочу его больше видеть.
— Ну так выброси в море.
— Это же не подарок, он принадлежит тебе по праву.
— По праву? Нет у меня никаких прав на твои подарки. Если мы когда-нибудь случайно встретимся, то не смотри на меня, чтобы я не думал, будто ты хочешь напомнить о моей вине перед тобой. А теперь — доброй ночи, и пусть на этом все кончится.
Антонио положил ей в корзинку платок, крестик и закрыл крышку. Когда же он взглянул на Лауреллу, то испугался. По ее щекам текли слезы, но она, казалось, не обращала на них внимания.
— Матерь Божья! — воскликнул он. — Уж не больна ли ты? Ты вся дрожишь.
— Ничего, — ответила девушка. — Я хочу домой! — и повернулась к двери. Но слезы пересилили ее, она прижалась лбом к косяку и громко зарыдала. Прежде чем Антонио успел подойти, чтобы ее утешить, она неожиданно обернулась и бросилась ему на шею.
— Я не могу этого больше выносить, — воскликнула она и отчаянно прижалась к нему. — Я не могу больше слышать, как ты мне говоришь хорошие слова и просишь меня уйти с грузом на совести. Ударь меня, бей, проклинай! Или, если ты и вправду еще любишь после всего, что я тебе причинила, то возьми меня и делай что хочешь. Только не прогоняй! — Новые бурные рыдания прервали ее речь.
— Люблю ли я тебя? Пресвятая Мария! Неужели ты думаешь, что через эту рану вытекла вся кровь из моего сердца? Разве ты не слышишь, как оно бьется, будто хочет вырваться на волю, к тебе? Если ты говоришь все это, чтобы меня испытать или из сострадания, то не надо, иди, я и это забуду. Ты не должна считать себя виноватой в моих страданиях.
— Нет, — она подняла голову с его плеча и твердо посмотрела на него, — я люблю тебя и наконец признаюсь тебе. Я долго противилась своему чувству, но не могу больше заставлять себя отворачиваться, когда ты проходишь мимо. И я хочу поцеловать тебя, чтобы в другой раз, когда ты засомневаешься, ты мог бы сказать себе: «Она меня поцеловала, а Лаурелла не станет целовать никого, кроме того единственного человека, за которого хочет выйти замуж».
Она поцеловала его.
— Спокойной ночи, мой любимый! Иди спать, и пусть твоя рука заживает. Не провожай меня, потому что я не боюсь ничего и никого, кроме тебя.
Она открыла дверь и исчезла в темноте. А Антонио подошел к окну и долго смотрел на море, и ему казалось, будто звезды дрожат.
Когда священник вышел из исповедальни, где долго находилась Лаурелла, он тихонько посмеивался: «Кто бы мог подумать, что Господь Бог так быстро смягчит это удивительное сердечко? А я-то упрекал себя, что слабо грозил демону своенравия. Нам с нашей близорукостью не понять путей Господних! Благослови ее, Господи, и дай мне дожить до того дня, когда сын Лауреллы повезет меня через море на отцовской лодке! Ну и строптивая!»