едложить ей либо возместить понесенные ею убытки, либо возобновить родственные связи, так долго не поддерживавшиеся вследствие тяжбы. Он даже прибавил к этому, что его намерения, быть может, имеют некоторое отношение ко мне, но что сами эти намерения зависят от кое-каких сведений, которые он должен собрать в одном из окрестных селений.
Мы вместе, таким образом, ехали сюда и с жаром беседовали о боевых эпизодах, в которых нам обоим пришлось участвовать, о недостатках нашей армии и о причинах, сделавших эту войну, участниками которой все мы были, столь бедственной, а ее исход — столь бесполезным. Г-н де Селиньи судит об этом предмете с большой прямотой и справедливостью; то, что он говорил по этому поводу, странным образом изменило мои взгляды на многое, о чем я на этих днях буду иметь случай рассказать тебе.
В то время как карета проезжала мимо замка Эдокси, я приникнул к дверному стеклу, ища маленькое оконце Адели на углу здания. Я почувствовал себя огорченным, не увидав ее в этом окне, — словно ожидал, что ей может быть известно о моем приезде. Я не видел ее; я не увижу ее и сегодня вечером, потому что мы прибыли уже к концу дня. Дела, задержавшие меня в городе, были, впрочем, слишком спешными, чтобы я мог отложить их хотя бы на час, а между тем мне достаточно было бы только один раз взглянуть на Адель, чтобы развеять то чувство страха, которое не оставляет меня, как только я оказываюсь далеко от нее. Боже мой! сделай эту ночь покороче!
9 июня
О Эдуард, все кончено для меня! Все мечты мои разбиты… Сердцу моему нанесен жестокий удар…
Ничего не нужно мне более, Эдуард, — отныне мне нужна только могила, где я мог бы заснуть навеки; ибо я молю небо ниспослать мне сон небытия; да хранит оно меня от бессмертия — этого жестокого благодеяния, которое увековечило бы мои страдания и мое унижение!..
Вот что сообщили мне в замке Валанси (почему не написать об этом хладнокровно?.. Ведь есть же лекарство от любой боли!):
Адель изменила мне — так по крайней мере мне сказали. О, я несчастный! Будто в этом можно еще сомневаться! Но и ты на моем месте искал бы любых доводов, чтобы не поверить. Она тайно любила одного из слуг де Монбрёза — гадкого, недостойного, отвратительного человека, которого я никогда не замечал. Не удивительно ли? Их сообщничество ускользнуло от меня, хотя мое сердце так легко бьет тревогу! Удалось ли бы ей обмануть меня, если бы я любил менее доверчиво, менее самоотверженно? Но ведь она любила меня… Увы! Этого она мне не говорила… Так вот какой ужасной наградой намеревалась она увенчать мою любовь!
Самые холодные сердца точно так же поддались бы этому обману, как мое. Монбрёз сказал, что он не ожидал от нее этого. Так, значит, небесная чистота добродетели — не более как пустой призрак!
Этот слуга попросил расчет; назавтра они уехали куда-то, чтобы там пожениться; я весьма признателен ей за это внимание ко мне, — это все, что она сделала для меня.
На первый взгляд кажется, что все рассказанное мною только что — ложь. Я отдал бы свою жизнь, лишь бы увериться, что это ложь, лишь бы поверить, что она невинна. Как сладко было бы умереть с этой мыслью!
Она уехала, никого не предупредив; она даже не повидалась со своей крестной, которая горько ее оплакивает. Я не плачу; тот, кто негодует, — не плачет; я плакал бы о ней, если бы она умерла…
С тех пор как они покинули здешние места, прошло уже пять дней. Нет ни одного человека в селении, который не видел бы, как они уходили; я только что посылал туда Латура, ему рассказывали, что ее там узнали: на ней была фата, но лицо было открыто; дети смотрели ей вслед, пока она не исчезла в лесу.
Мне стало бы, кажется, легче, если бы я мог мстить, — но как может мстить в этом случае человек моего круга!.. Моего круга!.. Проклятие! Вот этого, быть может, она и испугалась… Она бросилась в объятия равного себе, чтобы бежать от человека моего круга.
Чем заслужил я это тяжкое оскорбление? О, если бы она только знала, что значит быть покинутым, что значит искать подле себя свою возлюбленную и не находить ее более. Какую милость оказала бы она мне, если бы ударом кинжала из-за угла (ведь женская рука не дрогнет перед подлым убийством) отвела от меня все те муки, что ныне терзают мое сердце!..
Если бы она увидела меня сейчас, хотя бы на мгновение, если бы почувствовала всю меру моих страданий, она вынуждена была бы признать, что только беспощадная ненависть…
Ночь так тиха и спокойна, так чарующе прекрасна для тех, кто счастлив! Только мне одному нет покоя средь этой бесконечной гармонии! Только я один покинут, оставлен, только я позабыт богом, отступившимся от меня!
10 июня
Все словно сговорились еще больше растравлять мои страдания, делать мое отчаяние еще более жестоким. Как это ужасно, когда видишь, как сбывается одно за другим все то, о чем вчера ты не смел бы и мечтать, как обступают тебя со всех сторон события, казавшиеся вчера пределом твоих желаний, — и это теперь, когда все уже невозможно, когда от счастья, порукой которому они могли бы явиться, остались одни лишь воспоминания!
Вообрази, г-н де Селиньи — это отец той самой несчастной, которая дала жизнь Адели. Повесть, которую я слышал от нее, как нельзя более правдива. Брак Эврара и Анжелики был заключен, и, если бы не гнусное вероломство Можи, семья эта жила бы счастливо. Вернувшись в свои владения, граф тотчас же решил, что самое лучшее, что он может сделать в память своих детей, — это перенести на их дочь всю ту любовь, которую он питал к ним, и закрепить права своей наследницы, торжественно удочерив ее. Он ехал сюда, чтобы получить Адель из рук той, которой она была поручена когда-то, вернуть ей все преимущества ее рождения и состояния и своей любовью заставить ее забыть горести, перенесенные ею в детские годы. Наконец, он рассчитывал, что моя мать при таких обстоятельствах не колеблясь согласится на брак мой с Аделью. Действительно, она дала свое согласие, и сегодня вечером меня призвали к ней, чтобы уведомить об этом новом плане. Граф был тут же… И какой неожиданный удар нанес я этому старцу, когда весь в слезах, задыхаясь от стыда и страданий, я вскричал, обнимая его колени: «О, откажитесь, откажитесь от этого замысла, — неблагодарная сделала его невозможным, — откажитесь от своих надежд — она обманула их! Адель не достойна более ни отца своего, ни своего возлюбленного! Она принадлежит другому».
Нет слов, которыми можно было бы выразить всю горечь, переполнявшую мое сердце в то время, как я повторял ему все то, о чем рассказывал тебе вчера. Мне казалось, что каждое произнесенное мной слово звучит приговором мне, и как бы я хотел, чтобы в эту минуту грудь моя разорвалась на части — я был бы избавлен тогда от ужаса этого позорного разоблачения!
Ее дед, — какой краской стыда вспыхнуло благородное его чело! — рыдал в моих объятиях, смешивая свои слезы с моими. «Гастон, — сказал он мне после того, как мы долго молчали. — Я потерял только Адель. Вы все равно будете моим сыном. Узы, которые привязывали меня к земле, отныне порваны. Только вы, Гастон, еще привязываете меня к ней. Обещайте же мне, что вы не покинете своего старого отца и позволите ему умереть подле вас!»
Я вновь упал к его ногам и просил его благословения.
Матушка была растрогана. Она обняла меня. Я уже давно догадывался, что ее чувствительное сердце, испорченное общением с окружающими ее ограниченными умами, могло еще возродиться к сладким волнениям, подсказанным природой. В ее поцелуе я вновь ощутил душу матери, и это открытие было бы для меня источником великой радости, если бы только я еще способен был чувствовать ее.
Почему Адель покинула нас, ведь нам так хорошо было бы всем вместе!
Я знаю это, Эдуард! Я знаю, почему она покинула нас: она любила не меня.
А меня, для кого она была всем на свете, меня, который столько раз готов был с радостью отдать жизнь, лишь бы избавить ее от малейшего огорчения, — меня она так оскорбительно предала… Она любила не меня!..
Какие непреодолимые, пугавшие воображение препятствия стояли на моем пути: разница сословий, разделявшая нас, брак с Эдокси, вызов общественному мнению, гордыня моей матери или ее проклятие — какое мрачное, какое страшное будущее, казалось, ожидало меня!
И вот все препятствия устранены, а я несчастнее, чем был тогда, и готов был бы теперь отдать по капле всю мою кровь за одну из тех минут отчаяния, которые я не умел тогда ценить!
Я хотел бы вновь увидеть тебя здесь, рядом со мной, прижаться к тебе, сжать тебя в своих объятиях, прикоснуться губами к пряди твоих волос. Я хотел бы услышать хотя бы шорох твоего платья в кустах, хотя бы шум твоих шагов по сухим листьям, возвещающие о твоем приближении на повороте тропинки. Увы! Я хотел бы снова пережить минуты заблуждения, хотел бы по-прежнему верить в твою любовь, не ведая еще разочарования!
О, если бы я мог сойти с ума! Безумные подвержены порой такому удивительному обману чувств… Я увидел бы ее, быть может…
В тот же день
В комнату мою сейчас вошел Латур. Он только что встретил возлюбленного Адели — того самого человека, который, как говорят, увел ее отсюда. Этот негодяй старался уйти незамеченным, а как только Латур стал расспрашивать его, обратился в бегство. Латур, которого я посвятил во все, что касается Адели, упорно продолжает сомневаться в том, что она изменила мне. Почему я тоже не могу сомневаться в этом?
И все же бывают минуты, когда мне кажется, что я понимаю, почему. О, что я говорю и до чего же доходит мое ослепление! Я словно путник в ночи, поскользнувшийся на краю страшной пропасти и старающийся ухватиться за все, за что только можно еще удержаться. Тонкого деревца, пучка травы, стебелька лианы — самой неверной точки опоры уже достаточно, чтобы он снова начал надеяться; но вскоре все это разом ускользает из его пальцев, и он летит в бездну.