Валентин Берестов
ОТ АВТОРА
Как-то в молодости я спросил у К. И. Чуковского, чем же мне заниматься в литературе, на чем одном сосредоточиться. «Вы всегда будете переходить от науки к детстихам, от детстихов к лирике, от лирики к художественной прозе, — ответил Корней Иванович. — Такова особенность вашей психики». Та же участь теперь предстоит читателям первого двухтомника моих избранных сочинений.
Сейчас, когда я пишу эти строки, мне почти семьдесят лет. Первый том Избранного начат четырнадцатилетним беженцем из Калуги в военном Ташкенте, а закончен в конце шестидесятых сорокалетним археологом, успевшим к тому времени проявить себя и как лирик (юношеские стихи, сборники «Отплытие» и «Дикий голубь» впервые даны в хронологическом порядке), и как прозаик, автор пересказов из затеянной Чуковским в шестидесятые годы книги для малышей «Вавилонская башня и другие библейские предания», фантастических рассказов, лирической повести «Меня приглашают на Марс», наполненной фантазиями и прогнозами, а также повестей и рассказов об археологах, о древнем Хорезме (среди них повесть «Меч в золотых ножнах»). Здесь же впервые публикуются мои мемуары «Детство в маленьком городе», начатые в 1964 году и завершенные в 1997-м. Ими открывается книга воспоминаний «Светлые силы», над которой я сейчас работаю. Стихи и прозу разделяет часть «Как найти дорожку» — о детях и для детей.
Многие стихотворения, лирические, юмористические и детские, повесть «Секретный пакет и стеклянная головка», очерки «Священные горы», «Череп Ивана Грозного», «Мои встречи с Пушкиным», миниатюры о детях публикуются впервые.
Во втором томе собраны стихи, написанные после 1967 года. Лирику и юмористику я не разделял, так как теперь разница между ними для меня стерлась; стихи расположены в хронологическом порядке. Книги «Ракитов куст» и «Подземный переход» публикуются впервые.
Переводы представлены стихотворениями Мориса Карема — в знак моей заочной двадцатилетней дружбы с великим бельгийцем.
В продолжение моих мемуаров «Светлые силы» читатель найдет очерки о Корнее Чуковском, Анне Ахматовой (в нем рассказано также о Н. Я. Мандельштам, Л. К. Чуковской, Ксении Некрасовой и др.), затем о послевоенных московских встречах с кинорежиссером В. Пудовкиным, с А. Толстым, Б. Пастернаком, С. Маршаком, затем о людях «оттепели», включая самого Н. С. Хрущева. О моем учителе С. П. Толстове, о моей покойной жене Т. И. Александровой — авторе знаменитой книги про домовенка Кузьку. В воспоминаниях я использую дневники, которые вел с 1943 года. Непосредственные впечатления порой соседствуют с догадками, гипотезами, литературными заметками. Ранее опубликованные мемуары почти все расширены и доработаны, а многие печатаются в этом издании впервые.
Второй том завершают две очень дорогие мне работы о Пушкине. Первая, «Ранняя любовь Пушкина», — о детстве поэта, воссозданном по мимолетным упоминаниям и «проговоркам», рассыпанным по разным его сочинениям. Во второй — «Лестнице чувств» — речь идет о национальной форме русской народной лирики, о том, как ее открыл, понял и развил Пушкин, а также о двух стихотворениях поэта, которые долгое время считались записями народных песен.
Надеюсь, пестрота моих сочинений не утомит читателя, а наоборот, вызовет интерес к тому, что с отроческих лет не перестает занимать автора.
Валентин Берестов
В ИЗВЕЧНОЙ СМЕНЕ ПОКОЛЕНИЙСТИХИ СОРОКОВЫХ ГОДОВ
«К бессмертью человек давно стремится…»
К бессмертью человек давно стремится,
Жизнь смыслом наделить желает он,
Не веря в то, что он на свет родится,
Природою на гибель осужден.
Высокий ум, не знающий предела,
В разладе с жизнью, краткой и пустой.
Из бренного и немощного тела
Он рвется ввысь прекрасною мечтой.
Проходят жизни краткие мгновенья,
Родятся, умирают люди вновь,
Но предков величавые стремленья
Волнуют у потомков дальних кровь.
Так каждый год планета заменяет
Наряд зеленый новою весной,
Но то же солнце, та же мысль сияет
Над обновленною землей.
ПУШКА У ТАШКЕНТСКОГО МУЗЕЯ
Давно уж на кровавой битвы пир
Ее не волокут в упряжке конной.
Давно в земле усатый канонир,
Не пулею, так старостью сраженный.
И зазывая публику в музей,
Для взрослых диво, для детей игрушка,
Лежит на тротуаре у дверей.
И что идет война, не знает пушка.
ПЕСЕНКА ШУТА
Двоюродному брату Володе Похиалайнену
Вот король идет в поход,
За собой войска ведет:
Сто румяных усачей,
Сто веселых трубачей.
И со связкою мечей
Едет старый казначей.
Воробьишка подлетел
И на эту связку сел,
Увидал картонный меч
И повел такую речь:
«Меч картонный средь мечей,
Это чей?»
И король ответил смело:
— А тебе какое дело?
В ЭВАКУАЦИИ
Сады оделись раньше, чем листвою,
Кипеньем белых, розовых цветов.
И кровли плоские с зеленою травою
Лужайками висят среди садов.
Арыка волны мчатся торопливо
Поить, и освежать, и орошать.
Плакучая к ним наклонилась ива
И ловит их, и хочет удержать.
А тень, которую она бросает,
Хотели б волны унести с собой.
На облачко похожий, исчезает
Прозрачный месяц в бездне голубой.
Как пышен юг!
Как странно голодать,
Когда вокруг
Такая благодать!
«В такие дни природа красотою…»
В такие дни природа красотою
Не погрузит в лирические сны.
Закат, горя каймою золотою,
Напомнит кровь и зарева войны.
А там, в эфире вечном и безмолвном,
Который скрыла неба синева,
Я знаю, нет преград радиоволнам,
Несущим миру страшные слова.
О ПОДРАЖАНИИ
В моих стихах находят подражанье
Творениям поэтов дней былых.
Да, для меня их стройное звучанье
Дороже детских опытов моих.
Но вдуматься глубоко: наши чувства,
Сплетенья наших мыслей и идей,
Язык, науки наши и искусства,
Мучения и радости людей,—
Все это получили мы в наследство
От прадедов и дедов.
В наши дни
Привычно начинают люди с детства
Творить все то, что делали они.
А человек, среди лесов рожденный,
Вдали от городов людских и сел,
Их языка, родителей лишенный,
Что б делал он и как себя он вел?
Закон природы слепо исполняя,
Он начал бы животным подражать,
Ни наших дум, ни наших чувств не зная,
Искать еду, жить в норах, умирать.
Пускай ребенок взрослым подражает.
Он вырастет, окрепнет ум.
И что ж?
Себе по воле путь он избирает,
Ни на кого порою не похож.
Так и поэт.
Он подражает много,
Но если он решил и тверд душой,
Ему своя откроется дорога:
Иди по ней и стань самим собой.
ОТЦУ
Отец мой! Ты не шлешь известий
Уж целый год семье родной,
Но дни, когда мы были вместе,
Во сне встают передо мной.
И оживает прожитое: камыш и даль родной реки,
И ты, склонившись над водою,
Глядишь устало в поплавки.
Вновь я, малыш, с тобою рядом
Стою, молчание храня,
А ты таким приветным взглядом
Порою смотришь на меня…
И вновь попутная телега
Стучит, клубится пыль дымком.
И старый конь, устав от бега,
Плетется медленным шажком.
Ни звука тишь не нарушает.
Лишь глупый перепел с утра
Не умолкая повторяет
Все «спать пора» да «спать пора».
И жизнь опять течет сначала,
Все той же радостью полна,
Как будто нас не разлучала неумолимая война.
Как будто были сном кошмарным
Все потрясенья и нужда,
А утро светом лучезарным
Их разогнало без труда.
ТАШКЕНТСКИЕ ТОПОЛЯ
Деревья величавые спилили.
На месте их десяток низких пней.
Вы в виде тополей прекрасны были,
Но стали в виде топлива нужней.
Когда же канет в вечность год печальный
И будет вновь цвести и петь земля,
Не скоро здесь, на улице центральной,
Поднимутся другие тополя.
Тогда померкнут в памяти страданья.
Но иногда в ряду дерев просвет
Пробудит вновь в душе воспоминанья
О муках пережитых грозных лет.
«В извечной смене поколений судьбой гордиться мы должны…»
В извечной смене поколений судьбой гордиться мы должны.
Мы — современники сражений дотоль неслыханной войны.
И хоть удел наш — боль разлуки, хоть нами кинут край родной,
Хотя гнетет нас бремя скуки и серость жизни тыловой,